Федор Бондарчук: Фильмы о воровстве должен снимать тот, кто воровал

Звезда шоу бизнеса Федор Бондарчук снимает «Сталинград», озвучивает исторический документальный сериал к 200-летию войны 1812 года, только что снялся в «Двух днях», «Белой гвардии» по Булгакову и в «Шпионском романе» по Акунину, но самым нашумевшим его поступком в 2011 году стал неожиданный демарш на сентябрьском съезде «Единой России», где Медведев с Путиным так трогательно поменялись местами. Там, нарушив общую благостность, Федор Бондарчук сказал, что партия оторвалась от жизни и нуждается в перестройке, а хвалить себя уже хватит. Через три месяца об этом заговорили уже на площадях – и куда более решительно.

«Наилучший вариант – раскол элит»

– Почему же они вас тогда не услышали?

– Да услышали, в том-то и дело. Многие сейчас мои слова повторяют, даже порядок тот же. Только поздно, три месяца прошло… А за эти три месяца народ на улицы вышел. Что, с моей точки зрения, далеко не лучший вариант. Было бы гораздо интересней – и безопасней для всех, – если бы революция, или там перестройка, случилась на съезде. Тогда и власть бы по-другому передавалась, и дискуссия была бы, и сюжет. А сейчас я, с одной стороны, очень рад, что случилось такое массовое пробуждение. А с другой – мне это напряжение, ничем не разряжаемое, начинает надоедать и бесить. Не может быть постоянной эрекции, она должна разрешаться чем-то. А чем она может разрешиться в этом случае? Ясно уже, что до президентских выборов – а возможно, и после – страну будет серьезно лихорадить, и в результаты этих выборов половина не поверит, и никто ничем всерьез не сможет заниматься, кроме борьбы.

Для меня оптимальный сценарий, многими уже описанный, был бы связан с разочарованием, а впоследствии расколом элит. И этот раскол, кстати, осуществляется, иначе Кудрин бы на митинг не пошел, Сурков бы не стал хвалить эти протесты, но пока всё большей частью скрыто. А так – это была бы полноценная драма, потому что в истории, в лучших вариантах, так всегда и бывает: элита раскалывается, не вынося раскол на улицу. Так происходят парламентские кризисы, или дворцовые перевороты, или мирная смена власти… А сейчас все перекинулось на площадь, и я уже не знаю, ограничится ли это мирным стоянием. В любом случае кровь не нужна никому, это понимают обе стороны: первая же кровь – неважно, чья – это полноценная гибель, срыв в катастрофу. Но кровь же и случайно может пролиться при таком скоплении народа, и мало ли идиотов, готовых прихватить с собой шило?

– Слушайте, но, может, оно и к лучшему – чтобы народ решил?

– Вообще-то эти разговоры о решающем народе – они довольно лицемерны: во все времена большинство инертно. Решают процентов десять – пятнадцать активного меньшинства, прочие на них ориентируются, присматриваются и в конце концов выбирают. Вот сейчас это самое инертное большинство решает и присматривается: уже нельзя говорить, что оно стопроцентно путинское. Оно в колебаниях, а это состояние крайне нестабильное. Перестройка сверху – это и менее травматично, и более драматично. Но теперь поздно. Теперь все зависит от марта – и даже от февраля.

– Вы не чувствуете, что попали в последние кадры «Обитаемого острова»?

– Да, чувствую.

«Победители восстановят башни»

– Сами хоть верите теперь, что это хорошая картина?

– А я всегда верил и знал. Но не потому, что она действительно какие-то вещи угадала – Стругацкие всё написали еще в 1970 году, – а потому, что там есть намек на разные неприятные, если не сказать страшные, обстоятельства, которые в эйфории свободы не очень-то замечаешь. Там, помните, в одном кадре ближе к финалу Зеф – Гармаш начинает подозрительно быстро поднимать эти самые башни-ретрансляторы. Ясно, что он будет их использовать, и делает он это с таким взглядом и так чудовищно осмысленно – даже мне страшно смотреть. А ведь эта возможность есть. Зеф через такие вещи прошел, что ждать от него после победы какой-то особой гуманности трудно. И еще: ругали меня за эту драку между фактическими победителями – Странником и Максимом, который только что взорвал Центр… Сейчас Центр еще не взорван, а дерутся уже вовсю. Те самые оппозиционеры, которым как раз положено сплачиваться против врага. Я сам сначала не хотел этой дракой заканчивать. Но чувствуется же, что она нужна в финале – как громкий такой восклицательный знак. И мне очень неприятно, что она происходит.

