"Собачье сердце" спасло Евстигнеева. Все тайны съемок легендарного фильма Владимира Бортко
Сейчас эта экранизация Булгакова – общепризнанная классика. А в 1988-м, на следующий день после показа, критика практически закопала Владимира Бортко живьем
Сейчас эта экранизация Булгакова – общепризнанная классика. А в 1988-м, на следующий день после показа «Собачьего сердца», критика практически закопала Владимира Бортко живьем.
«Такого дерьма никто отродясь не снимал»
– Я открыл газеты и обомлел, – вспоминает режиссер. – За достоверность цитат не ручаюсь, но можно поднять архив, и вы убедитесь, что я близок к тексту... Там было написано примерно следующее: «Такого дерьма, как «Собачье сердце», никто отродясь не снимал. Режиссеру за это надо отрубить не только руки, но и ноги и сбросить с моста». Но я все-таки уцелел (смеется). Чувствовал, что все сделал правильно. За границей нас приняли благосклонно: фильм отметили призами в Италии, Польше, Болгарии. А через два года после выхода «Собачьего сердца» на экран мне и Евгению Евстигнееву вручили Госпремию.
Профессора Преображенского могли сыграть Леонид Броневой, Михаил Ульянов или Юрий Яковлев.
– Все они грандиозные актеры и играли Филиппа Филипповича более чем великолепно, – рассказывает о пробах на главную роль Бортко. – Потом пришел Евстигнеев. В нем была, кроме гениальной игры, проникновенность, которой, на мой взгляд, недоставало другим в этом образе. И Евгений Александрович был утвержден.
За все время съемок, по словам режиссера, он сделал актеру всего два замечания. В первый раз обратил внимание, что манерой двигаться Преображенский напоминает другого профессора в исполнении Евстигнеева – Плейшнера из «Семнадцати мгновений весны». «Походка интеллигента» была, между прочим, отчетной работой второкурсника Жени Евстигнеева в Школе-студии МХАТ. Больше Бортко Плейшнера в «Собачьем сердце» не видел... как не видел нетрезвым и самого Евстигнеева после одного инцидента.
– Евгений Александрович всегда носил с собой бутылочку коньяка. Для вдохновения, – объясняет режиссер. – Мы относились к этому с пониманием, тем более что, пока он употреблялся в разумных дозах, работе это не вредило. Но как-то в один из дней, а вернее, вечеров я потерял Евстигнеева, отпущенного на перерыв. Мы должны были снимать его крупный план... Кто-то подсказал заглянуть в одну из выстроенных в павильоне комнат (всего их у профессора по книге было семь): актер спал на диване. Я растолкал его и увидел, что он мертвецки пьян. В ответ на мои претензии великий, безусловно, артист «дал звезду»: «Да я вообще сюда больше не приду!» Но пришел. И уже никогда не употреблял на площадке.
Ночные исповеди в вагоне
По обшарпанным стенам, на фоне которых фотограф запечатлел двух эскулапов и бедолагу-дворнягу, Бортко заключает, что снимок сделан в подворотне. В роли Шарика – пес Карай, найденный через клуб служебного собаководства (умер через два года после съемок). Преданный профессору Борменталь – актер Борис Плотников, еще не народный, но уже прославившийся благодаря «Восхождению» как белорусский партизан.
– Было страшно, когда сказали, что я буду в паре с Евстигнеевым, – признался Плотников 26 лет спустя. – Увидев меня, он крякнул, хмыкнул и сказал: «Так, значит, такой Борменталь будет? Ну хорошо». И все... Думал: только реплики подаю, чтобы он солировал, и нужен ему так же, как доктор Ватсон – Холмсу. Услышав это, Евгений Александрович очень сурово меня осек: «Ни в коем случае! Мы с вами равны, коллега».
В 1987-м, когда снимался киношедевр, Евстигнеев переживал тяжелый период. В этот год завершился раздел МХАТа и многие соратники покинули Олега Ефремова. Евстигнеев остался верен, как и всегда. Только попросил (он был после инфаркта) не давать больше новые роли, а позволить доиграть старые. И услышал в ответ: «Тогда уходи на пенсию».
«Трудно передать внутренний стон, который раздался в труппе после этих слов Ефремова, – свидетельствовал в своем цикле «Мхатчики» на канале «Культура» известный театровед Анатолий Смелянский. – Это был шок! Никто не понимал ни жестокости, ни мотивов этого решения. Не было для Ефремова более близкого, более преданного артиста, чем Евстигнеев, который бы так соответствовал идеалам
МХАТа...»
– У Булгакова действие разворачивается в Москве, а Бортко снимал в Ленинграде, – продолжает Плотников. – Поэтому мы, актеры столичных театров, чуть не каждую ночь ездили в «Красной стреле» туда-сюда. Мне повезло: это дало мне возможность дополнительного общения. И какого! Евстигнеев, как только мы садились в купе, сразу ставил на столик бутылку коньяка. Выпивал рюмку – и дальше следовали его монологи. Он тогда переживал очень мощное испытание, связанное с Ефремовым, МХАТом. И мне кажется, что этот узел глубоких переживаний полностью лег в Преображенского. Человека, который сам себя сделал, который владеет профессией. Который необходим людям, обществу. И вдруг из-под него уходит опора... Евгений Александрович переживал то же самое.
Только был не врачом, а актером. И когда Преображенский говорит: «Дайте мне такую бумагу, чтобы была, как броня!..» – это Евстигнеев от своей больной души говорит! Он искал защиты и нашел спасение в этой работе. Я не выдумываю, поверьте. Потому что во время наших ночных переездов у него был такой выплеск энергии, что он мне, почти чужому человеку, рассказывал самое сокровенное. Наверное, сработал эффект попутчика, которому обычно с легкостью раскрываются. Мне кажется, наше кино сильно обогатилось благодаря тому, что Евстигнеев был в таком состоянии и это запечатлелось на пленке.
Читайте также:
