Страсть к числительным. Биография Мао Цзедуна в изложении Дмитрия Быкова

Если признать Китай наиболее перспективной силой сегодняшнего мира, придется согласиться, что самым влиятельным китайцем прошлого века был Мао Цзэдун.

Он родился, как положено вождю и пассионарию, в декабре. Подробности его детства и юности опустим, поскольку попросту не хватит места – а его кумир Сталин, запрещая пьесу «Батум», заметил: «Все молодые революционеры одинаковы». Достаточно сказать, что Мао Цзэдун был сыном разбогатевшего крестьянина, любил мать больше отца, хотя упрямым нравом был в него; он отличался необычным для тех мест высоким ростом (177 см), ненавистью к физическому труду и страстью к чтению. Пройдя через интерес к кантианству и анархизму, к 1920 году он стал убежденным марксистом и принял участие в Первом съезде китайской компартии (1921).

Что представлял собой Китай в это время? В 1911 году пала династия Цин, в начале 1912-го шестилетнего императора Пу И заставили отречься от престола, и с этого момента страна находилась в состоянии перманентной гражданской войны. К власти пришла партия Гоминьдан, созданная великим борцом за независимость и объединение Китая Сунь Ятсеном (посмертно он получил титул «отца нации»). Коммунисты то блокировались с Гоминьданом (чаще всего по приказам из СССР, ибо в китайскую социалистическую революцию там не верили), то вступали с ним в отчаянную борьбу. Вдобавок сама китайская компартия постоянно раскалывалась по теоретическим вопросам – выходило, что в Китае нет предпосылок для пролетарской революции, поскольку не хватает пролетариата.

В середине двадцатых китайская компартия оказалась в очередном серьезном кризисе, а сам Мао потерял жену, Ян Кайхуэй, которую схватили и казнили в 1930-м. (Гоминьдан в случае отречения от коммунистических идей предлагал политическим противникам жизнь и даже трудоустройство, но жена Мао отречься не пожелала и была расстреляна на глазах восьмилетнего сына.) На смерть жены Мао написал стихотворение:

Я потерял свой гордый тополь,
А вы лишились своей ивы.
Пушинки тополя и ивы
Взлетели вверх – к высотам неба.

У Ган навстречу душам вышел.
«Чем встретишь нас?» – они спросили.
У Ган приветил их напитком
С коричным сладким ароматом.

(У Ган – персонаж китайских мифов, китайский Сизиф, приговоренный вечно рубить коричное дерево, растущее на Луне.)

К моменту гибели жены Мао уже имел отношения с партизанкой Хэ Цзычжэнь.

Мучительное рождение КНР

В 1931 году в Центральном Китае возникает Китайская Советская Республика – это 10 районов, контролируемых китайской Красной армией. Ее возглавил Совет народных комиссаров, которым руководил Мао Цзэдун. В 1934 году силы командующего Китайской национальной революционной армией и лидера Гоминьдана Чан Кайши окружают Советскую Республику, и китайская компартия решает уйти из окружения на север, прорвав четыре линии чанкайшистов. Начинается так называемый Великий поход на север, в ходе которого китайская Красная армия теряет почти 90 процентов личного состава. Мао удается закрепиться в районе Яньань, который контролируется коммунистами. Тут развязывается японо-китайская война, в которой коммунисты по требованию Коминтерна в очередной раз блокируются с правящей партией Гоминьдан, чтобы совместно противостоять Японии.

В 1945 году Япония разгромлена совместными действиями СССР и США. Война опять превращается в гражданскую, и Мао, проведший в партии решительную чистку под лозунгом «упорядочивания», постепенно сосредотачивает власть в своих руках. Коммунисты воюют успешней, нежели Чан Кайши, который, несмотря на звание генералиссимуса, особенной доблестью не отличался. 1 октября 1949 года Мао Цзэдун на главной площади Пекина – Тяньаньмэнь – провозглашает Китайскую Народную Республику и становится во главе ее. С этого начинается его почти тридцатилетняя абсолютная власть.

На содержании у Сталина

В первое десятилетие истории КНР Советский Союз помогал республике весьма активно, советские специалисты ехали в Китай потоком, китайское студенчество наводняло московские вузы, а песня Мурадели и Вершинина «Москва – Пекин» сделалась гимном этой дружбы. Слова «Сталин и Мао слушают нас» – оттуда. В Москве строится самое большое в мире посольство – китайское, занимающее четыре квартала на юго-западе.

