"Целую. Твой сын Сосо": Какими были матери Сталина, Ленина, Хрущева и других вождей
Sobesednik.ru – о характерах и судьбах женщин, воспитавших будущих руководителей СССР
Высокая кирпичная стена с «ласточкиными хвостами» отделяла этих женщин от их сыновей. Но те, под кем, славословя или глухо ропща, жила страна – великие мира сего, – для них, любящих матерей, всегда оставались Володями, Сосо, Никитами. Какими же они были, кремлевские матери?
«Вознамерилась сопутствовать ему в ссылку»
Много грустного выпало на долю матери Владимира Ленина, первого руководителя Советского государства, Марии Александровны Ульяновой, урожденной Бланк (1835–1916). Ранняя смерть мужа, действительного статского советника, директора народных училищ Ильи Ульянова, умершего в 1886-м в 54 года от кровоизлияния в мозг. Казнь в 1887-м старшего сына, Александра, покушавшегося на царя. Необходимость нести одной тяготы по содержанию оставшихся пятерых детей. Хлопоты и огорчения, которые постоянно доставлял Володя…
Мария Александровна и на склоне лет опекала его, уже признанного революционера. «Вследствие того, что высылаемый в Восточную Сибирь сын мой Владимир Ульянов слабого здоровья, почему я не решаюсь отпустить его одного и вознамерилась сопутствовать ему в ссылку, то имею честь покорнейше просить…» – пишет она в департамент полиции в феврале 1897-го.
Но поездка эта не состоялась.
Письма Владимира Ильича к матери (опубликованы в 46–55-м томах ПСС) проникнуты сыновней заботой, как и ее к нему – заботой, добротой и любовью.
Фрагменты письма матери Ленина:
Дорогой Володя.
Большое спасибо тебе за письмо твое, очень рада была я ему. Я тоже давно не писала тебе, вообще ленива стала я теперь писать...
Дорогой мой, не слишком ли много сидишь ты за работой это вредно для тебя, надо больше отдыхать, гулять, не забывай этого прошу тебя...
Обнимаю и крепко целую тебя, дорогой Володя, будь здоров милый мой. Спешу воспользоваться случаем на вокзал.
Твоя мама.
Ленин был и оставался для Марии Александровны ее мальчиком, Володей, таким неприспособленным, непрактичным в жизни. Одно время они жили вместе в Москве, на Пречистенке. Разлучила их ссылка, революционная работа и эмиграция сына. Впрочем, как Мария Бланк не могла знать, что родит будущего вождя мирового пролетариата, так и Мария Ульянова легла в землю в неведении того, что ее сын наворотит в истории, как потрясет мир и как мир за это будет мстить. Бедная Мария, счастливая Мария!
В Музее В. И. Ленина мне позволили снять копию с паспорта Марии Александровны. Серьезный такой документ на много страничек. На последней казенным почерком записано: «Означенная в сей паспортной книжке вдова действит. статского советника Мария Александровна Ульянова, 80 лет от роду, тысяча девятсот шестнадцатого (1916) года июля двенадцатого (12) дня умерла и того же года и месяца четырнадцатого (14) дня отвезена для отпевания и погребения на Волковское православное кладбище в город Петроград».
Если мавзолею когда-нибудь суждено опустеть, рядом с матерью на Волковском есть место для Володи Ульянова. Он желал быть похороненным именно рядом с ней, на что ясно указывал. Но партийные товарищи распорядились иначе…
Мария Ульянова (Бланк) получила очень приличное домашнее образование. Свободно говорила по-французски, по-немецки, читала английских классиков на языке оригинала, прекрасно знала западную и русскую литературу. Добилась права преподавать.
Матери последующих лидеров Страны Советов и новой России, что называется, простые, малообразованные женщины, но с сильным характером.
«Почему вы в детстве били меня так сильно?»