– Продолжение снять не думаете? Впрочем, после срыва на «Острове»…

– Хотел бы я посмотреть на режиссера, у которого не было бы срыва после года съемок на этой жаре с полным, до винтика созданием иноземной реальности. Там земной шуруп если в кадр попадал, все кидались его шляпку пластилином замазывать – как же, ни единой приметы, все должно быть рукотворное! Тяжело было очень… Но сейчас, три года спустя, я очень хочу снять фантастическую картину. И даже продолжение «Острова», поскольку запущена книжная серия по этому миру, как сейчас делается: есть стартовые условия, есть Саракш Стругацких – вот и пиши свою версию. Я примерно представляю, что будет дальше с Максимом. Если он действительно останется на Саракше, то обречен стать одним из Неизвестных Отцов нового образца. И уже только после этого – либо окончательно разочароваться и отбыть на Землю, либо переродиться.

Другое дело, что это не завтрашний проект. Весь 2012 год я работаю над «Сталинградом» – пока снято процентов десять, осенняя натура, под Питером строится целый разрушенный город. Весной и летом, даст Бог, мы доснимем, осенью смонтируем. Но «Сталинград», собственно, такой сценарий, где от режиссера требуется просто его поставить, как он написан… У меня еще не было проекта, где я бы настолько знал, что делать.

– Он будет стоить миллионов семнадцать?

– Уже стоит больше. Но у нас копродукция – немецкие, американские деньги, без которых сейчас, в общем, большое кино снять сложно.

«Снимать о воровстве должен тот, кто воровал»

– Вы в свое время довольно точно попали в стиль девяностых – «Даун-хаус», «В движении», прочие роли в тусовочном и дружеском пародийном кино. Потом был большой стиль – «Рота», «Остров», и опять вы угадали, даже и по сюжетам. А теперь что будет?

– Вот если бы я знал! Теперь будет совсем другое, которое если и нащупается – то интуитивно, а точно никогда ведь заранее не скажешь. Очевидно одно: в кинотеатрах будут стоять большие кинособытия – фэнтези, монстры, зомби, роботы, исторический экшен – кино больших бюджетов, кино-развлечение, при сегодняшнем уровне компьютерной графики возможно все. История может происходить где угодно – хоть на другой планете, хоть в человеческом желудке. При этом у нас в России возможен поворот к социальному кино – благо проблем накопилось немерено. Другое дело, что это будет все-таки entertainment, потому что фильмы для кинопоказа никогда уже не будут чистым искусством – в них навсегда поселился аттракцион, да так и было с самого начала, собственно. Это не значит, что не могут появиться, допустим, неореалисты-2. Но они будут жить на фестивалях и в «музеях кино», в отдельных кинотеатрах для гурманов.

– Но ведь неореалисты начали с того, что просто взяли камеры и пошли на улицы – это может быть сегодня?

– Теперь ведь взять камеру значительно легче, и последнюю картину – короткометражку, шесть минут – я снял на фотоаппарат за два часа. Анна Михалкова и Ксения Раппопорт. Одна – гример, другая – капризная звезда.

– Легче представить наоборот.

– Легче – неинтересно.

– Как вам, кстати, с Ксенией Раппопорт работалось на «Двух днях»? Она человек нелегкий, даже из зала видно.

– Она актриса прежде всего. Есть такие актрисы, которые прежде всего люди, но вот она – чистый случай абсолютного растворения в профессии. С актерами – я это давно понял – надо общаться осторожно. Общечеловеческие критерии вообще не работают.

– Почему?

– Потому что они не люди, они инопланетяне! Порода другая. Вы к ним с традиционной моралью, а они не понимают, у них театр двадцать четыре часа в сутки. А вообще, мне кажется, Ксения Раппопорт – великая актриса!

– Дуня Смирнова не сильно давила?

