Евгений Гришковец: Навальному нужно было сесть в тюрьму
Писатель, актер Евгений Гришковец дал эксклюзивное интервью Sobesednik.ru
Писатель, актер Евгений Гришковец дал эксклюзивное интервью Sobesednik.ru.
В конце мая выходит новый альбом Евгения Гришковца с группой «Бигуди». Вторая вещь альбома называется «Как их жалко», она о том, что «Я родился там, где полгода зима, где полгода снег, а много людей никогда не видели снег, они родились там, где всегда жарко... Как их жалко. Я видел множество иностранных фильмов, особенно американских, я читал массу английских романов и сколько же я слышал песен на разных языках! А вот они там наших песен не знают, не видели нашего кино... Как их жалко. Я мечтаю побывать в Бразилии, в Японии, в Индии Сингапуре в новой Зеландии наконец. А они побывать... там где я родился не мечтают... Как их жалко».
– Евгений, сегодня это может показаться каким-то стебом. Вы это серьёзно?
– Если кому-то хочется стеба, пусть слушают группу «Ленинград». А для меня это и есть патриотизм. Конечно, говорить о том, что мне жалко голландца какого-нибудь или бельгийца, потому что он никогда не видел Кемерова или Новокузнецка – ну так, всерьёз если – не скажешь. Мне их жалко немножко по другой причине.
Мне их жалко, потому что они не русские. Мне их жалко, потому что они не такие чувствительные, не такие впечатлительные, не так сильно любят родину, как мы, – потому что нашу родину любить труднее, чем Голландию или Бельгию. И в связи с этим им неведомы многие радости нашего застолья, когда люди, вот как наши, поют? собравшись за столом. Нет, бельгийцы с голландцами тоже любят выпить и попеть, но у нас это происходит по-другому!
– У нас уж если горе – то горе, если радость – то радость.
Я видел как в Швейцарии по улицам ходят очень, очень, очень пожилые люди – им лет под сто, а может быть, кому-то за сто. И вот идёт такая старушка, и она такая одинокая, совсем-совсем одинокая, и её ведёт под руку какая-то филиппинка-няня. Но она же её не любит, у неё такой заработок. А дочери этой старушки тоже уже 70 лет, и она думает, ну когда ты уж преставишься, чтоб мне хоть немножечко воспользоваться твоим наследством. А внучка, которой уже 40-45, ждёт, «когда же вы обе уже того». И кажется, что эта бабушка столетняя просто забыла умереть, хотя это прекрасно, что они там так долго живут.
Но вот я вспоминаю другую бабушку... В сибирской деревне знал я тётку одну, она раньше работала почтальонкой, умела играть на гармошке и пела.
– Жизнь у неё такая была, что у неё два зуба осталось, а поет она свои частушки так, что её на все застолья и свадьбы и по своей, и по соседним деревням звали.
Муж у неё уж помер, дети разъехались, она одна давно... стакан водки выпила – и поет и пляшет. И все её обожали. А потом она после чего-то дня рождения или свадьбы зимой шла домой и, не дойдя до дома немножко, присела в сугроб, да и замёрзла насмерть. И вся деревня её страшно оплакивала, все горевали, потому что её страшно любили.
Вот чья жизнь лучше, я, честно говоря, не знаю. И в этом смысле мне тех швейцарских бабушек, аккуратно одетых, с бриллиантами на пальцах, с прислугой... мне их жалко как-то. Все-то у них было, но чего-то они недочувствовали. Ни разу за всю жизнь не спели, не сплясали так.
«Я очень хорошо знаю, как работает судебная система»
– Наверняка ваш патриотизм многим покажется радикальным. Вот и в вашем новом спектакле «Между делом» в Театре им. Пушкина тоже непростая, как мне кажется, этика. Главный герой, писатель, пытается помочь девушке-художнице, которая попала в тюрьму по наркотической статье. Он уверен в ее невиновности, но вместо того чтобы нанять хорошего адвоката, он ищет содействия, например, у разных генералов. Старая русская скрепа – блат.