«Здравствуйте, дорогая Мама! Как чувствуете себя, как живете? Ваше письмо получил. Хорошо, что не забываете нас. Теперь я чувствую себя хорошо, здоров. Если в чем-нибудь нуждаетесь, сообщите. Что поручите – выполним. Целую. Твой сын Сосо. 29.09.33».
Внимательный, заботливый автор письма – Иосиф Сталин, а адресат – его мать, Екатерина (Кеке) Георгиевна Джугашвили (1858–1937). Писал Сосо в Тифлис нечасто и всегда кратко. Борьба с врагами, государственные дела, времени на всё не хватает. К тому же писать приходилось по-грузински, поскольку мать никакого другого языка не понимала, а для Сосо это было затруднительнее, чем писать по-русски. Всего 18 сыновних писем за тринадцать лет, но все проникнуты теплотой и заботой. Не только в письмах, Сталин реально заботился о матери. В 1920-х годах с помощью сына Кеке Георгиевна, простая женщина из Гори, не избалованная роскошью, переехала жить в бывший дворец царского наместника на Кавказе. Не Кремль, конечно, но тоже неплохо. Впрочем, занимала она тут одну небольшую комнату.
Увиделись они в последний раз в 1935-м – за два года до ее смерти. Сталин приехал неожиданно, побыл несколько часов и спешно, тайно отбыл из Тифлиса. Боялся покушения, заговора. С матушкой у них в ту встречу произошел примечательный разговор.
«Мама, почему вы в детстве били меня так сильно?» – спросил Сосо. «Вот почему ты так хорошо получился, – улыбнулась Кеке и тоже спросила: – Иосиф, кто же все-таки ты теперь?» – «Ты помнишь царя? Так я теперь как царь». – «Как жаль, что ты так и не стал священником!» – вздохнула мать.
Кстати, поколачивала она и отца Иосифа – за пьянство, поскольку сапожник пил... как сапожник. Кеке запомнилась ее близким суровым нравом, если не сказать железным и даже жестоким. Не отсюда ли некоторые черты характера Сталина?
Но объектив, запечатлевший ту последнюю их встречу в 35-м, оставил для нас необычные лица. Лучистые, любящие, глубокие глаза матери. Добрые, непритворно добрые глаза не тирана, но сына… Это фото прежде часто встречалось в сапожных будках южных городов. Отец Сталина был сапожником, кавказские мастера гуталина и подметок, наверное, гордились, что из их среды вышел такой великий человек!
На похороны Кеке Сталин уже не приезжал. Кладбищенских мотивов в тот год хватало и в самой Москве, всюду таились враги, которых нужно было беспощадно выкорчевывать. Но грузинские товарищи все сделали, как надо. Кеке, жившую последние годы на полном государственном довольствии, похоронили на горе Мтацминда, в Пантеоне писателей и общественных деятелей Грузии. Рядом – могилы Грибоедова, Чавчавадзе, Бараташвили, Церетели. Грузинскую интеллигенцию – если не всю, то многих – такое соседство в новейшее время коробило. Изустные рассказы, скорее всего несправедливые, о якобы весьма фривольном поведении в молодости горийской прачки авторитета матери Сталина, конечно, не добавляют. В начале 90-х на волне десоветизации каменное надгробие на ее могиле подверглось нападению вандалов. Но власти восстановили порушенный памятник.
Кому же он установлен? Лучшей из всех матерей – матери отца народов? Матери тирана? А может, просто матери, любившей, жалевшей своего Сосо, который, к огорчению Кеке, так и не стал священником...
«Мы любим своих матерей, почти не задумываясь об этом, и не осознаем всей глубины этой любви, пока не расстанемся навсегда».
Ги де Мопассан.
