Андрей Орлов (Орлуша): В России сейчас одни – хищники, другие – еда

Поэт Орлуша в интервью Sobesednik.ru рассказал об отношении к сегодняшней России, русскому рэпу и интернет-свободе.

Дмитрий Быков считает, что Андрей Орлов – главный русский поэт современности. Героями веселых сатирических стихов Орлуши становятся самые известные люди – Шойгу, Михалков, Собчак, Соловьев. Всех, о ком он пишет (частенько с ненормативной лексикой), он знает лично. Включая Владимира Путина. Орлов был политтехнологом его первой президентской кампании. 

– Андрей, вы по поводу новой инаугурации старого президента испытываете какие-нибудь чувства?

– Я? Не испытываю ничего. К политике здесь я очень давно не испытываю никаких чувств. Представьте человека, с которым вы сто лет назад разо... поссорились. И вот у него, например, день рождения бабушки. Ну не наплевать ли? Мне отвратительна не инаугурация, а то, что сегодня происходит. И я об этом уже более 10 лет говорю. И даже если иметь в виду конкретно Путина, и то это будет скорее наблюдение и осмысление. Я наблюдаю, как Кусто, за всеми этими говорящими рыбами. И личное отношение к сегодняшней России – примерно как к даче, которая разваливается или на которую у тебя отняли документы. Ну да, ты можешь заехать, полежать на чердаке, почитать старые журналы. Наблюдать – интересно. А чувств не вызывает. Когда я смотрю, как лев жрет кролика или окунь глотает кильку – это наблюдение за дикой природой. Один – хищник, другой – еда. В России сейчас такой же совершенно животный мир. Уже нет ни жалости, ни ярости. Это даже не наклонная плоскость – уже докатились донизу, – а просто парение в никуда.

– Вы на Украине часто бываете. Как там?

– Не было бы нас, вообще хорошо было бы. Но мы с ними воюем. На их же земле. И каждый божий день там убивают людей. Я читаю эти сводки. Если, скажем, мои соседи говорят на таком же языке, как я, это не дает мне права вломиться к ним в квартиру с топором и лезть в их отношения. При этом русские там для них не враги. Например, во Львове я видел магнит с надписью, смысл которой – «есть Путин, а есть русские». Зато росийська мова – это для многих язык, связанный с государством, которое ведет с ними войну. Россия вместе с остатком Советского Союза, трупом Ленина и усами Сталина считает, что она унаследовала монопольное право на русский язык. Чего, я считаю, нет и быть не должно. Поэтому давно уже предлагаю сделать украинский русский язык. Как есть американский английский или канадский французский.

Золотые «Мерседесы»

– Вы называете свои стихи рифмованной реакцией на новости. Но у нас и рэперы на злобу дня свои баттлы устраивают. Вы не чувствуете, что вам пришла смена? У них же миллионы просмотров, у вас столько нет.

– Наши рэперы мне примерно такой же конкурент, как камбоджийский театр теней панку. Я считаю это просто полной фигней. Я жил какое-то время в Нью-Йорке, и я очень люблю уличный фристайл – когда люди реагируют на происходящее прямо сейчас. Но когда у нас за фристайл и экспромт выдается то, что писали 30 дней, а потом еще заучивали наизусть, это выглядит для меня смешно. Ну хорошо, все говорят: Оксимирон лучше Гнойного. Я же не ленивый дядька, я посмотрел. И из чего там выбирать? И в чем там соревнование? Пидорасить друг друга, маму и девушек заготовками? Или я должен восхищаться, что один из них упомянул Гумилева при месяце подготовки и «Википедии» под рукой? Стать эрудированным на заданную тему за месяц – это очень простая вещь.

– Многие говорили, что это новое явление в нашей культуре.

– Бред. Культура, обслуживающая людей с пистолетами – все эти золотые унитазы, цепи и «Мерседесы» в стразах, – была всегда. А не только что возникла, когда Тиньков дал деньги на баттл Гнойного с Оксимироном. Никому на смену они не при-шли. Мы останемся собой, они – собой.

