Колонка редактора. Вековой юбилей советского человека

Шеф-редактор Sobesednik.ru в день столетия Октябрьской революции — о том, как она живет в нас и сегодня.

100-летие Октябрьской революции 1917 года, которое отмечается в эти дни, а на самом деле будоражит умы весь 2017 год, стало поводом для множества интересных дискуссий о том, как все было на самом деле. Конечно, беседовать о том, какие перспективы открывало восстание большевиков и создание нового, невиданного на свете государства рабочих и крестьян, очень увлекательно: для этого нужно всего лишь закрыть глаза на известный принцип «история не знает сослагательного наклонения» — и бесконечно рассуждать о том, как все могло бы быть хорошо и правильно, красиво и прогрессивно, футуристично и креативно, если бы не... Для этого требуется забыть, что все, что требует этих «если бы», было заложено в проекте и все эти повороты на развилках истории многими дальновидными людьми предугадывались с самого начала.

К подобным дискуссиям располагает и то, что власти, которые раньше грешили диаметральной противоположностью оценок революции 1917-го (см. ниже), из «юбилейных» дискуссий практически самоустранились: отчасти с выгодой для себя — чтобы отработать роль арбитра в спорах неразумного общества, едва не передравшегося из-за какого-то там фильма об интрижке наследника престола с балериной. Отчасти — просто потому, что разыгрывать карту «противодействия попыткам фальсификации истории» здесь не так удобно, как, например, с Великой Отечественной.

Дело даже не столько в набившем оскомину слове «неоднозначность», сколько в том, что нет живых свидетелей, защитой чувств которых от поругания можно прикрываться. Ветераны войны еще, слава богу, живы, а вот живых участников революции (которые в советское время были примерно таким же безусловным «моральным авторитетом», незаменимым для обоснования и прикрытия любых действий власти) уже не осталось; и теперь защищают от оскорбления чувства не тех, кто не должен почувствовать, что «поклонялся ложным ценностям, ставил перед собой ложные задачи и его жизнь прожита зря» (цитируем Владимира Путина, сказано в 2001 году; и — возвращаясь к замечанию про непоследовательность — сравним с высказыванием 2016 года), а как раз наоборот: Рамзан Кадыров требует от Геннадия Зюганова извиниться за обещание «погнать» тех, кто занимается «болтовней» о выносе тела Ленина из Мавзолея, если они решат перейти от слов к делу.

Если же взглянуть на события столетней давности не таким досужим взглядом, то интереснее всего, пожалуй, то, как этот перелом в истории Отечества до сих пор сказывается на нас сегодняшних. Приходится признать, что все мы — или по крайней мере большинство сегодняшних россиян — родом из той самой страны, которой сейчас уже нет. Мы/они — советские люди. Воспитанные и выросшие в Советском Союзе, «сделанные», созданные там и по тогдашним лекалам. Это можно констатировать с разной интонацией — в памяти, естественно, сразу всплывают газмановская и шевчуковская, — но это трудно отрицать.

«В СССР сложилась новая историческая общность людей различных национальностей, имеющих общие характерные черты, — советский народ. Они имеют общую социалистическую Родину — СССР, общую экономическую базу — социалистическое хозяйство, общую социально-классовую структуру, общее мировоззрение — марксизм-ленинизм, общую цель — построение коммунизма, много общих черт в духовном облике и психологии», — это цитата из выступления Хрущева на XXII съезде КПСС. Можно спорить о том, действительно ли все до единого советские люди верили в «построение коммунизма» и так далее. Но по крайней мере подавляющее большинство советских людей едва ли думало, что на их веку возможно что-то другое, какие-то другие общие цели и преобладание какой-то другой единой для всех идеологии.

Наконец, невозможно отрицать, что апелляция к «общей Родине», к тому, что все мы родом оттуда (как «все мы родом из детства») была и остается общим местом в почти любой общественной дискуссии. И чем дальше, тем с большей ностальгией и тем с меньшей критичностью принято оборачиваться на советские времена и повторять это «все мы родом оттуда».

Вот, например, официальная «Вечерняя Москва» на минувшей неделе опубликовала «хронику трансформаций... этого не имеющего аналогов уникума — советского человека». Процитируем несколько перлов из этого панегирика:

«Однако именно в это время начались и массовые репрессии. Под кожу начал заползать страх. И в советском человеке начало меняться нечто внутреннее: он стал болезненно осторожен. Много позже Евгений Евтушенко напишет, что те, кто не переживал подобное, не имеют права осуждать тех, кто это пережил. Не нам судить... Но социальная инженерия разложила свои инструменты и начала оперировать на живую. Гордых превращала в безмолвных рабов. Ломала хребты тех, кто привык держать спину прямо. Заставляла клеветать на близких и на себя, меняла характер и привычки... Ночной шорох шин на асфальте вызывал ужас.

