Федор Бондарчук: В ближайшие 10 лет лицо планеты так изменится, что смешно будет вспоминать сегодняшние беспокойства

Бурные обсуждения фильма Федора Бондарчука «Сталинград» вылились в неожиданную инициативу россиян - в Интернете успешно стартовал сбор подписей под петицией для Министерства культуры за запрет проката фильма на территории РФ, запретить прокат этого фильма за рубежом, а также отозвать заявку на «Оскар». Впрочем, сам кинорежиссер был готов даже к такому повороту событий, о чем и рассказал нам в эксклюзивном интервью.

Искусство может быть зрелищным

Можно говорить о Федоре Бондарчуке что угодно, но одного отрицать нельзя: он берется за чрезвычайно трудные проекты, где почти нет шанса на удачу. «9 рота» была попыткой нащупать доверительную интонацию в разговоре о позднесоветском прошлом: вышло, не вышло – важна была попытка понять и примирить все крайности. «Обитаемый остров» был не просто экранизацией самой трудной и масштабной антиутопии Стругацких, но и актуальным и резким политическим высказыванием.

«Сталинград» – фильм о войне в принципиально новом жанре, взгляд с огромной исторической дистанции: тут по определению нельзя было понравиться всем. Да Бондарчук и не пытался.

– «Сталинград» идет в прокате победоносно, несмотря на отрицательные отзывы. То есть все ругают, но все смотрят.

– Во-первых, ругают не все, во-вторых, понятно, почему.

– Потому что Бондарчук?

– Ну да. Многие начинают ругать, еще не посмотрев, а в это время аудитория стоя аплодирует на титрах. Я сам считаю, что фильм получился – и именно таким, каким я его задумывал.

– А вам не кажется, что, если бы вы ограничились домом, где происходило бы все действие, это могло бы быть прекрасное клаустрофобное кино...

– Это была бы другая история, рассчитанная на другого зрителя. Очередной фильм, который все хвалят и никто не смотрит. Я никогда не затащил бы в зал молодежь. Хотя честно вам скажу – брался за картину не с идеологической, а с эстетической задачей. Мне интересно было решить ее на минимальном пространстве, взять именно дом и то, как в него вторгаются призраки мирной жизни и как в него врывается большая война...

Сценарий ведь проверялся на разных целевых группах, но если бы мы учитывали все мнения, получился бы абсолютный винегрет. Вот сейчас читаю комментарии, замечания – если бы я их все знал заранее, мой собственный фильм погиб бы. Большое голливудское кино имеет свои законы – то, за что мы его любим... или не любим. И нам сейчас мои иностранные коллеги пишут: «Поздравляем, Россия снова в игре».

– Какие у вас ожидания от мирового проката?

– Для успеха в мире не имеет значения ни история, рассказанная в картине, ни событие, которое легло в основу, ни даже актеры... Важно только одно: успех на родине. Если он есть, кино будут смотреть везде. Если нет, то, какое бы оно ни было замечательное, его просто не купят. Уже сейчас Китай расписал фильм с заявочных 3500 копий на 7000!

– Технология 3D заставила некоторых говорить, что вы из серьезной темы сделали шоу.

– А классическая опера – это не шоу? А «Метрополис» Ланга? «Апокалипсис сегодня» Копполы? Используйте вместо слова «шоу» – «зрелище». Разве фильм на серьезную тему обязательно должен быть аскетичным? Сегодня доминирует отношение к 3D как к атрибуту аттракциона. Но ведь и кино как таковое не сразу стало искусством – оно было развлечением, движущейся картинкой, которую интересно смотреть. А потом вдруг стало понятно, что этим языком можно рассказать трагическую историю. Уверен, что так произойдет и с 3D. Я все равно не откажусь от стерео, потому что это действительно новые возможности. Но, конечно, под 3D нужна драматургия – глубина кадра бесполезна без глубины сюжета и идеи, и здесь этого должно быть не меньше, чем в двухмерном кино. Мы можем приучить зрителя к тому, что 3D не просто прикольная фишка, а новое выразительное средство. Сейчас – в Европе и в Штатах, во всяком случае – кино молодеет, и это большая проблема. Снимаются зрелищные фильмы, они пользуются бешеным успехом, герои комиксов перекочевывают на экран. В следующей части «Бэтмена» человек – летучая мышь уже будет сражаться вместе с Суперменом... Кто, вы думаете, эти фильмы смотрит? Это у нас на детские, по сути, фильмы ходят взрослые тридцатилетние дяди и тети, почему это происходит – отдельный разговор, специфика нашей публики, может быть, инфантильной и эскапистской. А у них взрослый зритель постепенно уходит, кинотеатры заполняют дети. Теряется огромная аудитория тех, кто старше, образованнее, взыскательнее. Надо уходить от комикса, снова доказывать, что искусство может быть зрелищным. Я надеюсь, что «Сталинград» – шаг в этом направлении.

