Отар Кушанашвили: Уроды с распятьями в спальнях и революция на Украине

Митя Фомин в черно-белом подтянут, как Мэтью Макконэхи, озирает залу, где гудит цвет рашен шоу-бизнеса, и, пока пробирается ко мне, собирает урожай комплиментов. Митя всегда улыбчив, на что вы мне скажете, что они все улыбчивы, но он искренне улыбчив, это новосибирская порода.

Фомин прожил результативный прошлый год, но в номинациях Премии МУЗ ТВ себя не обнаружил. Сначала нахмурился, на секунду, а после выдал: «Ну и что? Меня оценить может только Питер Гэбриэл».

«Я, вообще-то, смотрю на вещи мрачно, Отарик, — говорит он. — Но это же не значит,что я должен мириться с ужасом. Я — как аммиак, я и удобрение, и взрывчатка. У меня особенное зрение, особенный слух».

Мы в Киеве, на съемках, Джигурда разодет, как былинный герой, на нас пялятся, не привыкать, особенно ему. Подходит дама значительно старше двадцати (так, чтоб не обижать дам бесстрастной цифирью, формулировал мой покойный папа) и говорит: я вас обожаю, говорит, я знаю, и меня не переубедить, что вы — гений! Джигурда, который скромником никогда не был и чхать хотел на устав светского благочиния, тут же восторженной дамочке ответил: «А я гений и есть, даже ученые это признали, говорят, что я ровня Дали,что я не подчиняюсь ни одной религии, мне надо собственную создавать».

Он лобызает даму, та на грани обморока отползает.

Прежде и Лера Кудрявцева была от одного художника в восторге: считала, что это Вуди Аллену, веселому параноику, она обязана тем, что перестала бояться жить. Но после «Жасмин» ЛК охладела к ВА и говорит о нем нелюбезности: старик выжил из ума, прежде смешил, даже когда говорил о страшном, а теперь все у него хреново, ни надежды, ни света.

Через месяц у Леры и хоккеиста Игоря Макарова годовщина свадьбы; вот тебе и надежда, и свет, и счастие в итоге. «Он запретил мне надрываться, и я теперь не понимаю, как я выдержала всю предыдущую жизнь без него».

У Леры меховая накидка, стоящая больше,чем бар, в котором мы присели, я помогаю ей одеться и провожаю к новенькой Audi.

На улице подле машины парень говорит спутнице: «Смотри: Лера! Смотри, в какой форме!» Последняя реплика, очевидно, укоризненная, девушка поджимает губы.

В Улан-Удэ высокая девушка в кафе (мне сказали, самая первейшая туземная модель) нарочито громким голосом сообщила подругам, видимо, изумленным количеством уничтожаемых ею пирожных, что ей волноваться не о чем, она только что в Милане «купила корректирующее белье за 12 тыщ европейских». Потом брюнетка в корректирующем пересела ко мне и учинила мне разнос за то, что я редкая язва, когда пишу о дамах. Я прошу её честно ответить, кого она считает иконой моды и кто для нее идеал в профессии. Она тут же отвечает, что иконой была Гурченко, а идеал в ее глазах Синди Кроуфорд. «И муж у нее у единственной не урод», — зачем-то добавляет она, я киваю, хотя мужа СК в глаза не видел. «А вообще, девчонки у нас одеваются лучше!» Надо же, я не заметил.

В Киеве необычно ответил на мой вопрос, чего он более всего боится, харизматичный увалень Потап. «Уродов, у которых распятия в спальнях, а они вытворяют такое...» — «Кто они?» — спрашиваю. Он молча кивает на телевизор, там люди, волна за волной, атакуют здание чего-то там, а в рупор орет бывший боксер.

Настя Каменских недовольно морщится, надоела Насте политика. «У меня сейчас приступ межреберной невралгии случится. Никто не хочет обсудить, как я похудела?» И ведь правда: минус 8, не жук лапкой трогал, подвиг, Бледанс и Успенская оценят. Я поинтересовался, как удалось. Настя была лапидарна, как довлатовские герои: «Жрать перестала, жрать надо меньше».

Двумя днями раньше я уже слышал симпатичное слово «жрать»; это мы с народным любимцем Максимом Авериным обсуждали теорию, или постулат, гласящий, что художник должен быть голодным. Мол, это мобилизует. Это безответственная чушь, говорил Аверин, он был голодным, и, знаете, ему не понравилось.

Я его понимаю.

P.S. Бо самое интересное на свете для меня — это Люди и Детали.

На первых мне везет, детали я разглядывать, высматривать научился. Есть странные людишки, которые еще не знают, что я тот еще живчик, самый интеллектуальный в мире сангвиник-экстроверт; вы это по моей летописи узнаете — или еще раз удостоверитесь.

Я мешаю звуки и людей, картинки и цитаты, гастроли и премьеры, шипение и оды, благоглупости и красивости — и всё для того, чтобы, развлекая вас, сообщить вам восторженное отношение к жизни, которая и жестока, и нелепа, и комична, и драматична, но всегда — прекрасна.

Живите полно.