Ирина Антонова: Моя цель – возродить музей, который разгромил Сталин

Ирина Антонова ушла с поста директора ГМИИ им. Пушкина 6 лет назад, но не ушла из самого музея. Она по-прежнему работает в своем кабинете возле «Итальянского дворика», только уже в должности президента музея. И как бы, может, ни хотелось кому-то, но Ирина Антонова не дает сделать эту должность декоративной и бессмысленной. В частности, она по-прежнему занимается проблемой возрождения Музея нового западного искусства (ГМНЗИ), считая это делом всей своей жизни.

даты биографии

• 1922 – родилась 20 марта в Москве
• 1941 – параллельно с учебой в МГУ окончила курсы медсестер, работала в госпитале
• 1961 – стала директором ГМИИ им. Пушкина
• 2000 – подписала письмо в поддержку политики Путина в Чечне
• 2013 – после отставки с поста директора назначена президентом ГМИИ им. Пушкина

Как мы обогнали Америку

Государственный музей нового западного искусства, где хранились уникальные коллекции купцов Щукина и Морозова, возник в Москве в 1923 году в результате объединения Первого и Второго музеев новой западной живописи.

Это был уникальный музей. Он стал одним из первых музеев современного искусства в мире, появившись на 5 лет раньше Нью-Йоркского музея современного искусства (МоМА). Это стало возможным благодаря таланту и чутью Морозова и Щукина, раньше других оценивших работы Сезанна, Ван Гога, Гогена, Матисса и раннего Пикассо.

Кампания против «космополитизма» и «низкопоклонства перед Западом», начавшаяся с травли Шостаковича, привела к уничтожению ГМНЗИ. Иосифом Сталиным было принято постановление Совета министров от 6 марта 1948 года о «ликвидации» музея. Экспонаты распределили между Пушкинским и Эрмитажем.

19 июня 2019 года в Пушкинском открылась выставка картин из собрания живописи московского купца Сергея Щукина, а на следующий день нынешний директор музея Марина Лошак выступила на прямой линии президента и попросила отдать особняк в центре Москвы под музей Щукина. Раньше этот дом ему и принадлежал, теперь зданием владеет Минобороны.

Не помню экспозиции хуже

– Ирина Александровна, просьба Марины Лошак к президенту имеет отношение к вашему замыслу? 

– Нет. Насколько я поняла – а я спросила об этом Марину Девовну, – она не имела в виду именно картины из собрания Щукина. Она мне сказала, что не собирается переносить ни одной картины в дом Щукина. А весь смысл проекта, о котором я говорю, – это объединение живописных коллекций Щукина и Морозова в отдельный музей, как это было в первые годы после революции.

Ну а по поводу дома Щукина я говорила с самим Шойгу какое-то время назад. Он мне объяснил все сложности, связанные с его расположением в комплексе Министерства обороны. И ведь я – единственный человек из нашего музея, кто в этом доме хотя бы побывал, это же теперь закрытое учреждение. Я обошла дом, посмотрела и понимаю, что его передача под музей Щукина вообще ставит крест на возрождении Музея нового западного искусства.

– А выставка коллекции Щукина? Может, это какое-то движение к восстановлению музея?

– Не думаю. Сам факт выставки – это, конечно, само по себе хорошо. Только, на мой взгляд, это безобразная экспозиция с точки зрения показа. Должна сказать, что не припомню экспозиции хуже. Ни одна выставка в музее не собирала такого количества отрицательных отзывов. А ведь я даже не знала, что у нас будет такая выставка…

Спросила некоторых сотрудников, как же они допустили такое безобразие. Они говорят: «Нам сказали принести картины и уходить». То, что представлено на нынешней выставке – это только половина коллекции Щукина. При этом факт выставки подается как что-то беспрецедентное, хотя коллекцию Щукина мы уже показывали к его столетию, и это была большая выставка, просто никто не помнит. Или не захотел припомнить.

Тогда мы получили из Эрмитажа и «Танец», и «Музыку» Матисса. Вместе. Показывать «Танец» так, как сегодня он выставлен, абсолютно бессмысленно. Потому что эти композиции имеют внутренний ритм и общее содержание. Видеть их рядом очень важно для понимания концепции произведения. Почему не приехала «Музыка», я не знаю, я не вела эти переговоры. Но все же на основе взаимных интересов – мы делаем Щукина, а Эрмитаж выставляет Морозова – удалось получить какие-то произведения из Петербурга. Сами вещи-то превосходные, мы это и так знаем. Но почему выставка сделана именно так – непонятно. Все-таки экспозиция должна обсуждаться предварительно. Но этого ничего не было.