– Многие сравнивают его со старыми черно-белыми фильмами о войне...

– А у меня была идея сделать «Сталинград» черно-белым или сепированным. Но и это был бы другой жанр.

– Черно-белым, но в 3D?

– Да! Но это уже вообще другой жанр, и под это нужен другой сюжет. Это могло бы быть психоделическое кино, настоящий отрыв башки... Вариант не для «Сталинграда», но хороший психологический триллер мог бы получиться. Я думаю, что и у такого кино есть будущее.

– А зачем в начале Фукусима? Просто чтобы показать, как сын Кати спасает немецких детей?

– Ну да. Собственно, русские лучше всего умеют спасать. Может быть, другие лучше строят, или лучше придумывают гаджеты, или лучше лечат, в конце концов. А русские лучше всего спасают в последний момент. И Фукусима – чтобы показать, что история не закончилась ни в сорок третьем, ни в сорок пятом. Что все связано. Что это были реальные люди и их дети и внуки живут среди нас. Кстати, была забавная история: когда я показывал фильм в Питере на кинофоруме, одна моя знакомая на первых кадрах стала пробираться на выход. Я спрашиваю: «Ты куда?» «Сейчас, – говорит, – реклама кончится, и я вернусь».

– Ну там же действительно история не кончается – ведь в фильме показано самое начало сталинградских событий.

– Да, и мы смотрим на весь этот ужас, зная, что это только начало, а дальше будет еще хуже, еще страшнее. Но если бы мы показали это страшное, оно бы не оказывало такого воздействия, потому что зрительское воображение все равно сильнее любого кино и осознание того, что худшее впереди, действует мощнее, чем когда видишь это на экране.

История всегда мифологизируется

– Даже те, кто ругает фильм, отмечают работу Дмитрия Лысенкова. Как на него вышли?

– Случайно. Эту роль должен был играть другой актер, китаец. Отказались мы, потому что китайские актеры первой величины очень дорогие. Но я рад, что получилось так, как получилось. Дима – настоящая находка, он сам многое придумал для своего персонажа – такого человека-ящерицу, который все время дергает головой и облизывается: это у них был учитель труда такой, он срисовал с него эту манеру. Я заметил Лысенкова на «Белой гвардии». Он там снимался в тяжелой, невыносимо пахнущей собачьей шубе, но так наслаждался процессом, так плавал в роли, что я его оценил сразу. Он был утвержден без проб.

Кстати, и на капитана Громова изначально планировался другой актер, мы считали, что это должен быть человек постарше.

– Его образ не соответствует внешности, но если рассматривать его как мифологическую фигуру...

– А так и есть. Человек без семьи, без привязанностей, без возраста, вечно молодой герой. Бог войны. Конечно, он мифологичен.

– Как и весь фильм.

– Совершенно верно. Поэтому мы, например, соединили в одном пространстве все знаковые места Сталинграда – в реальности все эти объекты находились в разных частях города. Это именно создание мифа, в котором есть и история, и герои, и главный смысл. Ведь на самом-то деле любая история мифологизируется со временем – факты забываются, появляются версии... Мы хотели показать: неважно, где стоял этот дом. Важно то, что он означал, что в нем происходило. При этом у нас очень многое основано на реальных воспоминаниях участников событий. Как сцена с горящими солдатами или обмазывание себя кровью убитых немцев – это как раз те сцены, которые больше всего ругают за недостоверность и вранье. Бывает такая правда, в которую невозможно поверить. Или этот мальчик, который всякий раз приветствовал немцев криком «Хайль!» – после показа в Волгограде ко мне подошла женщина и спросила: «Кто вам об этом рассказал?» Оказалось, что и такое тоже было. Хотя мы этого не знали, но попали в точку.

– В этом фильме нет никакого «За Родину! За Сталина!» 

– Родина есть в картине, но это не родина вообще, а родная деревня, семья, дом. И за это каждый сражается. Это то, что ближе и понятнее нам сейчас, наверное. Боюсь, что мы просто и не смогли бы соблюсти грань – не скатиться в фальшивую высокопарную риторику. Виктор Некрасов, кстати, писал: да, иногда он сам в атаке кричал «За Сталина!» Но обычно в атаке кричали просто «А-а-а!»

Кино постепенно станет жизнью

– У вас была большая декорация для картины? Действительно почти город?

– Действительно. Его построил художник Сергей Иванов, работавший, кстати, на последних картинах Сергея Соловьева и еще на «Стране глухих» у Валеры Тодоровского. Это, может быть, не самый громкий человек по части саморекламы, но выдающийся профессионал. И у меня была даже идея декорацию эту не разрушать, чтобы она и дальше жила, превратилась в музей, может быть... Мы вступаем, по-моему, в новую эру кино – когда фильм перестает быть самоцелью. Вот возьмите Германа, «Трудно быть богом». Представить невозможно, что Герман десять лет его снимал, еще пять озвучивал и монтировал – и теперь это просто киносеанс, куда люди заходят и спокойно смотрят... Нет, это должен быть перфоманс, должен быть кинотеатр-музей, где эта картина идет нон-стоп, а рядом материалы о том, как она делалась. Я думаю, первым в этой области будет Илья Хржановский, который снял «Дау» и для этого построил отдельный гигантский институт в Харькове.

