Валерий Леонтьев: Я пытался лечиться от депрессии алкоголем

Он не любит, когда его называют трудягой, предпочитает другую оценку – талантливый. Меньше стал верить словам, даже когда признаются в любви. Выступая на сцене более сорока лет, он до сих пор сомневается в себе. В этом году Валерий Леонтьев отметил 70-летие, и его юбилейный тур продолжается.

– Я часто мысленно обращаюсь к тому еще юному Валере Леонтьеву, который мечтал о славе, – неожиданно признался в начале интервью журналу «Только звезды» Валерий Яковлевич. – Иногда говорю: «Лучше бы ты не подходил к сцене, забыл о ней, занялся каким-нибудь делом, которое позволило бы основательно стоять на ногах!» Но обычно это случается, когда у меня что-то не ладится. Когда же всё складывается удачно, вспоминаю себя двадцатилетнего и думаю: «Ты сделал правильный выбор. Вот только бы поменьше испытаний на твоем пути!»

«Белая ворона» 

– А вы считаете испытанием то, что долгое время были так называемым неформатным исполнителем? В вашем репертуаре и песня такая есть – «Белая ворона». Это вы о себе?

– Думаю, вы правы, именно в ней полнее всего отражено мое «я». Меня всегда преследовало ощущение, что я как бы не ко двору. В советские годы мои выступления вырезали из телевизионных эфиров и часто запрещали концерты. На эстраде я был другим: не пел патриотических песен, как многие, не выходил на сцену в строгих костюмах – да, я был неформатом. Помню, как в начале семидесятых стал придумывать себе костюмы: приходил в дом быта с эскизами, а на меня сбегались смотреть все портнихи. Улыбались, крутили пальцем у виска, говорили, что таких костюмов быть не должно. И тогда я шил себе сам, причем несколько лет обшивал не только себя, но и весь свой коллектив. Не такой, как все, – это было приговором. Некоторое время мне запрещали петь в Москве.

– А кто и почему?

– Ну, в те годы найти концы было нелегко. Помню, в 1979 году снялся в новогоднем «Голубом огоньке» с песней Давида Тухманова «Кружатся диски». А 31 декабря в 23:50 звонит жена Тухманова Татьяна и сообщает, что меня в программе не будет. В другой раз пригласили на «Огонек» с песней «Ненаглядная сторона», но, чтобы не крутился по сцене в своей манере, заставили встать на стул – так я и пропел на нем всю песню!

В 1982 году Тухманов пригласил на свой авторский концерт, я был заявлен в афише. Прихожу в концертный зал, а швейцар на служебном входе заявляет: «Вас пускать не велено!» Я позвонил редактору концерта – та рыдает в телефон. Обратился к организаторам – делают загадочные печальные лица, тычут пальцем вверх. Кто меня невзлюбил, кого оскорбил или обидел? Не знаю по сей день. Два года я был персоной нон грата для московских концертных площадок, но в 1984-м меня всё же выпустили, и произошло это благодаря Раймонду Паулсу. Я записал вместе с ним в Риге альбом, а позже, когда Раймонд начал готовить в Москве свой авторский вечер «Святая к музыке любовь», он отдал мне всё второе отделение. Узнав о моих проблемах, Паулс выдвинул ультиматум: без Леонтьева вечер не состоится. Так я снова запел в Москве.

«Мое одиночество – созидающее» 

– Такие испытания помогают или мешают артисту?

– В чем-то помогают. В сопротивлении, в споре, в столкновениях ты отстаиваешь свои взгляды, это тебя закаляет. Но сколько раз мне хотелось просто отгородиться от всего внешнего мира лет на пять-семь! Я ложился, поворачивался лицом к стене… Но через пару часов вскакивал и работал дальше, несмотря ни на что, вопреки всему! Было время, когда я пытался лечиться от депрессии алкоголем. К счастью, быстро сообразил, что до добра это не доведет, и, чтобы заставить себя остановиться, четыре года отказывался даже от глотка шампанского.

