Евгений Гришковец: Любить Россию труднее, чем Голландию или Бельгию
В видеоинтервью Sobesednik.ru писатель высказал мнение о том, что такое патриотизм, и объяснил, почему ему жаль иностранцев
Писатель, актер Евгений Гришковец в конце мая выпускает новый альбом с группой «Бигуди».
Это композиции с прекрасными текстами и прекрасной музыкой. Вторая вещь нового альбома называется «Как их жалко». Речь в ней идет о тех, кто родился не в России. Почему Гришковцу жаль иностранцев, он рассказал в эксклюзивном видеоинтервью Sobesednik.ru.
«Я родился там, где полгода зима, где полгода снег, а много людей никогда не видели снег, они родились там, где всегда жарко… Как их жалко. Я видел множество иностранных фильмов, особенно американских, я читал массу английских романов и сколько же я слышал песен на разных языках! А вот они там наших песен не знают, не видели нашего кино… Как их жалко.
Я мечтал и мечтаю побывать в Бразилии в Японии в Индии Сингапуре в новой Зеландии наконец. А они там побывать в наших краях, там где я родился, не мечтают… Как их жалко».
Этот довольно неожиданный по нашим временам текст побудил нас спросить Евгения Гришковца о непростом патриотизме.
– Евгений, сегодня это может показаться даже стебом. Вы это серьёзно?
– Если кому-то хочется стеба, пусть слушают группу «Ленинград». А для меня это и есть патриотизм. Конечно, говорить о том, что мне жалко голландца какого-нибудь или бельгийца, потому что он никогда не видел Кемерова или Новокузнецка – ну так, всерьёз если – не скажешь. Мне их жалко немножко по другой причине. Мне их жалко, потому что они не русские.
– Мне их жалко, потому что они не такие чувствительные, не такие впечатлительные, не так сильно любят родину, как как мы, – потому что нашу родину родину любить труднее, чем Голландию или Бельгию.
И в связи с этим им неведомы многие радости нашего застолья, когда люди, вот как наши, поют собравшись за столом. Нет, бельгийцы с голландцами тоже любят выпить и попеть, но у нас это происходит по-другому! У нас уж если горе – то горе, если радость – то радость.
Я видел как в Швейцарии по улицам ходят очень, очень, очень пожилые люди – им лет под сто, а может быть, кому-то за сто. И вот идёт такая старушка, и она такая одинокая, совсем-совсем одинокая, и её ведёт под руку какая-то филиппинка-няня. Но она же её не любит, у неё такой заработок.
– А дочери этой старушки тоже уже 70 лет, и она думает: ну когда ты уж преставишься, чтоб мне хоть немножечко воспользоваться твоим наследством. А внучка, которой уже 40-45, ждёт, «когда же вы обе уже того».
И кажется, что эта бабушка столетняя просто забыла умереть, хотя это прекрасно, что они там так долго живут.
Но вот я вспоминаю другую бабушку… В сибирской деревне знал я тётку одну, она раньше работала почтальонкой, умела играть на гармошке и пела. Жизнь у неё такая была, что у неё два зуба осталось, а поет она свои частушки так, что её на все застолья и свадьбы и по своей, и по соседним деревням звали. Муж у неё уж помер, дети разъехались, она одна давно… стакан водки выпила – и поет и пляшет. И все её обожали.
– А потом она после чьего-то дня рождения или свадьбы зимой шла домой и, не дойдя до дома немножко, присела в сугроб, да и замёрзла насмерть. И вся деревня её страшно оплакивала, и все горевали, потому что её страшно любили.
И вот чья жизнь лучше, я, честно говоря, не знаю. И вот в этом смысле мне тех швейцарских бабушек, аккуратно одетых, с бриллиантами на пальцах, с прислугой… мне их жалко как-то. Вот было у них всё, но чего-то они не дочувствовали. Ни разу не спели, не сплясали так.