– Дуня Смирнова такой человек, что она сразу, в первый момент дает понять, кто главный на площадке, а потом, если ты это принял, с удовольствием позволяет тебе что-то решать самому: давай так попробуем? – пожалуйста! Она понимает, что я тоже режиссер и могу что-то выдумать, хотя я старался это спрятать максимально. Мне понравилась роль, понравилась картина, и прошла она с фантастическим успехом – даже отрицательные отзывы были на диво уважительные. Дошло до того, что я, вечно получающий в свой адрес девяносто процентов сетевых откликов вроде «этот продавшийся мажор, эта кремлевская тварь, этот розовый танк и т.д.», добился соотношения где-то пятьдесят на пятьдесят, что в моем случае уже чудо.

Иное дело, что «Два дня» как-то уж очень идиллически поняли. Всем кажется, что это хеппи-энд. Какой, к черту, хеппи – притом что далеко еще не энд? Я готов допустить – в этом как раз есть правда характера, – что завязавший алкоголик на почве личной обиды развязал, а на этом сильном эмоциональном фоне – поверьте, это действительно встряска – влюбился в музейную работницу. Тем более если она Ксения Раппопорт: тут и не захочешь, а…

– ...захочешь.

– Да. Но заметьте: он что, честным путем победил? Он за счет сил добра сделался местным губернатором? Нет, он напряг все свои связи, интригу заварил, кого-то подсидел, кого-то скинул – в общем, оказался еще большим хищником, чем они все. Сможет она с ним таким жить? Сильно сомневаюсь. Года через два все поймет. А есть ли у него в качестве губернатора эти два года, если учесть – и это есть в картине, – что там весь город на грани бунта? Как бы ему не пришлось в ее избушке спасаться…

– А свой прогноз на ближайшее время у вас есть?

– Знаете, тут я верю только в исторические аналогии. Потому что они дословны. Вот я сюда к вам приехал с озвучания цикла – к двухсотлетию войны двенадцатого года канал «Россия 1» делает серию небольших роликов вроде «Русского проекта» Дениса Евстигнеева. Так вот, все мечтания интеллигенции, все ее прекраснодушные упования на то, что Бонапарт принесет европейскую цивилизацию, что с ним придет свобода, что он не захватчик, не колонизатор, а цивилизатор, – один в один сегодняшнее отношение к Западу! А риторика власти, наоборот, – один в один афишки московского генерал-губернатора Растопчина, который всех призывает остерегаться провокаторов, Москву сам вовсю поджигает, чтобы только врагу не досталась. А кто побеждает? А побеждает чудесно самоорганизовавшийся народ, у которого сработало самосохранение. Как всегда – в последний момент. Только у этого народа нет пока своего Кутузова, а может, и есть…

– Какая картина, на ваш вкус, могла бы сейчас иметь успех? Вот мы Сельянова спросили – он говорит, что готов хоть завтра запускать хороший сценарий про коррупцию, если он действительно появится.

– Да. Жесткий социальный трагифарс про воровство. Присоединяюсь и готов завтра же продюсировать. Но написать должен человек, знающий это, варящийся там. Чтобы это не был гламурный завтрак двух чиновников – «Дайте мне, пожалуйста, такой-то откат», – а чтобы они говорили реальным своим языком, чтобы не жалкие миллионы, а гигантские трубы делили, чтобы это был, так сказать, советский обкомовский тип, эволюционировавший в крепкого хозяйственника… это да, это может быть трендом десятилетия. Но писать и снимать должен тот, кто сам воровал.

Теперь герой – Солярис

– Сами бы не взялись?

– Ой, ой, как тонко, какой переход! Я никогда госбюджетов не пилил, а уж тем более не воровал! После «Сталинграда» хочу снять картину в Америке с продюсером Daria Jovicic, тема очень интересная и актуальная, сценарий называется The 8th Sea. Трудность в том, что я не вижу героя, положительной силы, без которой снимать бессмысленно. Вот вы ходите на митинги?

– Да.

– Можете рассказать мне, что там за герои?

– Это вы уже нас ставите в тупик. Там не герои, а совершенно другая структура.