– А много людей ходит на ваши концерты, на проект «Господин хороший»? Сейчас народ осторожный стал – сто раз подумает, прежде чем лайкнуть какой-нибудь политический сарказм.

– Залы-то заполнены. Но, скажем, раньше люди легче смеялись над какими-то вещами. Я видел, например, как от стихов о Росгвардии в Мишином (Ефремова) исполнении некоторых просто вжимает в кресла. Народу, бывает, страшновато слушать. Да и писать-то бывает страшновато. С другой стороны, даже самый большой зал Москвы вмещает 2–3 тысячи человек. Это одна пятидесятая часть процента от десяти миллионов ее жителей. Да и едва ли к нам на концерт придут «не наши» люди. Но я вообще-то разное пишу – кроме смешных текстов на злобу дня, я всегда писал и лирику, детские стихи, я перевожу Киплинга, я массой чего занимаюсь. Было бы все хорошо, я бы вообще про политику не писал.

Политический панк

– Как получилось, что вы, глубоко несистемный и неформальный, как мне кажется, человек, оказались политтехнологом 20 лет назад и имели прямое отношение к выдвижению Путина в 1999 году?

– Ну, не Путина, а преемника Ельцина, назовем это так. Политпроекты у меня были и до этого. Я же был рекламным воротилой. Очень немаленьким. Мы много что делали. В 1993 году мы делали проект для Партии экономической свободы – это Новодворская и Боровой. Он назывался «Частушки Кости Борового», которые шли по всем каналам как официальная реклама партии. Там было много того, что сейчас бы вообще не разрешили ни говорить, ни печатать, не то что по телику показывать. А с Путиным, да, тогда так получилось. Проект по его продвижению рекомендовал Демьян Кудрявцев, который в тот момент был личным ассистентом Березовского по всяким делам, а меня он знал по журналу «Столица», где я был арт-директором. Тогда ведь нужен был креатив, а не политтехнологии. И мне сказали: «Партия что-то недотягивает до двух процентов, а ты придумай так, чтобы она набрала пять». (Партия «Единство», созданная Березовским «под Путина».) Значит, нужно было ее структурировать, сделать программу, внятный визуал.

– То есть никаких авантюр, просто работа.

– Да, работа. А, скажем, выборы Березовского в Карачаево-Черкесии, которые я делал, – это авантюрная вещь. Я как раз тот политтехнолог, который никогда не работал по технологиям. То есть это либо циничный обман последнего дня, когда надо, чтобы народ не успел сообразить, либо выстраивание Цирка дю Солей в карачаево-черкесском варианте. И да, мне практически всегда удавалось в этих случаях победить. Рядом с системными людьми это работало убойно. В Карачаево-Черкесии мы делали кампанию на 12 титульных языках, на которых никто никогда к избирателю не обращался. На черкесском, карачаевском, на адыгском, абазинском, ногайском... И это сработало. У всех других под фоткой местного бигбаева все было написано по-русски. А у нас – красно-бело-синий плакат и написано что-то типа: «Бис-бек-борис-березовский-чум-учум». А дел-то всего – я нанял национальных поэтов и попросил их перевести фразу «Голосуйте только за Березовского». И мы все это напечатали и наклеили. Ни я, ни Борис не знали, что там было написано. Это был настоящий панк и рок-н-ролл.

– Вам лично Березовский объяснял, почему он считал приведение Путина к власти своей ошибкой?

– Да. Но я очень не люблю опосредованных интервью с мертвыми людьми. Ведь что бы я ни сказал, это будет похоже на ложь. Значит, так. Новодворская очень ярко говорила Борису, что это ошибка, еще в декабре 1999-го, до официального объявления. Я ей не очень-то возражал. Мне вообще больше нравилась идея выдвинуть никому не известного двухметрового Прохорова. Но дело в том, что Березовский никогда не признавал, по крайней мере вслух, своих ошибок. Он скорее подстраивал мнение. Когда с утра вставало солнце, он говорил: «Я тебе говорил, будет солнце». Но тогда он мне говорил, что «произошел глобальный сбой», что «система оказалась сильнее одного человека». К 2003-му Березовский стал считать, что вместе с Путиным он поставил к власти всю систему госбезопасности. Что, я думаю, совершенно не так. Предположим, что я бывший октябренок. И я, допустим, прихожу к власти. И тут же ко мне приходят люди, которые говорят: мы бывшие октябрята и считаем, что ты должен делать вот так. Это значит, система сильнее меня. А если я сам собираю бывших октябрят и делаю их министрами – это я веду за собой систему. Так вот. Мое мнение – что Путин привел систему, а мнение Березовского – что система его взяла под контроль.