– Адвокат тут бесполезен – и в спектакле об этом говорится. У нас адвокат может подать апелляцию, может осуществлять связь между человеком, находящимся в СИЗО, и родственниками – и больше ничего он не может. А вот это всё, когда вышел адвокат, все замерли, присяжные обалдели, и он всех спас, такого у нас нет. Не в этом случае. Это знание жизни.
Чутье – и автора, и героя, и зрителя – подсказывает, что девушка невиновна, но тут дело касается наркотиков – и система считает, что априори виновата. У героини есть прототип, только она не художница, а певица и поэтесса. Сейчас она в колонии, осуждена на 6 лет.
– За два года попыток помочь ей я очень хорошо узнал, как работает наша судебная система в этом случае. И как относится общество к таким делам.
Сочувствие и даже одержимость, с которой мой герой, человек законопослушный, пытается спасти художницу, в невиновности которой он убежден, воспринимается другими людьми, даже его друзьями, с недоверием. А какие-то люди, у которых от наркотиков погибли дети или близкие, никакого сочувствия не выразят, они, наоборот, будут относиться и к героине, и герою как людям лукавым и вредным, которые должны сидеть в тюрьме. Причём оба.
Мой герой считает талант высочайшей ценностью, но никого не ставит выше закона. Он никому не предлагает совершить должностного преступления. Но от людей системы он все время слышит намёк: если бы она была ваша родственница, тогда мы бы попробовали помочь. Но она вам никто… Я и в реальности, продолжая попытки помочь прототипу этой девочки, прошу сотрудников ФСИН дать ей возможность играть свою музыку. В этом нет ничего незаконного, но просто ее незаурядный талант им не очень понятен. И вообще талант всегда раздражает.
«Хорошо бы, чтобы Ефремова отпустили из тюрьмы на съемки»
– А как вы относитесь к делу Михаила Ефремова? Он тоже талант.
– Видите ли, я совершенно уверен, что эта девочка не продавала наркотики. А в том, что Ефремов совершил в пьяном виде ДТП, я совершенно уверен. И после этого он неподобающе, непростительно себя вёл в процессе суда.
– Мы не увидели его искреннего раскаяния, которого все так ждали. А непонятные явления его адвоката (Эльмана Пашаева. – Прим. Sobesednik.ru) – это было вообще черт знает что.
Но Миша большой, замечательный артист. И очень жалко, что пока он в колонии, он не сможет сниматься. А это неповторимый период его жизни. Мы не увидим его роли именно в этом его возрасте. Если бы была техническая возможность вывозить его на съемки пусть и с конвоем, это было бы очень хорошо. Потому что уникальный актер Ефремов на швейном производстве или на стройке – это обидно. Мы тут все пострадавшие, и жалко в этой ситуации всех. Но Миша действительно виноват... что тут поделаешь.
– А Навальный? Он тоже сидит, а степень его вины тоже все понимают по-разному. К нему, по его словам, и врачей-то не пускают, не то что музыкальные инструменты.
– А я не знаю, чьим словам верить. Говорят, что все же пускают врачей. Но только не тех, которые нравятся Навальному.
– Мне Навальный очень не нравится. В отличие от той девочки-поэтессы и певицы, которая хотела писать песни и любить жизнь и совсем не хотела в тюрьму, Навальному туда было нужно. Как солдату-наемнику нужно на войну.
Иначе Навальный не был бы Навальным. Разница между Навальным и другим человеком в тюрьме – это как разница между солдатом-наемником и парнем, которого забрали в армию по призыву. Кто-то совсем не хочет держать в руках оружие. А кто-то хочет. У меня в связи с этим как-то мало к нему сочувствия.
Нет, разумеется, я за то, чтобы он был на свободе. Я не верю в то, что он жулик. Когда ему инкриминируют какие-то огромные счета, я не верю в это, потому что люди с такими политическими запросами... они вообще не про деньги. У них совершенно другие цели и задачи.