После смерти Сталина в Китае предпринимают попытку собственной либерализации – до сих пор спорят о том, пытался ли Мао с азиатской хитростью выявить потенциальных оппонентов или действительно хотел, чтобы «расцветали сто цветов и соперничали сто школ». Как только цветы зацвели и руководство КПК начали критиковать за диктатуру, Мао свернул кампанию и начал новую – на этот раз против правых уклонистов. Репрессированы были более полумиллиона китайцев.

Отношения с СССР вскоре портятся. Официальная версия сводится к тому, что Мао не одобрил разоблачения культа личности, заявив, что СССР вступил на ревизионистский путь; правда, думается, была неприглядней – Мао и к Сталину относился без восторга, поскольку рано понял, что в победе китайской компартии Советский Союз отнюдь не заинтересован. Сталина вполне устраивал Гоминьдан.

«Судьба китайской компартии его не сильно заботила: партия была нужна ему главным образом как инструмент в глобальной политике», – замечает в биографии Мао китаист А. Панцов. Но Сталина Мао боялся, да вдобавок до самой победы в гражданской войне компартия была у СССР, прямо говоря, на содержании. В декабре 1949-го – январе 1950-го Мао впервые посетил СССР: как ни странно, он был единственным из руководителей КПК, ни разу не бывавших в Москве. В шутку он жаловался, что ВКП(б) СССР ему не доверяет, считает националистом и правым оппортунистом. 16 декабря 1949 года Мао прибыл в Москву (его встречали Булганин и Молотов) и был поселен на сталинской даче в Усово. Несмотря на постоянные заверения в китайской благорасположенности к СССР, Мао, по свидетельствам очевидцев, постоянно напоминал Сталину, что царская Россия вела в отношении Китая политику захватническую и что сам он настаивает на равных отношениях. (По дороге, как вспоминал его советник Чэнь Бода, Мао повторял, что земли вокруг Байкала – территория Северного Китая).

Великая ссора

В 1957 году – это был его второй и последний заграничный визит за всю жизнь – он посетил Москву уже на самолете и с Хрущевым разговаривал подчеркнуто высокомерно, иногда попросту издеваясь над ним. Вскоре после этого визита началась прямая антисоветская риторика, разговоры о том, что Советский Союз никогда не желал добра Китаю, присылал некачественную помощь, давно ушел с социалистического пути. Пиком противостояния стал инцидент на Даманском полуострове (март 1969 года), когда СССР впервые применил реактивные системы залпового огня «Град». Есть публикации о том, что готовился ядерный удар по Китаю, который якобы не состоялся только из-за прокитайской позиции Никсона, – но эти сведения остаются неподтвержденными.

Факт то, что Советский Союз – и его вожди, и интеллигенция – рассматривал китайскую опасность как первоочередную. Страх перед войной с Китаем жил в нескольких поколениях советских детей, и сообщения о технической отсталости Китая никого не утешали. В «Письме вождям Советского Союза» Солженицын писал:

«Два удивительных провала: среди всех успехов мы сами вырастили себе двух лютых врагов, прошлой войны и будущей войны, – германский вермахт и теперь маоцзэдуновский Китай. Против нас – почти МИЛЛИАРДНАЯ страна, какая не выступала ни в одной войне мировой истории. Ее население, очевидно, еще не успело с 1949 года утерять своего исконного высочайшего трудолюбия – выше нашего сегодняшнего, своего упорства, покорности, и находится в верном захвате тоталитарной системы, нисколько не упустительнее нашей. Если в 1-й мировой войне Россия потеряла до полутора миллионов человек, а во 2-й (по данным Хрущева) – 20 миллионов, то война с Китаем никак не обойдется нам дешевле 60 миллионов голов, – и, как всегда в войнах, лучших голов, все лучшие, нравственно высшие, обязательно погибают там. Если говорить о русском народе – будет истреблен последний наш корень (…)».

Дальше там идут довольно странные советы, но прогноз насчет территориального конфликта и соответствующего давления оказался, кажется, реален, несмотря на иллюзии нынешней дружбы (скорее, конечно, нейтралитета).

Клопы вместо воробьев

С 1958 года в Китае начинается политика «Большого скачка». Ей предшествовали четыре кампании по истреблению вредителей – слава Богу, не репрессивные: речь шла о вредителях зерна – крысах и воробьях – и о вредных насекомых, а именно мухах и комарах. Борьба с воробьями стала поводом для столь же многочисленных советских карикатур и анекдотов, как хрущевское насаждение кукурузы; одновременно проводилась усиленная коллективизация – объединение крестьян в коммуны, где коллективно трудились и коллективно питались в специальных столовых.

