Дмитрий Быков: "Лето-2" в жанре судебной драмы
Публицист Дмитрий Быков – о том, как закончился самый долгий и наглядный спектакль в карьере Кирилла Серебренникова
Публицист Дмитрий Быков – о том, как закончился самый долгий и наглядный спектакль в карьере Кирилла Серебренникова.
Когда-нибудь Кирилл Серебренников обязательно снимет фильм «Лето-2» – про то, как ему, Юрию Итину, Софье Апфельбаум и Алексею Малобродскому жарким днем 26 июня выносили приговор.
Интуиция мне подсказывает, что лето-2020 в истории будет никак не менее значимо и отмечено предчувствиями, чем лето-1981. И Рому Зверя опять можно будет снять – он был у Мещанского суда. Да вообще, десятки звезд можно задействовать: были Андрей Смирнов, Олег Нестеров, Ирина Старшенбаум, сын мой Андрей в тенечке изловил своего кумира Оксимирона («Ну он киборг! Очки, маска, лица вообще не видно»). Театральная Москва была представлена широко, рядом со мной стоял крупный российский театральный деятель и говорил правду:
– Он идиот, но я его понимаю. Они ему дали двести миллионов, ему хотелось сделать зрелище. А мне дают два миллиона, а я и то не беру и зрелища не делаю, потому что понимаю, как вся эта механика устроена. Чтобы заплатить людям, ты обязан обналичивать. А если обналичиваешь, это по определению воровство. И тогда они тебе звонят и говорят: Иван Иваныч, вы тут немного слямзили, поэтому запишите обращение в пользу поправок. Или в защиту Собянина, а то на него разные батон крошат. И никакой министр культуры тебе не поможет: она что, не понимает? Все она понимает. Это сейчас расстрельная должность, хуже, чем министр торговли при позднем Брежневе. Причем, старичок, она говорит: мы сейчас создадим схему, при которой творец вообще не будет иметь дела с бабками, только директор. Так у Кирилла ровно так и было, директор рядом с ним сидит.
– Так дай мне интервью про все это!
– А подумаю. Может, и дам. Терять нечего.
Мысль о том, что терять нечего, витала над толпой, поскольку до поправок оставалось меньше недели, а после них, говорили многие, он уж развернется. А чего ему терять – мы теперь вне европейской юрисдикции. Правда, сам-то он не кровожадный, он с трудом сдерживает порывы своих цепных силовиков, а они прямо рвутся сажать, потому что нечем больше имитировать государственную деятельность. И вот он сдерживает, и потому одной руководительнице агентства, одной крупной государственной благотворительнице (нет, не Чулпан!) и одному руководителю театра на самом высоком уровне даны были стопроцентные гарантии: условно! Правда, сколько раз уже давались всякие гарантии разнообразным доверенным лицам – видимо, чтобы нарочно заставить их вострепетать, – а потом делалось по худшему сценарию. Ведь уже и развалилось это дело однажды. Но оптимистические слухи продолжали циркулировать, поскольку собрались люди трепетные, склонные к надеждам. Эти зрители (они же участники интерактивного представления) делились на три категории.
Первые – журналисты, их было не меньше сотни плюс ведущие разнообразных блогов. Федеральные каналы подвергались неприкрытой обструкции, разговаривать с ними никто не рвался. Лично я с особым наслаждением бортанул представителей канала «Мэш», которые во время прошлогоднего отравления непонятно чем врали на меня как на мертвого, что было явно преждевременно. В зал суда пускали по списочку, механизмы попадания в него были неясны.
Вторые – актеры, режиссеры, музыканты, работающие с Серебренниковым и просто сочувствующие, в том числе студенты театральных вузов. Им было профессионально положено тут находиться. Некоторых пустили в зал, откуда можно было наблюдать за процессом, но большинство осталось у входа в суд.
И третьи, которые, пожалуй, внушали наибольший оптимизм. Это были зрители «Гоголь-центра» и тусующаяся там молодежь. Они опознавались по разноцветным волосам и манерам, изобличающим то ли хипстеров, то ли трикстеров, то ли хамстеров. Серебренников сделал главное – собрал вокруг своего театра несколько тысяч человек, которые, может, мало понимают в режиссуре, но чувствуют себя здесь дома. С этой прослойки начинается всякий поворот в искусстве. И поскольку этих разноволосых персонажей вовсе уж не пустили в суд, они как бы осаждали огромное здание на Каланчевской, 43а.
Было полное ощущение тихой и даже доброжелательной осады. Так обычно ведет себя будущее, которое заявляет о себе не нагло, даже не эпатажно, – а просто оно сидит вокруг, и ты уже понимаешь, что вся эта сумрачная трагикомедия с элементами фарса поставлена исключительно для них, что имеет значение только их реакция.
Вели они себя примерно так, как на обычных представлениях в «Гоголь-центре» перед началом спектакля: человек десять под ритмичные барабаны танцевали на газоне, и это было похоже на биомеханику. Кто-то для кучки студентов читал популярную лекцию о том, почему именно Серебренников – и как это связано с его эстетикой. Кто-то разносил для всех желающих бесплатную воду и домашнюю еду. В этих людях не было никакой злобы, даже раздражения. Они смотрели спектакль, который поставил для них Серебренников, в той самой своей эстетике. Задача режиссера – не столько в том, чтобы изобрести свой особенный театр, сколько в том, чтобы проявлять театр уже существующий, театр эпохи.
Полиция, которая вела себя с вежливым пофигизмом и скорей машинально кричала каждые пять минут: «Граждане, очистите тротуар!» – была в этом спектакле не более чем статистами и, кажется, отлично понимала свою роль. Периодически, в лучших театральных традициях, все принимались аплодировать – без всякой связи с происходящим в суде, просто чтобы там было слышно. Очевидно, так поддерживали Серебренникова, но со стороны это выглядело как одобрение чрезвычайно наглядной пьесе.
Перерыв, то есть антракт, был объявлен в четыре часа. Все ломанулись, как положено, в буфет, то есть в ближайшую чайхану. После антракта жара дошла до тридцати с лишним, всех разморило, публика все чаще поглядывала в смартфоны, в которых читала трансляцию, – и наконец по толпе прошелестело долгожданное, унизительное, спасительное «условно». Встречено оно было, понятно, аплодисментами, как всякий сильный театральный ход, и ощущение было примерно такое же, как от лучших спектаклей Серебренникова: смесь благодарности и ненависти. Ведь если бы Серебренников не раздражал, он не был бы художником. И какая там разница, чем он конкретно провинился. Господь не заморачивается мотивировками, как и положено драматургу. Они в подтексте. В пьесе главное – сценичность.
Так завершился самый долгий спектакль, поставленный Серебренниковым – в этот раз уж точно за государственные деньги, поскольку суд не спонсируется меценатами. Или все-таки спонсируется? Публики было, по моим ощущениям, около тысячи, но она все время приходила и уходила, как и положено в представлениях на открытом воздухе. Так что, может, и больше. Театральных критиков тоже было до фига. Судя по твитам, в основном они остались довольны. Короче, жанр обещает быть востребованным. Думаю, мы увидим еще много подобных представлений. Жанр эпохи – судебная драма. В финале, как и положено, рухнет театр, погребая под собою всех, кто решил досмотреть.