– Знаете, я просто всех политиков не люблю. И от того, что у нас в стране есть вот такой Навальный, мне хуже живётся. Не хочу я ни санкций из-за Навального, ни того, чтоб трепали в очередной раз название моей родины из-за него. Мне вообще-то это всё неприятно.
Навальный в этом смысле – отражение власти. Та власть, которая его держит в тюрьме, и он – части одного политического процесса. Кинокритик, говорящий о том, что кинопроцесс сейчас какой-то плохой, не может быть над схваткой, потому что сам часть этого процесса и в той же степени «хорош», что и кино, которое он судит. Так же и Навальный: он часть политической жизни России. А мне эта политическая жизнь вся не нравится. Но говорить об этом я не хочу – не потому что боюсь, а потому что это всё очевидные вещи.
Ну мы что, не отдаем себе отчета, в каком государстве живём? Но пусть про это говорят люди, которые этим профессионально занимаются. С одной стороны Соловьёв, с другой стороны, – «Новая газета».
– Что, всё так плохо?
– Ну вообще в мире всё плохо, да. Мир сейчас переживает какой-то абсолютно кошмарный период. И когда эти политологи, и наши, и не наши, с такой легкостью говорят слово «война» – вот это ужасно. Как у них язык вообще поворачивается так легко произносить это слово, чуть ли не называя предполагаемые сроки, когда это начнётся?! Это такой ужас.
«Богомолов и Моргенштерн занимаются одним и тем же»
– Раньше вы говорили, что просто не любите компьютер, а недавно признались, что у вас довольно серьезная форма дислексии, что влияло и влияет на всю вашу жизнь. Это связано с тем, что весь мир сейчас развернулся в сторону diversity – многообразия? Что в свою очередь часть новой этики.
– Нет, мое заявление со всем этим поветрием каминг-аутов никак не связано. Для меня рассказ о дислексии – это возможность чуть-чуть просветить людей, что такое явление есть. Чтобы люди, обнаружившие вдруг у себя или у свои детей признаки дислексии, успокоились. И самое главное, чтобы детей не мучили. Потому что дети не знают своих особенностей и не могут понять, почему у них что-то получается по-другому. Чтобы родители и учителя знали, что таким детям что-то дается очень сложно. Только с этой целью.
– Вы наверняка читали манифест Богомолова. Как вы относитесь к новой этике?
– С отвращением отношусь. Манифест Богомолова я не читал, боже упаси. Манифесты мне читать еще не хватало.
– Мне в школе было достаточно манифеста коммунистической партии. На том мои отношения с манифестами и закончились, даже манифеста обэриутов я не очень хотел читать.
– Ну а театральный кодекс Алвиса Херманиса? О том, что в его театре приветствуются споры на разные темы, обсуждение политических взглядов и даже романы.
– Этого я тоже не читал. Алвиса я считаю художником, он мой друг, и он был первым иностранным режиссером, который поставил мою пьесу в свое время. Мы с ним много репетировали, я его очень люблю, но и в этом случае я не хочу читать никаких манифестов.
Ну а режиссер Богомолов, хитроумный такой вот человек, всё время занимается только тем, что решает вопросы собственной воли. Что ему можно, а что нельзя. Тварь он дрожащая или право имеет. И он всё время отвечает, что имеет право и ему можно всё. На здоровье. Но мне за этим следить-то зачем? Я взрослый человек.
Я-то, в отличие от него, художник и этими вопросами не занимаюсь. Я всё время сомневаюсь. Имею ли я право даже вот сейчас так говорить про Богомолова. Потому что есть довольно много людей, которые смотрят и мои спектакли, и спектакли Богомолова. Им нравится и то, и другое. И когда какой-то деятель театра говорит о другом деятеле театра, тут же начинается: «Как он смел так сказать, кто ему такое дал право...».