Каптерка сержанта Хабибулина

– Вы недавно сказали, что если бы Россия управлялась, как корпорация, то все бы у нас было по-другому. А разве Россия не управляется, как корпорация?

– Нет. Россия управляется, как кооператив «Колобок». Корпорация – это когда важно, чтобы работал не племянник, а эффективный менеджер. То есть любой человек, вступающий на должность в руководство «Майкрософта», «Мерседеса», «Амазона» или «Хитачи», в состоянии очень быстро войти в систему, если она есть. А у нас создана каптерка сержанта Хабибулина. Сержант Хабибулин незаменим в армии, потому что он один знает, что носки лежат в ящике из-под патронов, на котором написано «книги». Поэтому у него все есть, и поэтому от него не избавишься – все встанет. 

– И что, это никогда не будет по-другому?

– Это очень устойчивая система. Ее сковырнуть может только реально имеющий вес в системе. И надежда при этом была бы на бывших «молодых демократов» типа Кудрина или Чубайса. Но у них в лучшем случае будет идея раздать народу фраки. И они, как народовольцы с их идеями и хождениями в народ, ничего не изменят, потому что народу они не нужны. А снизу эта система не разрушается, потому что она реально устраивает подавляющее большинство населения. Подавляющее. С этим я смирился. Зоопарки не бунтуют. Открой все клетки – звери разбегутся, а вечером придут обратно к миске. Если Бога нет, то откуда тогда корм – ход мыслей аквариумной рыбки. Потому и бунт в армии тоже невозможен. А посмотрите на Армению. Полный нейтралитет полиции и армии дает возможность сделать все.

– Завидуете?

– Я рад за них. Круто будет, если они с этим правильно разберутся. Но в маленькой стране сложнейшая проблема – кадры и планирование. Представьте школу. Смените там директора, и все равно только Петров умеет рисовать стенгазету. Лидер-то новый, но работают у него те же самые. 

– Ясно. Ну а Павел Дуров вам интересен как «кадр»? Он новый. Он даже Навального затмил чуть-чуть.

– Ага. А еще есть Тиньков, Чичваркин, Ходорковский. Таких десятки. Почему именно Дуров? Потому что он имитировал здесь фейсбук и у него получилось? Так это было на поверхности. И сейчас на поверхности есть хорошие, еще не выстрелившие западные проекты, которые можно было бы успешно клонировать здесь. Особенно в период усиления изоляции. Если маленький детсад вдруг блокируется от всего мира и вы там воспитатель, то вы можете детей научить играть в прятки и можете в лапту, но вы становитесь носителем знания из-за забора. Так что Дуров хороший селф-мейд, не сделавший ничего нового, но качественно использовавший уже существующее. Что тоже хорошо.

Я был на этой тусовке по поводу «Телеграма». Совершенно убогое впечатление она на меня произвела. 10 тысяч человек и Навальный со своими глупостями. Это принципиально новое поколение, их свобода общения в мессенджере – это такая коммерческая свобода. То есть «Телеграм» для них не принципиален. Принципиален вопрос, удобно или нет. На шифровки абсолютному большинству плевать. Народу важно только, чтобы жена не узнала, что он пишет любовнице. Я пользуюсь мессенджерами. И мне все равно, за исключением одной коммуникации из тысячи, может ли ФСБ прочесть, что я пишу. Я и по телефону, который весь прослушивается, говорю, что хочу. И если уж меня по телефону Uber находит, то ФСБ, если приспичит арестовать, и подавно вычислит, в туалете я или где. Но сам акт запрета делает из Дурова героя. Что меня реально пугает, так это то, что объемы информации уже не контролируются никем, включая, разумеется, и Дурова. Даже три селфи на смартфоне фиксируют больше гигабайт информации, чем было во всех библиотеках планеты по XVII век включительно. Если нарисовать график, то экспонента наращивания ежесекундно распространяемой информации ушла вертикально в космос. У нее уже нет возможности смещаться вправо по линии времени, как положено по всем законам мироздания. Это значит, должен произойти какой-то коллапс, который эту информацию обнулит или уничтожит. Коллапс информационный, если не электрический.

