"Я не превратился в персону молчащую": заявление Кураева накануне суда о лишении сана

Андрей Кураев ждет нового суда по делу о лишении его сана протодиакона. Заседание назначено на 4 марта, на 10 утра в храме Христа Спасителя. Что может произойти на этом заседании, отец Андрей, подававший апелляцию Патриарху, рассказал в интервью Sobesednik.ru.

– Андрей Вячеславович, вы, может быть, запаслись новыми аргументами для этого суда?

– Все свои аргументы я опубликовал, как только получил текст приговора. И в этом мое отличие от другой стороны — я действую предельно публично и ничего не прячу. Но церковно-судебная сторона, исправляя одни свои ошибки, тут же, к сожалению, делает другие.

– Какие?

– Повторное рассмотрение дела по решению вышестоящей инстанции – давно и повсеместно принятая норма права. Давно и везде установлено, что эта самая вышестоящая апелляционная инстанция сообщает о своем решении всем сторонам процесса, то есть и обвиняемому тоже. И не просто уведомляет о новой дате, а сообщает, на каком основании ею принято решение о пересмотре. Ну как хороший учитель не просто ставит тройку, а поясняет ученику, за какие именно огрехи.

• Кураев опасается ареста за слова о гомоепископах: диакон оспорит лишение сана в суде

В апелляции Патриарху я изложил, что именно мне кажется процессуальными недостатками прошлого заседания, которое прошло в моё отсутствие. Раз апелляция принята – значит, Патриарх согласился с моими оценками. Но в какой полноте? Во всем ли совпали наши представления о том, как можно, а как нельзя проводить церковный суд? Может быть, он согласился только с одним пунктом моей апелляции (каким именно?), а не со всеми восемью. Мне распоряжение патриарха, признавшее недочеты в работе епархиального суда, не было показано. И, значит, опять получается, что я приглашаюсь на процесс, будучи не очень в курсе того, что же там происходит.

– И это лишает вас возможности подготовиться?

– Да, это именно так.

А кроме того, я совсем не уверен, что мои судьи за это время не подготовили какие-то новые обвинительные материалы втайне от меня.

В принципе, это запрещено светским законодательством. То есть пересмотр дела должен идти по тем же самым пунктам, по которым суд это дело рассматривал и раньше. Новые же пункты обвинения требуют начала нового процесса — возбуждения дела, нового следствия и так далее. Но в церкви следственный комитет, прокуратура и суд — это одно и то же лицо, в этом у нас всё крайне примитивно.

Только одна деталь: патриарх отдал меня под суд 29 апреля прошлого года. Но в приговоре среди прочего ставит мне в вину мои слова, сказанные много позже – 20 августа того же года.

Ну а я, готовясь к суду, с удовольствием читаю Николая Лескова, его замечательный очерк «Епархиальный суд», где многие эти странности были подмечены ещё в середине 19 столетия.

– А что изменилось со времен Лескова?

– В дискуссиях, которые шли во второй половине 19 века и начале 20-го вокруг темы церковного суда, одним из главных требований было, чтобы судебные прения были устными. В синодально-консисторский системе судили бумажки. То есть и обвинение, и объяснительную предлагается давать в письменном виде, а чиновники в епархии рассматривали эти бумажки без живого присутствия сторон. Реформаторы требовали свободного устного очного прения сторон. Сегодня это устное прение разрешено, зато теперь не хватает бумажек — внятного изложения обвинения и мотивов возбуждения дела.

– Чем это чревато?

– Два месяца я отказывался приходить на суд, потому что мне просто не было предъявлено обвинение. Ни устно, ни письменно. Я понимаю, что много бюрократии — это плохо, но когда бюрократии совсем нет — это тоже плохо. Надо найти какую-то золотую середину. В обществе это делают — развиваются механизмы администрирования и контроля, и это происходит везде, кроме области церковного суда. И это очень странно.

То есть невзирая на хорошие подвижки, о которых я вам только что сказал, назвать всю систему церковного суда работоспособной по критериям, принятым в современном обществе, совершенно невозможно. Изменения можно начать с простых и очевидных вещей, которые не посягают на древние каноны. Видите, на новый суд я иду, уже зная, в чем буду обвиняться. И конец света от этого не наступил.

Опять же после моих протестов мне позволили пользоваться телефоном и компьютером в суде. Если бы мне разрешили пользоваться ещё и адвокатом, было бы вообще замечательно.

Раньше же в вызове на суд мне было сказано, что я не имею право вести запись — хотя по административно-процессуальному кодексу России, «лица, участвующие в деле, и иные лица, присутствующие в открытом судебном заседании, имеют право фиксировать ход судебного разбирательства письменно и с помощью средств аудиозаписи» (ст. 11.5). Причем об этом можно даже не извещать судью (его разрешение нужно лишь при видеозаписи или фотографировании). То есть в светском суде человек может известить судью, что ведет запись хроники заседания, и судья не имеет права это запретить. В моей новой повестке запрет на запись все же не прописан.

– Скажите, пожалуйста, а на новом суде 4 марта кто-то может присутствовать из светских лиц? Ваши единомышленники или журналисты, например?

– Я совсем не против видеть в зале журналистов или интересующихся. В повестке, которую я получил, не прописан запрет на адвоката и на присутствие других лиц, которые прямо в процессе не участвуют.

Разрешение пользоваться телефоном показывает, что наверху все слышат и могут оперативно принимать решения. И это очень хорошо. Но есть и более глубокие проблемы церковного суда, в частности – в наших канонах нет внятной шкалы наказаний.

– Что вы имеете в виду?

– Нет ясного предписания: вот за это конкретное преступление наказание «не ниже» и «не выше».

Если за каждое преступление полагается секир-башка — это признак какой-то очень-очень варварской практики.

Вот открываешь один из древнейших сводов церковного права — «Апостольские правила» (вторая половина 4 века). А в них сказано, что если клирик убьет человека, то за это он лишается сана. И следующий пункт: если кто не постится в среду и пятницу — тоже лишается сана. Совершенно несопоставимые проступки наказываются одинаково! Это и значит, что нет шкалы наказаний.  Кстати, мой приговор составлен именно по «Апостольским правилам».

– Что подсказывает вам интуиция? Каким будет итог этого заседания?

– Он будет неправовым, это точно. Потому что решение будет приниматься или уже принято вне зависимости от того, что там кому-то нашептали эти древние каноны. Оно принимается, исходя из сиюминутной церковно-политической целесообразности.

Заметьте: новость о том, что пересмотр дела все же будет, пришла после, что называется, «всенародного празднования» моего дня рождения 15 февраля, когда и ваша газета опубликовала интервью с моей физиономией на обложке, и прокремлевская Russia Today фильм про меня выпустила, и никак не оппозиционная «Комсомольская правда» предоставила эфир. И всё это как-то на один день пришлось.

И кажется, стало понятно, что меня не удалось превратить в персону молчащую и незаметную.

Поэтому, пользуюсь случаем, выражаю благодарность вашей газете.

– То есть сначала было похоже на то, что всё так и кончится по-тихому? Лишат сана и молчок?

– Обычно так со священниками и бывает. Но я честно сказал, что не согласен и что могу совершить такие-то и такие-то вполне продуманные шаги. В том числе – подать апелляцию в Константинопольский патриархат. Может, для того, чтобы исключить выход дела на международный уровень, чтобы этот «фазовый переход» не стал примером для других, и решили (где? в патриархии или сначала в администрации президента?), что все же не надо загонять меня в угол.