– Вот! Я сам это чувствую, а не знаю, как про это рассказать. Главным действующим лицом перестала быть личность. Сегодня героя толпы помнят, завтра нет – он опять растворился. Сейчас на улицы вышли действительно люди, которые благодаря Интернету сами устанавливают законы, вырабатывают правила, объединяются в какую-то коллективную волю. Эта толпа – грибница и даже больше – она Солярис. Это мыслящий такой океан. Помните у Тарковского кадр, когда Крис в окно станции смотрит на это пузырящееся не пойми что? Так вот с таким чувством, видимо, начальство разных уровней смотрит сегодня на Сеть. Крестовый поход сетей, вот как это называется. Где у них центр? Непонятно. У них центр везде, ткни пальцем. Они самоорганизуются, не управляются извне, не могут предсказать собственные действия, рвутся и срастаются где угодно. Вот этого коллективного героя надо как-то переносить на экран, но тут совершенно другая оптика нужна.

– Что-то подобное было в революции. Тут опять аналогии, но ведь «Белая гвардия» тоже не просто так выходит?

– Да. Она давно закончена, в середине года, но ставят ее в сетку только сейчас, и тут невероятное совпадение. Нарочно такого не выдумаешь.

– Снежкин после «Брежнева» большие телепроекты не снимал – в какой он форме?

– Рискну сказать, что он на пике формы, но это очень непривычная режиссура, не нынешняя. Гораздо более литературная. С длинными планами и эпизодами, от которых сегодняшний клиповый зритель отвык. Очень много булгаковского текста, звучащего так, будто его написали не вчера даже, а завтра. Снежкин не сериальный человек. Он часами объясняет контекст, у него длинные гениальные монологи. Помню, я пробоваться пришел – проба вообще в моей практике довольно редкое дело, все-таки я давно снимаюсь, а тут пришлось. Иду и вижу, что с проб выходит Константин Хабенский! Господи, ты-то что здесь делаешь? А Снежкин и его вызвал, хотя, казалось бы, Константин Хабенский – звезда шоу бизнеса и играет Алексея Турбина в МХТ. Прежде чем снимать – а там трудная сцена, очень большой монолог, партнерша моя, лица которой я не вижу, сидит, спиной развернута, в общем, одни неудобства, – Снежкин произносит двухчасовой монолог о демоне Шполянском, моем герое, и о Серебряном веке, Гражданской войне, и о песне трав, о гетмане, и о революции, не забывая вставлять туда сентенции о том, что Обама п…добол, и к началу проб я уже совершенно не понимаю, что мне делать. Я же не Михаил Ефремов, которого я безмерно люблю, который прочел десять, двадцать листов текста – и с первого раза все запомнил. А мы люди простые, во МХАТах не обучались… Я сыграл, Снежкин ничего не сказал, развернулся и ушел. Я – в смятении. Потом только узнаю от Роднянского, что ему все понравилось и что он шесть дополнительных сцен под меня пишет.

– А сами вы, кстати, проводите кастинг перед съемками? Или утверждаете тех, кого знаете?

– Перед «Сталинградом» был огромный кастинг на главную женскую роль. И должен вам сказать – мы нашли колоссальную, гениальную девочку. Театральную. Не скажу вам, кто это, но после премьеры она проснется актрисой первого ряда.

Прекрасное далёко

Григорий Константинопольский: Сегодняшнее мне не близко

– Мы начинали с Федором Бондарчуком не то чтобы вместе, а параллельно. Время такое было, когда появилось очень много молодых талантливых людей, которые создавали новую киноэстетику, новый язык кино – реклама, клип как искусство. Все они объединились на фестивале рекламы и клипов «Поколение», который в 1992-м организовали Федор Бондарчук вместе со Степаном Михалковым, это было тогда очень нужно и своевременно. Ну что сказать, прекрасное было время – молодость, энтузиазм, поиски нового… То, что сейчас делает Федор Бондарчук, мне просто не близко.

Вне амплуа

Так поедим?

Федор Бондарчук не только актер, режиссер и продюсер (соучредитель и руководитель компании Art Pictures Studio), но и успешный ресторатор. В 2001-м совместно с Аркадием Новиковым и Степаном Михалковым он открыл в Москве ресторан «Vаниль», затем в 2003‑м, снова вместе со Степаном, – ресторан «Вертинский», в 2007-м с Кириллом Гусевым, Иваном Броновым и Давидо Вайяни – итальянский Bistrot. Два года спустя в Екатеринбурге открылся еще один итальянский ресторан «Папарацци» и суши-бар «Оригами». А в 2010-м в Москве появилась «Булка» – кафе-пекарня, принадлежащая Федору Бондарчуку, Ольге Слуцкер, Анне Шумаковой и Алексею Халилуллину.