Президентство дается за багаж, а не за выслугу

– Почему? Обсудить – разве это проблема?

– Вынуждена признать факт полного отсутствия согласования каких-то решений, в частности со мной как с президентом. Институт президентства должен иметь какие-то основания. И он их имеет, но они не выполняются. Я многократно и открыто говорила об этом с Мариной Девовной, не желая выносить это в поле широкого обсуждения. Но сейчас уже все всё понимают.

Система президентства не продумана и не проработана Министерством культуры. Где-то она, возможно, работает, а где-то нет. И это зависит от двух личностей – того, кто назначен на должность президента, и того, кто пришел в качестве нового директора. Начинать такую сдвоенную, что ли, работу в конфликте невозможно. Если получилось согласие – замечательно. У меня, например, было полное согласие с предшественником, с Александром Ивановичем Замошкиным, который был директором музея до меня. Он не считался президентом, но был членом ученого совета, он мне помогал, советовал. Многое в этой паре зависит от личностей. Но должна быть и твердая система, за которую отчитываются, которая работает и проверяется.

У нас же система президентства – индивидуальная и одноразовая история. Об этом я, кстати, говорила министру. Невольно задаешься вопросом: а нужна ли эта должность? Потому что, когда человека назначают президентом, это значит, что за ним все-таки признают какие-то возможности и багаж, который может работать. Что это не просто за то, что он выслужил много лет.

Не развалится советская власть от двух Ренуаров

– Ирина Александровна, а как делилось собрание картин Щукина и Морозова между Пушкинским и Эрмитажем? 

– Это знали четыре человека. Орбели из Эрмитажа, его супруга и специалист во французском искусстве Изергина, наш директор Меркуров и профессор Виппер, его зам по науке. Я знаю, что были дискуссии, каждый что-то свое отстаивал. За отдельные вещи шла жестокая борьба, и Эрмитаж получил больше, чем Музей им. Пушкина. Но ни Орбели, ни Меркуров, несмотря на то, что оба были с Кавказа и были в хороших отношениях с Иосифом Виссарионовичем, не подняли голос в защиту уничтожаемого музея, не сказали ему, что не надо делить.

Я многократно утверждала и буду утверждать: совершенно очевидно, что тот музей уже тогда был важным и перспективным. И сейчас, будучи воссоздан, он мог бы встать в один ряд с величайшими музеями современного искусства в мире и стать украшением столицы России. 

Кстати. В том постановлении Сталина есть просто чудовищная фраза. Там не написано «закрыть музей», там написано «ликвидировать». А это огромная разница. Представьте, что получает это распоряжение какая-нибудь башка малообразованная, читает «ликвидировать» и понимает: ага, значит – уничтожить! И еще важная деталь: на подлиннике постановления Сталин не поставил свою подпись – об этом я узнала совсем недавно. Там только подпись его секретаря. Может, Сталину хватило культуры? Он же знал литературу, театр и так далее. Нам может не нравиться его политика, но каким-то запасом культуры он все-таки обладал. Он работал с Лениным – культурнейшим человеком, с Луначарским. И наверное, слышал, что живопись импрессионистов из того собрания – это значительное явление. И если он не поставил свою подпись – это о чем-то говорит. И еще один момент. И мы, и Эрмитаж спустя время понемножку стали возвращать те картины в экспозицию. По две-три вещи. Начали, конечно, не с Пикассо и Матисса, а с «невинных» Ренуара и Клода Моне: мол, не развалится же советская власть от двух Ренуаров.

Пиотровский повел себя недостойно

– Ваше дело по восстановлению музея, основанного на собрании Щукина и Морозова, все-таки движется?

– Само по себе оно двигаться, конечно, не может. Но я дважды по этому поводу говорила с Владимиром Владимировичем. Была у него в Кремле на индивидуальном приеме в 2017-м и в 2018 году. Поскольку я тут немножко опытный человек, я, конечно, пришла к нему не только с этими вопросами, но и с другими. Был вопрос, связанный со строительством нового здания – кстати, для современного искусства. Непростой вопрос был. Но президент здорово помог. Дал указания, и к нам уже приезжали архитекторы с проектами.

