Узники транзитной зоны

Адрес – «спальный мешок»

Как выяснил «Собеседник», Премджи в Шереметьево такой не один. В международной практике их называют «потерявшимися людьми». У них не только нет билетов, документов и виз. Их самих в юридическом смысле нет. Улететь из аэропорта они не могут, покинуть здание терминала тоже. В результате эти люди месяцами, а то и годами вынуждены жить прямо в транзитной зоне.
Два месяца назад о «заточенных в Шереметьево» писала вся восточноевропейская пресса. Главной героиней публикаций стала нигерийка Элизабет, которая застряла в терминале с сентября 2006-го. Полтора года ее адресом был «спальный мешок цвета хаки, третий этаж Шереметьево-2».
– Не спрашивайте меня, что будет дальше. Я боюсь, что умру, – жаловалась женщина журналистам, и те писали, как Элизабет сбежала от преследований в Мюнхен, как полетела с провожатым на работу в Дамаск, как во время пересадки в Москве провожатый бросил женщину, оставив без денег и документов, и как теперь она голодает и не может выбраться из застенков Шереметьево-2.
В мире появилось чуть ли не движение в поддержку Элизабет: Инез из Голландии взялась за поиски ее матери в Африке, Тина из Дании организовала сбор денег, парижанка Изабель подключила юристов, а американка Мелани обратилась за помощью в Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ). 27 мая УВКБ, при содействии МОМ (Международной организации по миграции), отправило нигерийку в родной Лагос.
– Впрочем, в родной или нет, неизвестно, – пояснил сотрудник Службы экономической безопасности Шереметьево Сергей Елисеев. – За время нахождения здесь она представлялась гражданкой как минимум четырех государств под не менее чем тремя именами. И жила у нас так долго лишь потому, что скрывала правду. Пыталась получить документы для выезда в Германию, ЮАР или Россию. Но в этом ей было отказано. Не нашли оснований. При этом кормили Элизабет трижды в день, а УВКБ помогало медикаментами и предметами гигиены.
– Да что ею все так заинтересовались? – добавила представитель московского офиса УВКБ Вера Соболева. – Таких, как она, в Шереметьево порой более чем по десять человек собираются, с детьми. Так что ситуация  не уникальна.

Не лететь, так залететь

Попасть в транзитную зону порой бывает легче, чем ее покинуть. Несколько дней ожидания разрешения от ФСБ – и я уже  на ничейной земле.
– Чуть-чуть опоздали, – разводят руками пограничники. – Вчера ночью один улетел. Только двое остались: индус и кубинец. Почему мало? Завтра их может быть уже тридцать.
Пока идем на третий этаж терминала, где обычно квартируют «потерявшиеся», сопровождающие рассказывают о здешнем быте:
– Это вранье, что их не кормят. Три раза в день – питание в ресторане за счет авиакомпании, самолетом которой они прилетели. Иранка у нас два года жила с двумя детьми. Все в Страсбург жаловалась, детям полгода мыться не давала, чтобы показать, как им тут плохо. Сын у нее был худенький, а когда год назад Канада их приютила, улетал таким толстячком… А уж Жора как округлился.
Палестинец Жора в терминале вообще персонаж легендарный. После трех лет в Шереметьево по-русски шпарил без акцента. В Москву приехал чуть ли не без порток, а в Египет отправился, затаренный техникой из duty free.
– Откуда деньги? Он, – рассказывают пограничники, – из коробок соорудил картонный шалаш и сдавал его в аренду по пять долларов за ночь таким же проблемным. Пары, которые хотели уединиться, платили уже по десятке.
Некоторые из пассажирок, не сумевших вылететь из Шереметьево, здесь же и залетали. Две успели даже родить, причем одна из них – прямо в отеле аэропорта.
– Раньше они все жили в отеле, – пояснили пограничники. – И за номера, и за охрану тоже платил перевозчик. А потом новый владелец гостиницы отказался продлевать договор, и всех вернули к нам. Теперь те, кто застревает в терминале, спят прямо на полу. Вообще-то тут многие на полу спят, но проблемных можно опознать по большому количеству багажа.
И точно, мужчина с тюками, расположившийся над офисом миграционной службы, оказался одним из тех, кого я искал.
– Хорхе Родригес, – все, что он смог сказать о себе. И несколько раз повторил: – Москоу – Куба, Куба – Москоу.
После изучения небогатой истории полетов Хорхе неожиданно нашелся переводчик, мой коллега из испанской газеты.
– Пять месяцев уже здесь, – пожаловался через него сеньор Родригес. – В феврале возвращался из Москвы домой на Кубу, но в страну меня не пустили. Оказывается, тех, кто покидает остров больше чем на 11 месяцев, лишают гражданства. Получается, я теперь  человек без гражданства? И моя новая родина – Шереметьево-2? А я домой хочу, на Кубу, у меня там семья, папа-мама.
Хорхе с готовностью протягивает свежие семейные фото, которые ему передал знакомый кубинец. Папа, которому недавно стукнуло 80, с тортом. Мама за столом. Братья.
– Сейчас они собирают документы для восстановления моего гражданства, но сколько это времени займет, неизвестно. Может, месяц, а может, год. – Надежда во взгляде кубинца и не сквозит.
В ожидании паспорта Родригес моется в туалете из пластиковой бутылки и глушит пиво, которое ему покупают более удачливые пассажиры. Рядом с матрасом, доставшимся в наследство от другого «потерявшегося», свален нехитрый скарб кубинца.
– Вещи всякие, – пожимает плечами он. – Люди дарят.
– Это что! – рассказали потом пограничники. – Вот у индуса багаж, это да! Чтобы тюки людям не мешали, ему недавно даже пять мест в камере хранения выделили. Так у него опять добра скопилось.