– Но сегодня, наверное, подобных препон у вас нет?

– Странно, но и сейчас, бывает, оказываюсь неформатом. Мои новые песни редко звучат на телевидении и по радио. Например, участвую в сборном концерте, предлагаю редакторам новый материал, а мне отвечают: «Пойте то, что все знают!» Мои директора каждую новую запись рассылают по всем радиостанциям, но эти песни так и пылятся где-то на полках, а в эфир идет старый репертуар. А мне продолжают говорить: «Извините, неформат!» 

– Помните известное выражение, что человек – поле боя между ангелами и демонами?

– Так и есть! В нас происходит сознательная, а чаще всего бессознательная борьба, выбор между тем или иным решением – то ли в пользу света, то ли в пользу тьмы, мы все время находимся на грани. Но сам я стараюсь руководствоваться известным правилом: поступай с другим так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Казалось бы, звучит просто, а осуществлять на практике тяжело, всегда хочется вырулить таким образом, чтобы принести пользу себе. Не верю словам любви, для меня это пустые признания. «Я тебя люблю» – мне это говорили слишком часто и слишком небрежно. Потому и не верю: сегодня «люблю», завтра «не люблю», появился другой певец – и прошла любовь. Сердце отогревается, только когда мне говорят: «Валера, ты порядочный человек». Проходят годы, и мне по-прежнему дают оценку как человеку верному и обязательному. Это значит больше, чем слова любви. Желание быть любимым – проявление эгоистичности. Мне кажется, важнее любить самому, начинаешь чувствовать глубже и тоньше. Заболоцкий написал: «Душа обязана трудиться», а я бы добавил: и страдать. Когда приходит страдание, спасаюсь одиночеством. Не таким, когда плачут: вот какой я бедный и несчастный, никого у меня нет. Мое одиночество – созидающее, восстанавливающее, моя личная территория не терпит посягательств.

«У Леонтьева в райдере три «Т»: тихо, темно, тепло» 

– И где любит прятаться от людей Валерий Леонтьев?

– Не надо искать эту территорию на карте, не найдете – она внутри меня. Могу отгородиться где угодно: в гримерной или на виду у нескольких тысяч зрителей. Я умел это делать в тринадцать лет, умею и сегодня. Секрет моей защиты прост: я знаю, когда промолчать, когда закрыться и какой интонацией воспользоваться, что сделать, чтобы человек потерял ко мне интерес или, наоборот, испытал его. Как бы руковожу этим процессом. В минуты, когда рядом никого нет, люблю смотреть на облака и думать.

– О чем?

– Обо всём. Причудливая форма облака, например, может напомнить, что у меня где-то капает кран и надо бы его починить. Оставаясь наедине с собой, делаюсь совсем другим человеком – тихим, стеснительным. На самом деле я всегда стеснялся пристального внимания к себе, проявления бурных эмоций, как своих, так и чужих. Люди, организующие мои концерты, шутят: «У Леонтьева в райдере три «Т»: тихо, темно, тепло». Терпеть не могу шума, холода и яркого света. Редкие выходные предпочитаю проводить в тишине и одиночестве, смотрю кино или лежу с книжкой.

– А любите, когда вас хвалят?

– Есть золотое правило, о котором часто забываешь: меньше слушай, что тебе говорят, больше суди по поступкам. С другой стороны, если меня не похвалить, ничего хорошего не получится. Когда во время записи кому-то что-то не нравится, сразу начинаю петь хуже. Но как только находят что-то хорошее, у меня словно вырастают крылья и сразу идет дыхание. Очень важно, чтобы то, что я делаю, хотя бы немножко одобрили, мои близкие друзья это знают. Только в последние годы я понял, что таких людей не бывает много, есть два-три человека, которым могу позвонить глубокой ночью и поплакаться о своих проблемах. Некоторые из друзей рано ушли из жизни.

«Я импульсивный и непрактичный» 

– Складывается впечатление, что вы – спокойный, рассудительный человек. А способны ли вы на безрассудные поступки?

– Я всегда выгляжу спокойным, хорошо у меня на душе или плохо. На самом деле во многих жизненных ситуациях я импульсивный и непрактичный. Совсем не расчетливый и не рассудительный. Часто мною движут секундные порывы, принимаю решения под влиянием эмоций, творю безрассудные вещи, о которых потом жалею. Могу сорваться ночью и улететь в другую страну. Но, конечно, только если у меня в эти дни нет концертов – в этом смысле моя жизнь давно распланирована на несколько месяцев вперед. В толстом блокноте, который всегда вожу с собой, записано всё, что предстоит сделать: где концерты, куда и кому надо звонить. Жаль, что в нем только расписание – я никогда не вел дневников. Встречи, впечатления, события стираются из памяти. Меня всё чаще спрашивают, не думаю ли написать книгу. Но для этого нужно много свободного времени, а у меня его нет. Не хочу, чтобы книгу писал «литературный раб», которому я что-то наболтаю на диктофон. Хочу выводить воспоминания на бумаге своей рукой. Но такие вещи, к сожалению, не делаются в поезде, машине или самолете. Если бы сегодня начал писать, думаю, книга выглядела бы так: одна глава написана в Лос-Анджелесе, следующая – в Магадане… Могла бы получиться очень пестрая книжица! Думаю, даже с юмором.

– И что бы написали в главе «Лос-Анджелес»?

– Например, мог бы рассказать о своем знакомстве с Джулией Робертс. Многие журналисты на этом месте сделают стойку. Однако разве не весело узнать, что мы столкнулись с Джулией в специальном магазине, куда нужно звонить заранее, чтобы тебя встретили и обслужили? Это магазин для известных людей, которым надо, не привлекая к себе внимания, быстро купить нужные товары. В тот момент, когда я приехал, Джулия уже отоварилась. Нас познакомили на выходе. «Хай» – «бай» (англ. «привет» – «пока»), вот и вся моя «дружба» со звездой Голливуда. А может быть, я рассказал бы в книге свой любимый анекдот. Человек приходит к врачу, показывает руки, сухие, растрескавшиеся, с нарывами. Доктор спрашивает: «Скажите, чем вы занимаетесь?» Пациент отвечает: «Да вот, работаю в цирке, убираю лопатой дерьмо за слоном». Врач спрашивает: «А профессию сменить не хотите?» На что тот возмущенно отвечает: «Как? Бросить шоубизнес? Никогда!»

«Профессия держит меня в тонусе и хорошей физической форме»

– Бывает, что не хочется выходить на сцену? Ну вот нет настроения...

– Конечно, бывает, когда ничего не хочется. Но ровно в девятнадцать десять, когда нужно начинать концерт, внутри включается какая-то кнопка и ты настраиваешься на работу независимо ни от чего. Профессия держит меня в тонусе и хорошей физической форме, почти ежедневное двухчасовое шоу не дает раскисать и расползаться. Однажды из-за болезни я не работал около двух месяцев и успел так поправиться, что перескочил на другой размер одежды!

– Часто о вас можно услышать: Леонтьев – трудяга.

– Расстраиваюсь, когда такое слышу. Хорошо, когда о художнике говорят: талантливый человек. А вот когда просто «трудяга»… Много лет назад я знал одну певицу – вот она была потрясающая трудяга, спала шесть часов в сутки, а все остальное время работала над собой, пела, танцевала, оттачивала способности, которых, впрочем, не было. И сколько она ни трудилась, ничего из нее не получилось, а ведь какая трудяга была! Поэтому в первую очередь важен талант. Каждый вечер я оцениваю свою работу: что-то получается, что-то нет. Когда что-то получается, ты сам ловишь кайф от правильных движений, верных интонаций. Бывает, тужишься, пытаешься что-то сделать через силу, но… Публика, возможно, и не догадывается, но я далеко не всегда уверен в себе на сцене, часто сомневаюсь.