«Отважная, никого не боялась. Никому не давала спуску»
Родители Хрущева родом из села Калиновка Курской губернии, где в 1894 году и родился Никита. Самая что ни на есть беднота, безземельные крестьяне, перебивавшиеся случайными заработками. Мать – Ксения Ивановна Хрущева (в девичестве Худякова, 1872–1945) – работала в услужении у местного помещика-поляка. Злые языки утверждали, что от него и прижила Никитку. Но со свечкой никто не стоял, а когда язык без костей, буровить можно всякое. Отец – Сергей Никанорович – периодически выезжал подработать на шахту в Юзовку (сейчас Донецк). Сюда в поисках лучшей доли семья и перебралась на постоянное жительство.
Главной в семье, по многочисленным свидетельствам, была Ксения Ивановна. Мужа своего, тихого и незлобивого, она считала тряпкой и неудачником. Супруга Никиты Сергеевича – Нина Петровна – рассказывала: «Мать его была женщина с сильной волей, женщина-боец. Отважная, никого не боялась. Отец – тот гораздо мягче, добрее, а вот она никому не давала спуску. Он мягкий и слабый, а она держала его под каблуком».
Именно мать сыграла решающую роль в жизни Никиты Хрущева. Она настояла на том, чтобы сын с 16 лет пошел работать на шахту, хотя у того были иные устремления. И вообще держала его в ежовых рукавицах. «Мать сделала все, чтобы я не пристрастился ни к табаку, ни к водке», – вспоминал позже Хрущев.
Уже войдя в силу, продвинувшись по партийной линии и обосновавшись в столице, Хрущев в 1932 году забирает мать и отца жить к себе в Москву.
«Он забрал родителей из Донбасса. Деревенский дом опустел. Этот факт примечателен сам по себе, – пишет зять Хрущева А. Аджубей в книге «Крушение иллюзий». – Немногие закрепившиеся в больших городах дети брали к себе стариков». Впрочем, у Хрущева, занимавшего тогда уже немалый пост в партийной иерархии – секретаря Московского комитета партии, квартирный вопрос остро не стоял. Ему дали просторную четырехкомнатную квартиру в Доме правительства на Каменном мосту, места хватало всем, у родителей была отдельная комната.
О своей бабушке и матери Никиты Сергеевича мне рассказывала дочь Хрущева – Рада Аджубей. Ксения Ивановна по деревенской привычке любила посидеть на табурете у подъезда, посудачить с такими же полуграмотными старушками, тоже матерями больших шишек (Ксения с трудом могла поставить свою подпись), о том о сём. Хрущев протестовал против этих посиделок, но безуспешно. Впрочем, по воспоминаниям Рады Никитичны и других родственников, Хрущев никогда не тяготился своей большой семьей. Старики, хотя и под одной с ним крышей, жили своей жизнью. И в Москве, и в Киеве – в 1938 году Никита Сергеевич стал первым секретарем ЦК КП(б) Украины.
До полного триумфа сына, когда тот встал во главе всей партии и всей необъятной страны, Ксения Ивановна не дожила. Умерла в Киеве, куда они вернулись в 1944 году из эвакуации (войну пережидали в Куйбышеве). В Киеве и была похоронена, на Лукьяновском кладбище.
Никита Сергеевич выкроил время, чтобы проводить мать в последний путь, сам нес гроб, а не просто шел за ним. Неоднократно посещал могилу матери. Строгая мать, любящий сын…
«Гордилась доверием, которое народ и партия оказали ее первенцу»
Мама будущего генерального секретаря Наталья Денисовна Брежнева, в девичестве Мазалова (1886–1975), родилась в деревне Брежнево (!) Стрелецкого уезда Курской губернии. Почти вся ее дальнейшая жизнь связана с поселком Каменское, в советское время превратившимся в город Днепродзержинск.
Здесь она рано, в 18 лет, вышла замуж за рабочего металлургического завода Илью Брежнева. Здесь же в 1906 году родился сын Лёня. Отец ушел из жизни рано, в 1935 году, получив несовместимую с жизнью травму на заводе. Наталья в одиночку тащила на себе троих детей (у Леонида были еще брат и сестра).
