Тётка Ванга любила живопись и виски

Болгарская церковь боролась с ней

Светлин Русев, академик, один из самых популярных болгарских живописцев, близко дружил с Вангой, но дружба эта началась почти против его воли.

– Мне несколько раз предлагали съездить к Ванге, познакомиться, но я почему-то боялся. Однажды она сама сказала Людмиле Живковой во время очередной встречи: передай, пусть ко мне заедет ваш главный художник. Я и тогда не поехал, и только через пять лет, уже к концу восьмидесятых, она сказала моему другу – Богумилу Райнову, известному нашему писателю и искусствоведу: пусть Светлин приедет, передай ему, что я людей не ем.

Только после этого я отважился к ней приехать и сразу стал свидетелем удивительного разговора между ней и Богумилом: его отец, тоже писатель, давно умер, и Ванга уверенно – словно находилась в двух мирах одновременно – транслировала вопросы отца к сыну. Тогда я и понял: она не столько предсказатель, сколько чрезвычайно сильный медиум. Я убежден:  то, что она знала, не могла ей сообщить никакая спецслужба – это были мельчайшие подробности домашнего быта Богумила, которых он сам не помнил, они всплывали в его сознании лишь по мере того, как Ванга их перечисляла. Игрушки, сказки, которые ему рассказывал отец… Это можно было извлечь только из его подсознания.

Ванга, как выяснилось, хотела мне заказать картину. Ей хотелось, чтобы я нарисовал похороны ее мужа. Она рассказала, что должно быть на картине: она, обнимающая гроб, и толпа, провожающая его.

И когда я все это нарисовал – разумеется, по-своему,  – она, водя руками по картине, совершенно точно сказала, где что: вот она, вот толпа – и даже точно описала цвета, которые я использовал. Чувство цвета было у нее развито необычайно остро: она почти всегда угадывала цвета одежды очередного посетителя.

Надо сказать, отношение к ней в Болгарии было неоднозначное, и не столько со стороны коммунистов, сколько со стороны церкви, которая и в то время оставалась довольно влиятельной…

Все девяностые годы церковь полемизировала с Вангой и даже боролась с ней, а когда я расписал – еще при ее жизни – построенную по ее просьбе часовню, около которой Ванга сейчас и похоронена, церковь никак не желала ее освящать. Живопись, мол, не каноническая. Тогда я встретился с одним из иерархов Болгарской церкви и наедине спросил: почему нельзя? Ведь далеко не во всех церквях каноническая живопись! Видно, я уж очень настаивал: хоть и с опозданием, но освятили. Что до самой Ванги, она была глубоко религиозна с детства.

Болгарская перестройка – как, впрочем, почти во всей Восточной Европе – началась с дискуссий об экологии, это была одна из разрешенных тем, и в Болгарии все заварилось из-за города Русе, дунайской нашей жемчужины. Решено было его радикальным образом перестроить, а ведь он в неизменности сохранился с середины позапрошлого века! Группа художников и философов написала письмо в защиту Русе, было больше сотни подписей, идеологом этого дела стал Александр Лилов – наш болгарский партийный либерал, вроде Александра Яковлева. Если бы тогда Живков проявил чуть больше гибкости, все могло сложиться иначе, и глядишь, он даже удержал бы власть – но тех, кто защищал Русе, стали давить и увольнять со всех постов. Лилов поссорился с Живковым и оказался в опале. Я поехал к Ванге просить совета.


Она говорила то, что знала

– Он не помирится с Живковым, – сказала Ванга. – И в ЦК его не восстановят. И вообще, ему не надо суетиться.
Я сказал, что он опасается за свое будущее.

– Опасаться не надо. Сейчас поссорится, а в будущем от этого только лучше станет. Скажи ему, чтобы не тревожился. Чем хуже сейчас, тем лучше потом. И вообще, у него есть мать, она за него заступается.

Мать Лилова давно умерла, но Ванга отчетливо ощущала ее присутствие и сказала, что именно ее заступничество гарантирует моему другу безо-пасность. Я помню, что мы сидели во дворе у Ванги, было совершенно безветренно, и вдруг затрещало старое дерево рядом с нами. Никакого внешнего воздействия – просто внезапный тихий треск; это было довольно страшно.

– Ты слышишь? – спросила Ванга. – Его мать здесь, с нами.
– Что ему передать?
– Да то и передай: пусть ничего не опасается, а за нынешний разнос ему скоро воздастся. А ты напиши картину: орел на дереве.

И она подробно описала мне свое видение: скала, на ней одинокое сухое дерево, а на него опускается красная птица, все это в сумерках, в закатном свете… Картину по ее описанию я начал делать уже на следующий день и потом показал ей: она сказала, что видение передано точно. Я так и назвал эту работу – «Видение».

А Лилов действительно вскоре пошел в гору: после смещения Живкова стал главным нашим идеологом. Я, честно говоря, так и не решился ему рассказать, что Ванга ощущала присутствие его матери, но эту тишину в безветренном саду, это предсказание ясно вижу и сейчас.

– Какие-то другие ее политические прогнозы вы помните?
– Она всегда повторяла, что Болгарии нельзя отворачиваться от России. Предсказывала, что будет распад СССР и что это будет причиной многих трагедий,  но потом расколы сгладятся и объединение восстановится, пусть не в прежнем составе. Что я хочу решительно опровергнуть – так это слухи, будто ее деятельность могла курироваться кем-то сверху. У Людмилы Живковой постоянно возникали неприятности из-за дружбы с Вангой, да и у спецслужб были другие дела, помимо обеспечения ее секретными данными.

Много глупостей я слышал о Ванге, но самая глупая – что у нее были информаторы. Просто компенсацией ее слепоты стала невероятно развитая интуиция.

– Были у нее кулинарные пристрастия?
– Особых пристрастий не помню, но она любила виски, и не отказывалась пропустить стаканчик-другой.
– Как по-вашему, возможно ли появление пророчиц, сопоставимых с ней по таланту и славе?
– Пытаются очень многие. Есть несколько женщин, утверждающих, что Ванга диктует им предсказания, что дух Ванги выходит с ними на прямую связь. Все их пророчества отличаются крайней расплывчатостью, а значит, никакая это не Ванга. Она говорила обо всем без этих нострадамусовских туманностей, предельно четко: у твоего отца были такие-то привычки, сам ты в детстве в таком-то месяце заболел и любил такую-то девушку, СССР распадется… Это и отличало ее от лжепророков: она говорила то, что знала, и всегда была очень конкретна. Все попытки заменить ее сегодня смешны: чтобы чувствовать людей, как она, надо прожить ее жизнь, полную болезней, преследований и лишений. Даром ничто не дается.
– А сами вы чувствуете связь с ней, какую-то ее помощь?
– Ничего я вам об этом не скажу…

София – Москва.