Андрей Колесников: Патриотизм при Путине стал истерически ненормальным

Эксперт Центра Карнеги обсудил с Sobesednik.ru, почему Путин назвал патриотизм национальной идеей и нужен ли он России.

Как ранее сообщал Sobesednik.ru, в среду, 3 февраля, на встрече «Клуба лидеров» президент России Владимир Путин заявил, что национальная идея России — это патриотизм. «У нас нет никакой и не может быть никакой другой объединяющей идеи, кроме патриотизма», — сказал президент.

На фоне риторики о преодолении кризиса из-за падения рубля и цен на нефть общественность заволновалась: может быть, теперь людей будут успокаивать не речами о стабилизирующейся экономической ситуации, а призывами любить родину?

Руководитель программы «Российская внутренняя политика и политические институты» московского Центра Карнеги Андрей Колесников обсудил с Sobesednik.ru причины высказывания Путина, а также особенности российского патриотизма.

— Как вы думаете, есть ли у этого заявления какой-то подтекст?

— Это достаточно такой формальный ответ на какой-то вопрос или просто формальное рассуждение. В нем есть тот смысл, что Путин рационализирует происходящее, тем самым указывая, что в действительности все гораздо проще, чем про него [происходящее] думают. Указывая, что в этом патриотизме нет ничего такого конспирологического, сверхъестественного, чего-то специального. Что не нужно выдумывать каких-то идеологических концепций и что идеологическая концепция разлита в воздухе, она сложилась сама собой, ее необязательно формулировать в каких-то чеканных фразах. Мне кажется, именно в этом состоит смысл сказанного.

Путин на такое высказывание имеет право, потому что, с его точки зрения, не словами, а делами он построил эту разлитую в воздухе, но не поддающуюся определению концепцию патриотизма, национальную идею. Все это случилось ровно тогда, когда он присоединил Крым к России. И, в общем, все сложилось неожиданно, весь пазл собрался.

— В 2004 году Путин говорил, что национальная идея — это конкурентоспособность, в 2011-м — сбережение народа. Почему сегодня он говорит о патриотизме, а не об этих вещах?

— Сейчас это наиболее понятное, наиболее емкое слово, которое все смыслы в себя вмещает. В том числе консолидацию, в том числе пресловутую стабильность, единство — все эти слова вмещаются внутри этого патриотизма, они «входят в пазы».

Конкурентоспособность — это, конечно, сложнее. В те годы, когда он говорил о конкурентоспособности, он не был столь одержим идеей консолидации, стабильности, патриотизма — на самом деле, этой жуткой смесью эволюционизма, национализма, государственного вмешательства в экономику. Он, мне кажется, действительно тогда думал несколько иначе, хотя с виду был таким национал-государственнически ориентированным лидером.

Конкурентоспособность была наиболее естественным слоганом, так как тогда Россия была страной с экономическим ростом, тогда Россия была страной с экономической перспективой, тогда Россия была страной расширяющегося среднего класса. Сейчас ничего этого нет. Конкурентоспособность наша скорее в отрицательной плоскости, даже не нулевая, и поэтому патриотизм замещает конкурентоспособность. Поэтому, собственно, он и говорит про патриотизм.

— В последнее время власти очень много говорили об укреплении рубля и преодолении кризиса. Заявление Путина о патриотизме может быть знаком того, что успокаивающая риторика о закреплении рубля перестала действовать и теперь власти переключат свое внимание на другой предмет?

— Вы знаете, я бы не придавал такого значения этому высказыванию. Риторика по поводу экономического кризиса, она тоже разная. Здесь есть и слова про патриотизм тоже, есть и сугубо экономические рассуждения — здесь, в общем-то, ничего особенного нет. Я не думаю, что он посылает какие-то специальные сигналы.

Да, есть экономический кризис. Да, выхода из него не видно. Да, все разговоры о том, что достигли дна (или, как говорил Путин, пика этого кризиса), могут оказаться пустоваты, потому что дно может оказаться глубже, чем кажется. Но тем не менее мне не кажется, что тем самым он переключает внимание. Он переключает внимание другими способами, гораздо более эффектными. Например, многочисленными войнами. Или квазивойнами с Сирией, Турцией и так далее.

— Действительно ли патриотизм важен сейчас для российского общества?

— Патриотизм всегда важен для российского общества, не только сейчас. Но патриотизм нормальный, не выходящий на грань истерики. Патриотизм, который не ведет к войне, патриотизм, который не ведет к осажденной крепости. Я не думаю, что мы были меньшими патриотами при Ельцине в 90-е годы, чем сейчас при Путине.

Сейчас патриотизм истерический, его градус совершенно ненормальный. Так не бывает в обществах, которые не воюют. Он скорее близок к тому патриотизму, который был в момент начала Первой мировой войны. Но это, возможно, постепенно пройдет, хотя, судя по всему, не очень быстро.

— Патриотизм у России истерический — из-за чего?

— Из-за того, что мы в неладах с той частью мира, которую принято называть цивилизованной. Из-за того, что у нас экономический кризис, а заместить отсутствие еды можно только войнами, патриотизмом, какими-то символическими действиями, демонстрирующими нашу мощь.

Поэтому нужно поддерживать истерический градус, иначе действительно внимание людей сосредоточится на экономическом кризисе и, возможно, когда-нибудь даже в головах путинского большинства возникнут вопросы, не связан ли экономический кризис с той политикой, которую проводит Путин. Не только экономической, но внутренней и внешней политикой.


— А как бы вы охарактеризовали нашу национальную идею?

— Я не уверен, что у России должна быть национальная идея. Еще при Ельцине в 90-е годы собирались целые рабочие группы, которые искали эту национальную идею. Найти ее фактически невозможно, специально навязать — трудно. Делали это при советской власти иногда с большей степенью успеха, иногда с меньшей.

Но в постиндустриальном, нормальном, европейском, западном, если угодно, обществе общенациональная идея — это как раз-таки идея конкурентоспособности, о которой когда-то говорил Путин, и нормальной жизни, что влечет за собой нормальное представление о мире, нормальное отношение с миром, нормальное поведение внутри страны, доверие внутри общества и так далее.

Едва ли патриотизм как таковой может быть национальной идеей: патриотизм — это просто составляющая нормального общества, нормального государства, опять-таки, не в истерической степени. Поэтому, как мне представляется, нормальная жизнь в цивилизованном обществе — это и есть национальная идея любой страны, будь то Швейцария, Голландия, Южная Африка, США или Россия. В этом смысле мы, может быть, одинаковые, но даже не подозреваем об этом.

— Вы сказали, Россия может обойтись без национальной идеи. А зачем тогда ее ищут, зачем ее обозначил Путин?

— Затем, чтобы... Ну, знаете, с одной стороны, самый простой ответ — чтобы сохранить свою власть. Чтобы была консолидация вокруг него на основе каких-то принципов, на основе какой-то абстрактной идеи патриотизма.

Помимо сохранения власти у человека есть представление о собственной миссии, и, конечно, он искренне считает, что этот патриотизм (если быть точным, национал-патриотизм, приверженцем которого он является), и есть та главная скрепляющая нацию идея, которую нужно поддерживать. Не только в технологическом смысле, что нужно отвлечь людей от экономического кризиса — что тоже важно, — но в то же время, мне кажется, у него есть такое миссионерское представление о том, как общество должно скрепляться традиционалисткими ценностями, — рассказал Андрей Колесников в интервью Sobesednik.ru.