Объединенные общим порывом народные массы помогли Китаю осуществить беспрецедентный скачок в народном хозяйстве. На своих постах действовали группы, объединившие сотни миллионов передовых рабочих, колхозников, представителей интеллигенции.

«Война человечества против природы» – именно под таким лозунгом проходили свершения.

Одновременно с коллективизацией решалась проблема индустриализации – крестьяне должны были обогнать Запад по выплавке стали, в каковых целях на задних дворах крестьянских хозяйств сооружались плавильные печи.

В стране было введено в строй более 700 тысяч доменных печей во дворах граждан. На работу было мобилизовано около 100 млн человек. «Триумф не заставит себя ждать, товарищи! В ближайшие годы Китайская Народная Республика догонит и перегонит капиталистическую Великобританию по выплавке металла», – цитировали газеты слова Великого кормчего.

Разумеется, никакого рывка с выплавкой стали не получилось, истребление воробьев привело к засилью саранчи и гусениц, а вследствие этого – к голоду 1960 года, когда погибли, по разным сведениям, от 10 до 30 млн человек. Мао скорректировал свою политику: «Не надо бить воробьев, как результат мы лишь получили клопов. Лозунг такой: "Уничтожать крыс, клопов, мух и комаров"». В том-то и проблема всех авторитарных режимов, что, тотально уничтожая воробьев, они получают клопов, которые мельче и живучее.

Не следует думать, что китайское политбюро наблюдало за этими фокусами молча: Мао далеко не сразу превратился в нового императора. Главнокомандующий Пэн Дэхуай, весьма популярный в армии, отметил, что ущерб от «Большого скачка» – и в частности, сталеплавильной кампании – превысил 2 млрд юаней. После поездки по стране он направил Мао личное, никак не рассчитанное на публичную дискуссию письмо, где осторожно, признавая великие достижения, намекнул и на великие провалы. Мао собрал политбюро и заявил, что если столкнется с организованным сопротивлением, то уйдет в горы и создаст из крестьян новую Красную армию.

Пэн пошел на попятный, уверяя, что письмо «написано второпях», но Мао уже было не остановить. Поскольку нашлись партийцы, поддержавшие главкома, их объявили «антипартийной группой». «Если Освободительная армия не пойдет за мной, – объявил Мао, – я пойду искать другую армию. Но, по-моему, она пойдет за мной». Мао с истинно лисьей хитростью предложил Пэну личное примирение, но тот ответил, что говорить не о чем: оглашение личного письма показалось ему непростительным предательством. Мао созвал пленум ЦК и объявил поход против правого уклона, а членам оппозиционной группы посоветовал в своей манере «поесть перчику», то есть вкусить народного гнева. Пэна сместили с поста министра обороны и заменили верным соратником Линь Бяо. Которого низвергнут через 10 лет.

«Ядовитая трава» и «культурная революция»

Дальше начинается самое интересное, то есть самое кровавое, – то, что и определило лицо председателя Мао в истории. После хитрого покаяния, вызванного провалом «Большого скачка», Мао начинает понимать, что большинство соратников готовы его предать и даже потребовать отставки. Тогда начинается «огонь по штабам», всекитайская истерия, ставка на молодежь и абсолютизация культа – все то, что получило название «культурная революция». Началось с расправы над пекинским вице-мэром, историком и писателем У Ханем, который еще в 1961 году написал пьесу «Разжалование Хай Жуя». Хай Жуй – чиновник XVI века, не боявшийся в лицо критиковать императора; в пьесе увидели намек на отставку, в которую отправился правдолюбец Пэн Дэхуай.

Пьеса спокойно шла 4 года, пока на нее не ополчилась четвертая жена Мао, Цзян Цин: в ноябре 1965 года она устами нанятого критика назвала пьесу «ядовитой травой». Среди кошмаров китайского тоталитаризма особенно прелестны все эти фольклорные образы, ссылки на пословицы и прочая метафорика, такие себе кровавые виньетки и завитки. Все это тем интереснее, что в 1959 году сам Мао говорил, что «Китаю нужно было больше Хай Жуев», но шесть лет спустя никакие попытки вступаться за У Ханя уже ни к чему не привели, и он умер в тюрьме после четырехлетних поношений (посмертно, конечно, реабилитирован).