Но это была оборотная сторона медали. На стороне лицевой было, как и прежде, много света и счастья. А где-то рядом была война...»

«Число жертв сталинской репрессионной машины до их пор не установлено, но оно колоссально. При этом в 1953 году, прощаясь с вождем, люди плакали. И многие бывшие узники ГУЛАГа плакали тоже — несмотря на годы загубленной в лагерях жизни, отбытые сроки, полученные ни за что... Вместе с "отцом народов" люди хоронили эпоху, не понимая, как теперь жить».

«На фоне великих космических побед никого не смущала бедность бытия, усредненное равенство было нормой. Ну а признаки закручивания гаек и случаи "затирания" инакомыслящих не становились очевидными для большинства, а значит, и не делали их несчастными. Но все же что-то шло не так в лучшей и счастливейшей стране мира. Появились диссиденты. Острее стали "кухонные" споры...»

Завершается этот текст так:

«Он дает о себе знать, советский человек. Упрямством, настойчивостью. Трудолюбием. Желанием сделать все, чтобы счастливыми росли дети, которые непременно должны много читать... Потребностью жить пусть и не богато, но достойно. Он уже не тот, что был прежде. Но он — жив. Потому что сильнее его на земле не было никого. Так уж сложился... век».

Трудно не применить к этому описанию формулировку самого автора: «Он... сам себе был примером — поскольку был задуман как идеал». Но если отвлечься от самолюбования и приторного самовосхваления советского человека (в котором сквозит самооправдание — ведь в этом «так уж сложился век» можно найти что угодно, от сусального пафоса до улыбчивого заискивания, но не найти ни капли горькой констатации, как в воннегутовском «Такие дела») и взглянуть на его сегодняшнее состояние критически, мы видим, что и правда почти все перечисленные выше ориентиры обанкротились, выкрошились и растворились без следа. Советский человек остался без моральной опоры и без того самого пресловутого идеала. В современных условиях, когда призрак коммунизма оказался побежден чучелом капитализма, в качестве замены этим идеалам предлагается потребление — то, что в советской парадигме презрительно сводили к понятию «колбаса». (Иногда еще к понятию «джинсы», но это уж применительно к совсем молодым советским людям.)

Но если людей помоложе демонстративное потребление и бесконечный конкурс понтов еще могут удовлетворять, то, становясь старше, современный советский человек ищет что-то другое, чтобы заполнить пустоту на полке сто раз осмеянных понятий «идеалы» и «ценности». Сразу после краха Советского Союза это место нередко занимали эзотерика, вера в магов и экстрасенсов; сегодня это уже почти вышло из моды, вернувшись, к вящей радости государства, в привычную форму организованной религии (находящейся с этим самым государством в особых отношениях).

Еще набирали силу националистические тенденции; многочисленность и активность ревнителей «крови и почвы» неприятно удивляли тех, кто всерьез верил в советскую «дружбу народов». Потребовалось десятилетие общественных экспериментов со скинхедами и опекаемыми Кремлем националистическими группами, которые в конце концов заигрывались и начинали убивать федеральных судей, чтобы оседлать и эту волну. Но тут подсобила война с Украиной, и вчерашние неонацисты, тренировашие беспощадность на бездомных собаках, теперь заняты практически официально одобряемым «мочением укров» в Донбассе. «Неправильный» же «Русский марш» в этом году то согласовывали, то переносили, говоря прямо — гоняли веником по Москве, совершенно не опасаясь какой бы то ни было ответной реакции: чай, не либералы (к слову — кто там так боялся национальной революции в России? Ау...).

Наконец, остается существовавший и раньше способ: уход в частную жизнь, и сегодня убежищем советского человека в нестабильной и неподконтрольной ему жизни часто становится семья и «домостроительство». А где домостроительство, там и «Домострой», потому что вот уж где все в кулаке и все под контролем: «Мое слово — закон» называлось это у самодуров Островского. И остервенение, с которым многие современные молодые люди бросаются в семейную жизнь и продолжение рода, а также то, как часто защитники «семейных ценностей» поминают жупелы «деградации нации», «гей-лобби», «заговора по спаиванию народа», «прививочного заговора» и так далее, демонстрирует лишь то, что и этот вариант бегства — на самом деле возрождение и оживление гораздо более архаичных, чем советские, а местами даже просто пещерных, родоплеменных представлений об устройстве мира и о месте и роли человека в нем.