У Константина Богомолова есть спектакли – например, постановка по Вуди Аллену, в которых он демонстрирует, что может быть совершенно нормальным режиссером, что прекрасно владеет этой профессией.
– Но на территории эпатажа Богомолов от Моргенштерна – когда один ездит на катафалке, а другой гадит под камеру – ничем не отличается. Они тут занимаются одним и тем же.
– А что вообще вы думаете о новой этике? Она же не исчерпывается ни манифестами, ни эпатажем, ни проблемой открытого выражения ненависти.
– А что касается новой этики... скажем, лояльного отношения, например, к геям... Понимаете, заявление «мне нравятся евреи» может сделать только антисемит. Так ведь? А «мне нравятся геи» – это уже гомофобское высказывание. Я вот не разделяю людей на геев или не геев. Но есть люди, которые довольно неприятно себя ведут в связи со своей сексуальностью.
Эти мачообразные ребята, которые демонстрируют свою брутальность, эти жёсткие сексисты мне так же отвратительны, как люди, которые демонстрируют свою другую ориентацию.
– Ну вот не нравятся мне гей-парады. Мне это не весело, я не люблю скопления фриков. Я далек от того, чтобы это запрещать, мне просто на это смотреть не нравится.
И не нравится бессмысленная героизация этого всего, когда в американском и европейском кино самый лучший герой сегодня непременно должен оказаться геем. А лучше, если еще и чёрным, как в фильме «Зелёная книга». Для меня очевидна сконструированность и надуманность таких историй. Это не имеет никакого отношения к реальной жизни. Зачем вообще выяснять, гей или не гей? Человек – он хороший или нехороший.
«Я отправляюсь за фантастическими впечатлениями»
– Евгений, в июле вы собираетесь в Арктику. Но вы там уже бывали, кажется? Чего ждете на этот раз?
– В Арктике я был в 2012-м, и тоже в июле. Я был на Новой Земле и Земле Франца-Иосифа – и был под каким-то сильнейшим впечатлением от увиденного. Но тогда я не был на Полюсе! Ну чего ожидают люди от от Арктики? Наверное, холода. Ну да, думают, наверное, там холод, белый медведь, льды, всё страшно, серое небо, бородатые полярники и гибнущие капитаны. Ну, может, думает кто-то, там ещё будет пингвин. Хотя пингвины живут с другой стороны земного шара. Словом, разные бывают представления.
Ну а что, с другой стороны, человек представляет, когда хочет поехать в Австралию? Что кругом скачут кенгуру? Чудеса, море и пальмы?.. Когда я прибыл в Австралию, то увидел, что это довольно плоско, жарко и пыльно. Природа и красота есть только вдоль океана, в котором, искупаться довольно сложно, кстати.
– А кенгуру там очень мало, и они всё время спят. И это, вообще-то, такие довольно большие и вонючие зайцы.
То есть Австралией я был разочарован, а Арктикой – очарован. Потому что не ожидал такого. Не ожидал например, там зелёного цвета. Но когда подходишь к Земле Франца-Иосифа, видишь там скалу, которая вся зелёная! И там огромное количество птиц, такого количества птиц в одном месте я не видел нигде – какой-то колоссальный птичий базар.
– Говорят, вы идёте («моряки говорят «идём», а не «плывем», настаивает служивший во флоте Гришковец. – Прим. Sobesednik.ru) в Арктику на большом ледоколе?
– Да. Он называется «50 лет Победы». Атомный ледокол! Все про это слышали. На него просто на экскурсию сходить – и то счастье. А тут – выйти в море, общаться с людьми, которые управляют огромным ледоколом, а это же очень особенные люди, это такая суперэлита морская, – и дойти до Полюса!
А того, что мы будем ощущать там, на Полюсе, я себе и представить не могу. Нет, что увижу, я немножко представляю. А то, что я ощущать буду, не знаю. Всё-таки Полюс как точка герографии давно покорён, но все-таки мечта побывать там – это как мечтать слетать в космос, приблизительно одинакового типа мечты.