16 мая 1966 года, вслед за принятием плана третьей пятилетки, ЦК КПК принимает резолюцию о проникших в партию ревизионистах и капиталистах, которые, «словно Хрущёв, спят у нас под боком и готовы захватить власть, сменив курс на капиталистический».

В июле 1966 года Мао совершил свой легендарный заплыв по реке Янцзы, доказав тем идеальное здоровье, а уже 5 августа опубликовал дацзыбао (политическую прокламацию) «Огонь по штабам!» Ситуация была зеркальна относительно троцкистского «нового курса»: в 1923 году Троцкий попытался опереться на молодежь и ударить по руководству, находясь в оппозиции, – 43 года спустя Мао громит оппозицию, опираясь на подростков. Партия обуржуазилась. Молодежь призвана ее почистить. Через головы соратников председатель обратился к так называемым хунвейбинам – это китайское слово в шестидесятые стало не менее популярно, чем «спутник». «Хунвейбины» в переводе – «красные гвардейцы». 8 августа вышло постановление ЦК КПК о Великой пролетарской культурной революции. Оно беззастенчиво льстило молодежи: «Отважным застрельщиком выступает большой отряд неизвестных дотоле революционных юношей, девушек и подростков. Они напористы и умны. В таком великом революционном движении им, разумеется, трудно избежать тех или иных недостатков. Однако их революционное главное направление неизменно остается правильным».

Хунвейбинов боялись все

Под правильным направлением подразумевалось публичное – и особенно удивительное для Китая, где всегда существовал конфуцианский культ почтения к старости – глумление над университетской профессурой, насилие над интеллигенцией в целом, нападения на партийцев и чиновников, объявленных правыми ревизионистами. Растление китайской молодежи зашло весьма далеко: в хунвейбины принимали с десятилетнего возраста, самые маленькие оказывались самыми звероватыми. Молодая гвардия председателя Мао имела право безнаказанно пытать кого угодно. Хунвейбинов боялись все, поскольку у подростков нет тормозов и не всегда хорошо с совестью.

Министр общественной безопасности Се Фучжи прямо так и сказал: «Стоит ли арестовывать хунвейбинов за то, что они убивают? Я думаю так: убил так убил, не наше дело… Мне не нравится, когда люди убивают, но если народные массы так ненавидят кого-то, что их гнев нельзя сдержать, мы не будем им мешать…» Хунвейбины, волю почуя, перешли всякие границы, и в результате в Ухани их пришлось усмирять государственными войсками; посланный на усмирение мятежа генерал Чэнь Цзайдао перестарался и арестовал самого Се Фучжи, из-за чего был смещен с руководства военным округом, но уже в 1972 году реабилитирован.

Хунвейбины успели погулять знатно. Но эта китайская опричнина, как всякая опричнина, закончилась довольно бесславно – в 1967 году их отряды начали самораспускаться, а в 1968-м пять их руководителей были публично расстреляны. К 1970 году порядка 10 миллионов хунвейбинов были сосланы в деревню на перевоспитание и перевоспитывались целое десятилетие, пока не были прощены. После этого многие из них публично каялись. И как Иван Грозный после 1572 года не терпел упоминаний про опричнину, так и Мао после 1970-го старался не вспоминать о том, как его Красная гвардия громила пекинскую оперу, заменяя ее оперой современной, преимущественно авторства Цзян Цин и ее присных.

В СССР движение хунвейбинов приобрело особую популярность – с обратным знаком, разумеется, – в силу того, что очень уж неприлично звучало слово, над чем и поиздевался Высоцкий; но песни о хунвейбинах успели сочинить и Ким, и Городницкий, и – сильно позже – «Ляпис Трубецкой». Многих в Советском Союзе вдохновлял этот опыт, и отдельные горячие головы собирались использовать молодежь против диссидентов и неформалов (именно этот замысел, говорят, вдохновлял силовых покровителей «люберов»), но советская молодежь оказалась то ли сытее, то ли значительно ленивее – ни одна попытка вырастить новых хунвейбинов, включая «Наших» и «Молодую гвардию», не увенчалась успехом. Все-таки тут вам не Китай.