– Это Хржановский сумел убедить продюсера.

– Да сейчас для каждых масштабных съемок строится, по сути, особый мир. Стала же Новая Зеландия живым музеем «Властелина колец». Туда туристов поехало столько – просто чтобы увидеть эти пейзажи, – сколько Джексону не снилось. А этот институт Хржановского – вы не представляете себе, что это было такое. Это был особый мир со своими законами, своими деньгами – боже упаси пронести туда современную купюру! – и с карцером, вы не поверите. В нем продюсер Саша Шейн отсидел сутки, пропустив свой самолет в Москву, потому что как-то там нарушил правила внутреннего распорядка. Они там просто жили, понимаете? И фильм, даже когда он выйдет – в будущем, кажется, году, – уже не будет самоцелью. Это как раз побочный продукт огромного процесса. Кино постепенно станет жизнью, будет вовлекать тысячи человек в альтернативное, полусказочное существование.

Я помню, как на съемках «Острова» (тяжелее этой картины вряд ли у меня что-то будет) ни один земной гвоздь не мог попасть в кадр: мы строили мир Саракша по кирпичу с фундамента до крыши, и когда я оттуда попадал в Москву, это действительно была другая планета. Помяните мое слово, многолетние проекты вроде германовского скоро станут особой формой жизни. Кино уже не будет развлечением – это будет побег в другую реальность. А в самом отдаленном будущем каждый масштабный фильм будет порождать свой парк вроде Диснейленда, где зритель сможет войти в его атмосферу.

– Наталья Бондарчук рассказывала, как плакала вся группа, когда разбирали декорацию библиотеки в «Солярисе».

– Вот! А представляете, если бы ее сохранили и зритель мог бы там послушать Баха?

Про «Единую Россию» мы поговорим отдельно

– Но «Сталинград» – совсем не то, чего ждали отечественные начальники. И потому едва ли вы останетесь лицом «Единой России».

– Я им и не был никогда. Но про «Единую Россию» давайте все-таки разговаривать отдельно. Не хочу смешивать жанры, помещать «Сталинград» в сегодняшние политические контексты.

– Но они-то помещают...

– Вот они пусть и помещают. Если вам все-таки нужно в интервью два слова о политике – вы наверняка заметили, что я в последнее время стараюсь в ней не участвовать. У меня просто возможности такой нет. Что касается прогнозов – есть ощущение, что сейчас будут создавать большую альтернативную партию. Не такую, как пытались раньше, левую, справедливую и т.д., а попытаются запустить обычную двухпартийную систему. Может быть, эту вторую партию сделают из молодой части «Единой России», а может, попытаются сформировать из оппозиции. Не знаю. Знаю только, что однопартийная система кончилась и что сегодня попытаются запустить настоящую конкуренцию. Это востребовано и может получиться. Конкретику пока не представляю. Просто это оптимальный вариант.

– И что будет дальше?

– А дальше будут такие стремительные и масштабные перемены всемирного порядка, что о внутренних проблемах можно будет забыть. Россия окажется вовлечена в гигантский цивилизационный перелом. Он больше борьбы либерализма с патриотизмом или Европы с исламом. Это будет нечто глобальное, природное и технологическое одновременно. Настоящий рывок, подобный, может быть, изобретению колеса. Я согласен с Кончаловским: сейчас надо думать даже не о том, что вооружается ислам, а о том, что останавливается Гольфстрим. В ближайшее десятилетие лицо планеты так изменится, что нам смешно будет вспоминать сегодняшние наши беспокойства.

Информационная революция сольется с биологической, человек изменится как вид, начнется новая энергетика – ждать совсем немного. Поймите, я не политолог, я режиссер – у меня интуитивное видение ситуации, меня бессмысленно спрашивать о том, как именно все произойдет. Но у меня острое чувство цивилизационного рубежа.

– Но Россия вполне может оказаться в стороне от всех этих дел...

– Она всегда сначала в стороне, а потом раз – и возглавляет мировой процесс. Она и от марксизма сначала была в стороне, а потом сделала первую марксистскую революцию. И от авангарда – после чего возглавила его. И от информационной революции вроде как была в стороне, а сейчас русский интернет растет самыми высокими темпами. Она даже от 3D была в стороне, а сейчас именно здесь рождается новая философия для глубокого экрана. Так что это самый наш путь: сначала сбоку, а потом вдруг впереди всех.

Читайте также:

Федор Бондарчук показал уникальные фотографии

Закулисье съемок и премьеры фильма "Сталинград" Федора Бондарчука

и другие публикации Дмитрия Быкова