Отар Кушанашвили: Характер у Земфиры сделался абсолютно тяжелым

Телеведущий Отар Кушанашвили – о новой песне Земфиры, которая стала первой новой композицией певицы за последние пять лет.

Ты начинаешь умирать в тот момент, когда в тебе умирает любопытство.

(Кстати, если это правда, значит, я бессмертен, и антиоксиданты тут совершенно ни при чем: в этой местности у меня отобрали все, но жадность до жизни, сестра моего хромосомного набора, – ее вы у меня не отнимете, выкусите!).

Почему, например, распирает меня от любопытства, Земфира спела «Джозеф» на стихи грандиозного Бродского; почему именно эти вирши?

Слова «у Бродского, грандиозного самого по себе, есть строчки куда грандиознее» будут грандиозным преуменьшением. Там любую страницу открой – такой источник благодати бьет ключом, что способен исцелить и от туберкулеза, и от мерцательной аритмии.

Почему сейчас, почему эти слова, почему не Мандельштам с Ахматовой?! Может, дело как раз в «источнике благодати»? Это тоже из Бродского: «Тому, в ком живет источник благодати, не нужно искать его вовне». Во мне этого источника нет, стало быть, и в Земфире тоже, и она, как и я, ищет его вовне.

Ее полюбили попрекать за то, что все новое в ее исполнении граничит с унылым, покровительственным конферансом. Это чушь, конечно, но вот именно по этому выбору можно положительно умозаключить, что у Земфиры характер сделался абсолютно тяжелым, что социум вызывает у нее априорное отторжение и внутренний протест еще до какого-либо контакта. Такие стихи мог выбрать только человечек, в котором очень сильна темная сторона, в котором в вулканической схватке сошлись уже давно «небо и земля, не размыкая объятий».

Несколько лет тому госпожа Рамазанова почти прошептала куда более мощную пьесу, называется «Красота», но там сочетание силы и бессилия было куда менее токсичным, то была не ламентация длиною в песню, а боль человечка, не умеющего справиться с болью. Ошеломительный шедевр жестокого пантеизма.

Теперь – угрюмая изоляция от грубого мира, для которого она слишком тонко устроена. «Померкни, День! Оденься в траур, небо!»

Из «Красоты» и «Джозефа» мой салтык выбирает «Красоту»; и там, и там Земфира объясняет, что такое «манифест судьбы», но если в первом случае она Эвменида, то во втором ее несовместимость с социумом достигла космогонического масштаба, и если те, ранние песни были целебным дистиллятом нервической нежности, то эти, редкие новые – компендий науки про невозможность жизни.

Бродского неправильно поняли, но ему не привыкать.