В России никто искренне не верит ни в осажденную крепость, ни в великий разум главы. В китайском фильме о «культурной революции» «Под жарким солнцем» изображен мальчик, мечтающий стать героем новой мировой войны и бороться в первую очередь против СССР. Покажите мне сегодня такого мальчика – его нету, нету даже среди активистов проправительственных молодежных организаций. Цинизм – это очень плохо, но это и гарантия от хунвейбинства. Не видать нам ни погромов в университетах, ни экономического взрыва. Кто как, а я благодарен русской судьбе.

Закат императора

В семидесятые Мао страдал паркинсонизмом и дряхлел. Но это не мешало ему наращивать военную риторику и пугать мир китайской экспансией. «Землю мы захватим, а добираться до солнца нам пока рано» – слова, нагнавшие паники не только на соседние страны, но и на Штаты. Как это всегда делается, лучшим способом отвлечения от внутренних проблем стала внешняя экспансия, пусть только словесная, плюс идеология осажденной крепости. В этом у Мао не было конкурентов. Война становится в это время главным лозунгом его политики, потому что подстегнуть измученную, разуверившуюся и голодную страну больше было нечем.

В 1974 году у Мао появились признаки бокового амиотрофического склероза – мучительной болезни, постепенно приводящей к полному параличу, в том числе и дыхательных мышц. Он лишился даже последней радости – плавания в бассейне. Интеллектуально, однако, он сохранял главную способность – к формированию лозунгов, в которых существенную роль, как всегда, играли числительные. Он выступил с концепцией трех миров, каковой термин мы активно используем поныне. Первый мир – сверхдержавы: СССР и США. Второй – развитые капстраны: Европа и Япония. Третий – Китай, Латинская Америка, Африка: те, за кем будущее. Догнать капиталистов в ближайшие 50 лет нереально. От мысли сравняться с Англией и Штатами Мао отказался так же, как Ленин в свое время от мировой революции. Задача третьего мира – нащупать третий путь, который будет равно отличаться и от капиталистического тупика, и от выродившегося коммунизма. Эта концепция посейчас имеет многочисленных сторонников. В ООН ее докладывал Дэн Сяопин, которого Мао в последние годы вновь приблизил. Впрочем, маленький Дэн, которого он еще в 1957 году рекомендовал Хрущеву как самого умного в делегации, даже во время «культурной революции» отделался покаянием в бумажном колпаке: пыток к нему не применяли, ограничились тем, что самого сослали на завод рабочим (ненадолго), а сына выбросили из окна третьего этажа, оставив на всю жизнь калекой. Однако с 1974 года Дэн вернулся в большую политику и постепенно стал серым кардиналом при умирающем председателе.

На последней фотографии мая 1976 года Мао неузнаваем: видно, что он задыхается, болезненно растолстел, на лице – выражение боли и безнадежности. После его смерти 9 сентября 1976 года в стране, как и положено, воцарилась смута. На пять лет преемником Мао стал Хуа Гофэн, который попытался было насадить свой культ, но это уж было совсем смешно. Я живу напротив китайского посольства и с удовольствием наблюдал смену стенгазет в информационном окне. Сначала была вывешена картина придворного живописца,

на которой Мао в креслах беседовал с новым председателем, чисто Ленин со Сталиным в Горках: «Если власть в твоих руках, я спокоен». Это картина так называлась. Неделю спустя на том же стенде был вывешен фоторепортаж с концерта, на котором ансамбль сборщиц чая с громадным успехом злободневности исполнял шедевр народной хореографии – танец «Чай с молоком председателю Хуа». Правду сказать, советские школьники были стихийными диссидентами и откровенно измывались над советской геронтократией, так что к китайскому посольству ходили чисто поржать. Еще одним нашим любимым чтением был журнал «Корея».

К 1980 году, уже после смерти Мао, Дэн сосредоточил в своих руках всю власть. Началась умеренная демаоизация. Мао как лежал, так и лежит в мавзолее в центре Пекина, считается основателем народной армии и государства в целом, а Дэн Сяопин все с той же страстью к числительным провозгласил, что Мао был плохим на 3/10, но на 7/10 – хорошим. КПК осталась у власти, что никак не мешает стремительному росту китайской экономики. Студенческое восстание 1989 года было жестоко подавлено, зачинщики тяньаньмэньских волнений расстреляны, и все, кто питал иллюзии насчет китайской перестройки, принуждены были разочароваться. С тех пор, как сказал автору этих строк нобелевский лауреат Кадзуо Исигуро, Китай доказывает всему миру, что свобода вовсе не обязательна для процветания, да и вообще не входит в набор базовых потребностей современного человека.