Семь лет в Шереметьево

«Как дела? Нормально!» – этот нехитрый диалог – все, что Премджи Харкишан знает по-русски. Впрочем, этот человек знает больше, чем говорит. В Шереметьево он приехал в одних полотняных штанах, но за семь лет превратился в завидного жениха. Невысокий и в меру упитанный мужчина – теперь за него с радостью пойдет любая индийская крестьянка, но обратно в Индию Премджи не хочет.
– Его депортировали к нам в 2001-м из Лиссабона, куда он хотел въехать по поддельному португальскому паспорту. С тех пор живет здесь, – вздыхают сотрудники аэропорта. – Отправляли его в Бомбей, откуда индус предположительно прибыл, но там он сказал, что родом из Пакистана. И куда его девать?
– Так откуда вы? – пытаюсь допытаться у Харкишана.
– Из Индии, – отзывается тот по-английски, шевеля голыми ступнями коротеньких ног. – Из маленькой деревни.
– А из какого штата Индии, какой рядом крупный город?
– Никаких штатов и городов. Маленькая деревня. Вот такая, – индус на пальцах показывает размер малой родины.
– Вы уже  не мальчик. Семья, наверное, осталась.
– Пятьдесят пять мне. Нет у меня никого.
– А с другими живущими в терминале общаетесь?
– Зачем? «Привет! Как дела?» Этого хватит. Да и уезжают они быстро все. Один я. Кормят, вещи дают, шампунь, туалетные принадлежности всякие. Что мне еще надо?
– Свободы, свежего воздуха?
Индус небрежно пожимает плечами.
– Может, – добавляю, – российское гражданство?
– Не хочу. Я в Европу хочу, мне рассказывали, там лучше.
– А документы какие-нибудь для этого подавали? Нет? Тогда чего же вы ждете?
Премджи Харкишан, или как там его по-настоящему, опускает маленькие заплывшие глаза в газету The Moscow Times и впадает в несознательную нирвану.
– Да ничего ему не надо, – махнул рукой стоящий поблизости пограничник. – Его и здесь неплохо кормят. За семь лет только на питание индуса ушло тысяч двести долларов. Вещи есть, деньги тоже. Однажды милиция нашла у него кучу валюты и отобрала три колоды карт (все три – крапленые). Заберите вы его от нас. Или напишите так, чтоб их всех забрали. Очень уж много забот.
Пока судьба Харкишана и таких, как он, решается в верхах, с семилетием пребывания в Шереметьево-2 никто старожила терминала так и не поздравил.