Когда Леонид Ильич покорил Москву и стал большим боссом, он всячески зазывал матушку жить к себе. Но та противилась, оставаясь в Днепродзержинске, где обитала в небольшой квартире с семьей своей сестры.
По рассказам, жила очень скромно: отказалась от новой квартиры, которую мог организовать ей сын, сама ходила в магазин, стояла в очередях и носила старушечью кофту. В Москве она оказалась на самом закате жизни, в 80-летнем возрасте.
Наталья Денисовна Брежнева с сыном и невесткой
Брежнев посвятил матери несколько прочувствованных абзацев в своих «Воспоминаниях». «В 1966 году мать переехала ко мне в Москву. Она дождалась правнуков, жила спокойно, в ладу со своей совестью, была окружена любовью всех, кто ее знал, гордилась доверием, которое народ и партия оказали ее первенцу», – скромно замечает первенец (или те, кто помогал Брежневу готовить «Воспоминания»). Впрочем, генсек действительно жил в ладу с матерью. В одной из комнат его просторной квартиры и на даче ей вполне хватало места, семья была избавлена от каких-либо бытовых проблем.
Скончалась Наталья Денисовна в больнице, куда попала с воспалением легких, в возрасте 87 лет. Леонид устроил матери достойные похороны. Место для упокоения было приготовлено на самом знаменитом и престижном кладбище столицы – Новодевичьем. Брежнев рыдал у могилы.
Позже над ней установили каменный памятник с вазой и ниспадающей занавесью. Некрополисты обратили внимание: такая же композиция – ваза и опускающаяся с нее ткань – присутствует на надгробии матери Сталина. Но совпадение скорее всего случайное.
Миша таскал воду для немцев
Отец Михаила Горбачева – Сергей Андреевич – героически воевал на фронте. А 11-летний Миша и его матушка – Мария Пантелеевна Горбачева (1911–1993), в девичестве носившая фамилию Гопкало – в июле 1942 года оказались в родном ставропольском селе Привольное под немецкой оккупацией. Как жили при немцах, Горбачев впоследствии не распространялся. А вот Мария Пантелеевна однажды рассказала журналистам, что Миша воду оккупантам таскал для помывки, кур и уток щипал для немецкого стола, другую работу выполнял. А куда было деваться?
Эти факты, не достойные настоящего пионера, не помешали Мише впоследствии сделать головокружительную карьеру. Марию Пантелеевну еще видели на улицах Привольного, когда сын ходил в комсомольских вожаках, а затем в секретарях Ставропольского крайкома партии. Видели на почте – отправляющей 100 рублей из своей пенсии Саше, младшему сыну (в ту пору капитану или майору СА), и в магазине она появлялась. Когда сын стал генеральным секретарем, она перестала бывать на людях, а на улице, где находился ее дом, установили полосатый шлагбаум, чтобы никто нос не совал. Появилась охрана. Пыталась жить Пантелеевна в Москве, но выдержала только десять дней и вернулась домой: «Меня там никто не знает, и я никого не знаю».
Чем выше поднимался Михаил Сергеевич, тем прохладнее и отстраненнее становились отношения матери и сына.
В 1990-м Горбачев принимал Гельмута Коля на Ставрополье. Земляки, мать ждали гостей и в Привольном – мели улицы, пекли пироги. Сына Мария Пантелеевна так и не дождалась: государственные дела помешали. А шлагбаум на сельской улице еще долго оставался. От излишнего любопытства мать закоперщика перестройки и последующего бедлама отгораживала нелепая «зебра» – отломившийся кусок Кремлевской стены.
«Человек, который был бесспорным любимцем своей матери, через всю свою жизнь проносит чувство победителя и уверенности в удачу, которые нередко приводят к действительному успеху».
Зигмунд Фрейд.
* * *
Материал вышел в издании «Собеседник+» №12-2020 под заголовком «Кремлевские матери».