• Красная планета. К чему пришел Китай за 70 лет коммунизма

Три секрета главного китайца

Перефразируя слова Светония о Калигуле – такого-то правителя мир терпел тридцать лет. И тут мы сталкиваемся с необходимостью как-то себе объяснить живучесть не только самого Мао, но и его культа. Памятников ему не взрывали, дискуссии разрешили, но строго контролируют, да и вообще из всех диктаторов ХХ века Мао после смерти чувствует себя лучше всех. Сталина как-никак вынесли из мавзолея, эксгумацию Франко хоть и приостановили, но непременно доведут до конца, а Мао как был, так и остается «отцом нации». Предложить тут можно три объяснения, ни одно из которых не кажется достаточным.

Публицист Евгений Ихлов, поясняя разницу между Сталиным, «подрубившим Россию», и Мао, создавшим предпосылки для китайского чуда, пишет: «Сталин ненавидел деревню, крестьянство, поставил своей задачей его уничтожить и во многом преуспел, а Мао считал деревню оплотом не просто народа, но и революции. Мао опирался на аналог советской левой оппозиции, т.е. на комсомольцев и коммунистов с ценностями, а Сталин именно уничтожал носителей ценностей и выдвигал циничных приспособленцев. Китайская интеллигенция, ставшая жертвой культурной революции, была беспартийной, поэтому ее не столько убивали, сколько ссылали в глубинку учиться у народа. В конце 70-х ее удалось вернуть в строй, а ставших ненужными хунвейбинов не сгноили на лесоповале, но лишь превратили в колхозников: они ведь не враги, а заблудшие свои. Поэтому к началу развертывания знаменитых Четырех модернизаций у Дэн Сяопина были еще крепкие молодые люди, которым дали все возможности для социализации, и интеллигенция, вокруг которой вновь был создан конфуцианский культ. Это как если бы в 1962 году в СССР распустили колхозы, вернули НЭП и сняли железный занавес».

Вторая версия выглядит не  столь лестной для Мао и его народа. Да, правление Мао стоило Китаю и его народу, по разным подсчетам, от ста до двухсот миллионов жизней, обрушило экономику, растлило несколько поколений, но именно оно сформировало китайский характер, каким мы его знаем. Оно вывело на историческую сцену идеально пластичных людей, готовых по первому мановению божественного мизинца менять взгляды на противоположные. Эти люди с равным энтузиазмом готовы топтать и превозносить интеллигентов, молиться на лидера и разоблачать его, выплавлять сталь и возводить пекинские небоскребы. Жители СССР никогда всерьез не верили в коммунизм – именно поэтому главным советским жанром был анекдот. Слава Богу, советские люди далеко не знали столь повального энтузиазма, остававшегося уделом немногих безумных активистов, над которыми все смеялись. Все-таки мы не совсем Азия и сохраняем дистанцию между собой и любыми властями. Постсоветский человек вообще уже ни во что не верит – ни в коммунизм, ни в либерализм.

Третье объяснение почти оскорбительно для Китая и его вождя. Хорош или плох был Мао, но он воплотил лучшие и худшие черты национального характера. Он был китайцем par excellence, с его грубым юмором, пыточной витиеватостью, специфическим сочетанием самомнения и фанатичного трудолюбия, с его культом покорности и абсолютной веры в количественные показатели. Это и есть тайна успеха всех вождей, не отличающихся как будто ни умом, ни гуманизмом, ни способностью к предвидению. Они свои, плоть от плоти –«как вы и я, совсем такой же». Поклоняясь им, народ поклоняется себе, а от себя терпеть не обидно. Символом китайца на века останется Мао, а не Дэн, не Сунь Ятсен, и уж тем более не Конфуций. Почти миллиард Мао творит сегодня экономическое чудо, готовит китайскую еду в ресторанах Нью-Йорка и Парижа, обучается в лучших университетах Европы, и тем, кто верит в доброжелательность и послушность китайского характера, так и хочется напомнить, что Мао Цзэдун до 1957 года тоже имел репутацию очень покладистого малого. Никуда он не делся, сидит в каждом и неплохо себя чувствует.

Это не мое мнение, а цитата из письма, которое я недавно получил от американского коллеги. Он преподает в престижном университете, три четверти его семинара – китайцы, три четверти каждого из них – о эта страсть к числительным! – занимает Мао Цзэдун.

* * *

Материал вышел в издании «Собеседник+» №06-2019.