О том, что мир реально близок к новой энергии, которая не требует затрат на свое производство, премьер-министры крупных стран, с которыми я за последние 20 лет пообщался, говорят все и очень давно. По крайней мере, американцы и китайцы к ней точно близки. Если вы посмотрите на историю, то избыток информации всегда приводит к революциям и войнам, после которых все обнуляется. Вот в Египте сожгли Александрийскую библиотеку, прежняя цивилизация обнулилась, и мир начал снова выстраивать информационную составляющую. И сейчас информации в мире опять пугающе много. Полезной или нет – неважно. И новый коллапс может начаться с христианско-исламского разлома, с нефтяного, энергетического – но я надеюсь увидеть конец технологической западной цивилизации в ближайшее время. Вот это будет интересно! Я бы хотел посмотреть, чем вся эта хрень с человечеством закончится. По крайней мере, мне бы многое из происходящего стало понятно. 

 – Ну, после такого прогноза спрашивать о возможности отсечения Рунета от Всемирной сети глупо как-то.

– Я думаю, это обязательно произойдет. Хотя могу и ошибаться. Я, например, думал, что религиозно-военный коллапс как начало мировой катастрофы произойдет где-то в Турции или Индии с Пакистаном. Но я никогда не думал, что страна, где я живу, может стать его инициатором. А теперь я, просыпаясь с утра, смотрю, не начали ли мы кого-нибудь долбить, не началась ли третья мировая. Ожидание таких новостей стало рутиной. Война ведь может начаться с любой фразы Марии Захаровой или Путина. И я бы даже не дергался, потому что все равно никто не знает, куда бежать. Потому что всё, full stop.

– И все же пока еще есть вещи, которые могут вас вывести на протест? 

– Я не хожу на протесты, потому что как технолог считаю их ненужными. И я не особый либерал, я, скажем так, прозападно ориентированный консерватор. Хотя есть вещи, которые меня могли бы вывести на улицу. Я был в 2014 году на антивоенном марше, который сделал Боря Немцов, – против войны с Украиной. Ну а сейчас здесь уже на улицу не выйдешь, а если что начнись серьезное, вынужден буду поехать на Украину и быть по ту сторону окопов. Если что – я на украинской стороне. Людей в этой стране на два лагеря реально делит не «Телеграм» или Навальный, а отношение к Украине и Крыму. До драк. В остальном общество солидарно. Такие, как я, кто стоит на позиции международного закона – это статистическая погрешность. Если кому-то будет надо, то таких удавят в один момент. Шансов – ноль.

Я лично знаю всех, про кого пишу стихи. И иногда у меня бывают дурацкие полумиссионерские настроения, и я пытаюсь поговорить, и мне даже кажется, что они что-то понимают. Но два раза в жизни я тут крупно прокалывался. Одно время я думал, что смогу сотрудничать с госбезопасностью – это еще в 84–85-м было, – став таким двойным агентом собственного влияния. Кончилось тем, что мне начали крутить яйца и я послал их в жопу. И один раз – в 95–96-м – с бандитами пытался передружить. Воображая, что это Чикаго, 30-е годы, что все будет легальным бизнесом. Я ошибся, думая, что часть этих людей, пройдя период накопления, станут нормальными Ротшильдами. И у меня даже была идея стать консильери, то есть консультантом по серьезным делам одной серьезной группировки. Но вместо этого была стрельба и привязывание к батарее. Нет, бандиты остаются бандитами. И ублюдки остаются ублюдками. Что наблюдается и сейчас в разных областях жизни России.

* * *

Материал вышел в издании «Собеседник» №19-2018.