И семья, и национальность, и религия объединяют людей в силу вещей имманентных, как будто существовавших всегда, неизменных, тех, которые человек не выбирает, но к которым принадлежит по факту рождения (или крещения, которое тоже нечасто сейчас бывает осознанным выбором зрелой личности). На этом фоне хорошо заметно, что сейчас невозможно никакое взаимодействие между людьми, которое требует именно организации и осознания себя, общности своих интересов с другими и иногда поиска компромисса. Единственное, что способно связывать бывших и нынешних советских людей — это узы, в основе которых лежит принцип «свой своему поневоле брат». Родство и близость менее предзаданные тонут в отчуждении и атомизации (ну хоть где-то пробивается современность с ее чертами...) Слово «солидарность» превратилось в еще один многократно осмеянный штамп; кто и когда последний раз хотя бы слышал что-нибудь, например, о независимых профсоюзах?

Налаживание горизонтальных связей оказывается невозможно и потому еще, что советского человека этому а) не учили б) целенаправленно отбивали у него к этому охоту. «Советская власть не различала отдельных людей, а предпочитала иметь дело с массами. В этом была ее суть», — справедливо отмечает Андрей Архангельский. Можно еще вспомнить Маяковского: «Единица! — Кому она нужна?! Голос единицы тоньше писка. Кто её услышит? — Разве жена! И то если не на базаре, а близко».

Больше того: всякий, кто претендует на «персональный» диалог с властью, а не (снова процитируем того же автора, хотя и вырвав из контекста) на то, чтобы вмешивать свой голос в вой «трудящихся», «советских женщин», которые, естественно, «все как один решительно одобряют/осуждают...» — так вот, такой человек был опасен, и именно он и назывался «диссидент». Это отчасти объясняет, почему это понятие было таким широким: принципиальным оказывалось не содержание высказывания «против», а форма.

Любопытно, кстати, что ситуация, когда каждый советский человек обладает определенными правами, гарантированными Конституцией, но распоряжение этими правами на практике укладывается в анекдот про «Кричать на Красной площади "Рейган дурак!" можно и у нас», — эта ситуация несколько смягчилась, но не претерпела принципиальных изменений. В современной России вы можете пользоваться правом на свободу слова, и вас даже, возможно, не сразу посадят в тюрьму — но в любом случае возьмут на заметку или просто, пожав плечами, сделают вывод, что вам почему-то больше всех надо. Еще одно характерное проявление привычки к существованию в массе и усвоенного навыка не высовываться.

То же касается и свободы религии, и свободы собраний — митинг-то организовать в принципе можно, и если вас не зовут Алексей Навальный, с некоторой вероятностью вам его даже согласуют (пусть не с первого раза, не там и не в то время, где вы хотели) — но, опять-таки, галочку в личном деле заполучите наверняка. Наконец, интересно, что это касается не только общественно-политической сферы: у вас, конечно, есть право на труд и на отдых, и пока даже не требуется, как, например, во Франции, законодательно закреплять, что никто не вправе обязать вас проверять рабочую электронную почту и вообще «быть на связи» в нерабочее время — но... Но сейчас же разнообразные «хантеры» и «рекрутеры» объяснят вам, что если вы такой дурак, которому не нравятся рабочий график 25 часов восемь дней в неделю и тому подобное, то на это место обязательно найдется кто-нибудь подинамичнее, чем вы. Словом, ваши права у вас никто не отнимает, но пользоваться ими почти наверняка выйдет себе дороже.

Распад империи продолжается внутри каждого из нас, под черепной коробкой каждого россиянина. Примеров тому, какие последствия это имеет для нашего общества и нашего государства, несть числа. Двадцать пять лет, прошедшие с момента крушения СССР, напоминают попытку обустроиться в подвале рухнувшего здания, перетащив туда уцелевшие при обвале вещи (и обломки не уцелевших, но особенно дорогих).

Совсем без периода скитаний в поисках новой опоры, наверное, не получилось бы: мы все граждански осиротели, в одночасье оставшись без среды, для существования в которой мы были «выведены». Но когда-нибудь пора уже и начинать взрослеть. Жизнь в мире грез и детских воспоминаний имеет свойство заканчиваться внезапно и болезненно.