Что касается того музея, тут президент был, конечно, сдержан. В общем, он как бы взял время на размышление об этом. Так что это все далеко не так просто – что-то где-то брякнуть.

– Президент вас поддержит?

– Не знаю. Это все-таки очень зависит от Петербурга. И я думаю, что следующим шагом должна стать официальная отмена того, не подписанного Сталиным постановления. Мне кажется, что это обязательно. Надо объяснить и официально признать то решение недействительным. Это очень важно, потому что такая страна, и не дай бог наступит время, когда на него начнут ссылаться как на положительное.

Дальше мне надо найти единомышленников. Да что-то все поумирали. Ну вот Юрий Рост меня очень поддерживает, и есть еще ряд человек. Нужны весомые люди. Кто имел бы силу убеждений, решительность и голос. Что-то нет сейчас таких. Необходимо понимать, насколько это грандиозно – это будет музей первого класса! Он крайне важен для всего XXI века, и важно, что сердцевина для такого музея у нас есть – эти разрозненные, к несчастью, коллекции.

– А какие сейчас отношения у вашего музея с Эрмитажем? И лично у вас с Пиотровским?

– Эрмитаж, конечно, настроен совершенно определенно. Мы с Михаилом Борисовичем и раньше разговаривали на эту тему, но когда я в 2013 году на приеме у Путина выступила публично с этой идеей, то он, я считаю, повел себя недостойно. Он как бы намекнул на возраст, на весну – что это обострение, мол. Он извинился потом, и тоже публично, но я в общем-то с ним ни разу на эту тему больше не говорила. Думаю, Пиотровский знает, что я не оставила эту идею, и думаю, что он напряжен и ждет, и возможно, надеется на мой возраст – что уж там, мне 98-й год, это много, уверяю вас. Меня волнует только одно – успеть.

Господство одного вкуса – это плохо

– Ирина Александровна, что вы думаете о присоединении ГЦСИ к Пушкинскому?

– Еще одна иллюстрация к системе отношений в музее. Нельзя превращать в междоусобицу такое дело. Мне не кажется плодотворной идея объединения всех эпох мирового искусства в рамках одного музея – здесь неизбежна унификация взглядов. Тогда как, скажем, три учреждения будут давать разные взгляды.

Мне симпатичен опыт Франции, где в Париже существует три музея, посвященных этапам развития искусства. Я имею в виду Лувр, музей Орсе и Центр Помпиду. Это дает возможность более творчески разнообразного решения вопросов. Понимаете, ну ведь невольно так получится, что будет господствовать один вкус. И это плохо.

В этой связи я хочу подчеркнуть, что великий музей Франции – Лувр, когда создавался музей Орсе, передал произведения XIX века. Вот у нас тут рыдают, что кто-то кому-то передает, а они сами взяли и передали Делакруа, Домье, Жерико и других, потому что понимали: это французское искусство, а не принадлежность одного учреждения. То есть впереди – искусство, а уж за ним – директор и музей, то есть личности.

Была история...

Протест кучи против Ван Гога

«Собеседник» поинтересовался мнением Ирины Антоновой на тему современного искусства (уже нынешних дней), которое появилось в Музее им. Пушкина с приходом нового директора.

– Кому-то может показаться, что эти «акции» – например когда в музее артист цирка прыгает со второго на первый этаж – это и есть современность. Мне же так совсем не кажется, – призналась Ирина Александровна. – Я помню, как еще до Марины Лошак, давно, у нас тоже была такая «акция».

Сижу работаю – вдруг ко мне прибегает смотритель: «Иринсанна, что творится, ужас, пойдемте скорее!» Идем. А там на втором этаже какой-то субъект опорожнился перед Ван Гогом. Снял штаны, извините, и положил кучу. Вы можете себе представить? Ну это всё немедленно убрали, конечно. Все знают этого человека с кучей. Он художник и живет сейчас в Швейцарии. Я это говорю к тому, что есть и такой уровень понимания современного искусства – протест кучи против «устаревшего» Ван Гога.

* * *

Материал вышел в издании «Собеседник» №28-2019 под заголовком «Ирина Антонова: Меня волнует одно — успеть возродить музей, который разгромил Сталин».