«В Калининграде мало осталось Кенигсберга»
– В то время, когда пол-России вздыхает по совку и Сталину, в самом западном городе страны Калининграде улицам возвращают немецкие названия и даже путеводители двуязычные, где топонимика и на русском, и на немецком. Спрошу вас как почетного гражданина Калининграда – что это? Это искренний интерес к истории, ее возрождение, это просто мода или желание сблизиться с Европой? Этот процесс давно начался?
– Да это всегда было. Калининградцы всегда гордились своей особенностью. Особенностью того места, где они живут, где они родились, своей близостью с Европой, своей жизнью на прежде прусской земле, – и они всегда любили между собой называть Калининград Кенигом. И все калининградцы знают и новое название какой-нибудь улицы, и старое.
И то, что город Правдинск назывался раньше городом Фридландом, они все тоже знают. И это нормальное увлечение, просто понимание того, что у них такая история. Ну, например, все же в Кирове знают, что это в прошлом Вятка. И здесь то же самое.
– А ваши чиновники не пытаются придушить всё это?
– Пытаются. Есть среди них понятие такой «ползучей германизации». Но это же чепуха, везде есть безумцы. В Москве вот диггеры лазят по всяким подземным ходам – это что, значит, они хотят, чтобы Москва ушла под землю? Нет. Вот у нас есть какое-то количество людей, которые хотят чтобы Калининград снова назывался Кёнигсбергом. А город Советск назывался бы Тильзитом.
– Я, например, хочу, чтобы город Советск назывался бы Тильзитом, потому что Советск – название само по себе неблагозвучное. И потом, в Кировской области тоже есть город Советск, и, наверное, таких Советсков еще с десяток по России наберётся.
А наш Советск до 1946-го был городом Тильзитом, а ещё раньше, в 1807-м, там был заключён Тильзитский мир. Поэтому и Тильзит, и Тильзитский мир связаны непосредственно с историей нашей родины. Ну и Тильзитский сыр есть, а города Тильзит нет. Обидно.
То же самое город Правдинск – было ведь Фридландское сражение, там сражалась русская армия под командованием Багратиона. А правдинского сражения не было. Я бы как-то так аккуратненько бы вернул название Фридланд.
А ещё был город Гумбиннен – сейчас город Гусев. Ну я тут не знаю, оба названия какие-то не особо. То есть Гумбиннен – это для русского слуха звучит как-то тяжеловато, неблагозвучно. И тут я сомневаюсь, я не помню, чтобы там было что особо исторически значимое, связанное с историей нашей родины.
По поводу Калининграда скажу, что никто уже не помнит всесоюзного старосту Калинина. Ну да, в городе есть пара памятников Калинину, парк Калинина. Но хотя его самого никто не помнит, название Калининград звучит довольно благозвучно. Калинин... калина... хотя там нет деревьев калин. Ну и что? Все равно нормально.
– Что, переименовывать в Кёнигсберг? Но в Калининграде Кёнигсберга не так много осталось – Калининграда там гораздо больше. Пока Калининград больше похож на Калининград, чем на Кёнигсберг.
Есть люди, для которых важно, чтобы сохранилось название Калининград, просто по факту того, что у него в паспорте написано, что он родился в Калининграде. Кому-то переименование города будет обидно, кому-то просто не нравится немецкое. То есть все это – дело обсуждения. И кажется, то, чтобы город стал опять Кёнигсбергом, сейчас сложно и несвоевременно.
Как есть возбуждённые безумцы, которые хотят поставить памятники Сталину и вернуть памятник Дзержинскому, так и в Калининграде есть какое-то количество, совсем небольшое, немножко возбужденных людей, которые хотели бы, чтобы у нас там были вот такие названия. Но сами они жить в Германии не хотят. И не собираются.
