Интуристы за колючкой

«Убийца» Фернандес

…Первый автобус из райцентра выезжает сюда в 6 утра. Он переполнен – женщины с огромными баулами молчат всю дорогу, но куда они едут, понятно без слов. В Мордовии – колония на колонии. На протяжении всего пути попадаются таблички «Внимание, режимная зона». В какой-то момент появляется неприятное ощущение, что едешь по этапу.
Колония для иностранцев в Леплее (ИК-22) внешне ничем не отличается от любой другой. КПП. Металлическая дверь. Решетка. Требование дежурного сдать паспорт и телефон. Еще решетка. Но на входе – огромный стенд с условиями отбывания: кому и сколько свиданий и посылок в год положено. Рядом перевод на английский язык и позитивная установка: «Тебя ждут дома».
Дом некоторых местных сидельцев – на другом конце света. В Леплее мотают срок 208 человек из Гвинеи-Бисау, Бангладеш, Ливана, Кубы, Непала и еще 39 стран. Сидят здесь и граждане стран бывшего Союза. По закону украинцев или молдаван могли бы этапировать куда-нибудь под Магадан – для российской пенитенциарной системы они никакие не иностранцы. Так что, считай, повезло.
К 24-летнему Мехия Фернандесу из Доминиканской Республики мама приезжала только один раз – билет стоит около 2000 долларов, не наездишься. Мехия арестовали осенью 2005 года. К тому моменту он успел поучиться на подготовительном факультете РУДН, поступить в университет, посмотреть Красную площадь и побывать в зоопарке. Три года назад все отечественные СМИ рассказали о драке возле РУДН, в которой зарезали молодого узбека. Дралась толпа, а сел за убийство Фернандес – на 8 лет. В администрации колонии не верят, что он убийца.
Сидельцы называют доминиканца Ромео, потому что в Москве у него невеста. Но еще 5 лет у них будут не свидания, а свиданки. Мехия работает в прачечной колонии и учится в Мордовском университете, к нему специально приезжает преподаватель принимать зачеты и экзамены.

Обучение оплачивает ЮНЕСКО.

– Вернусь домой, буду строить здания и мосты. – по-русски Фернандес говорит неожиданно плохо. – Если мама еще раз найдет деньги на дорогу, попрошу привезти журналы туристические. Очень соскучился по нашим пляжам.
Телевизор в комнате отдыха показывает 1000 каналов. Но драк за эфир нет – кто и что смотрит, решают заранее и в порядке очереди. Когда шел чемпионат Европы по футболу, примерным сидельцам разрешали смотреть матчи после отбоя. При желании телевизор можно настроить и на порноканалы, но настройку регулярно «мониторят» работники колонии, а порно не поощряется. Нарушить правила – значит лишить себя возможности освободиться условно-досрочно.
На тех, кто вышел раньше, здесь равняются. На стене в комнате отдыха красуется список с заголовком в духе соцсоревнования: они освободились по УДО. «Условно-досрочное освобождение» – первая сложная фраза на русском языке, которую учится выговаривать местный осужденный.
Международный язык ИК-22 – русский. До тех пор пока заключенный его не освоит, трудности перевода разрешаются с помощью жестов или переводчика из числа тех же сидельцев. Но команды «Подъем! Построение! Поверка!» понимают все без перевода.
Режим колонии в Леплее не отличается от режима другой колонии. Но делать 15-минутные звонки тут можно сколько угодно раз. Администрация беседы не контролирует. Письма на историческую родину не подвергаются цензуре. Зимой, когда мороз щиплет нос и другие части тела, жителям вечнозеленых стран разрешено опускать «уши» на шапках: что русскому хорошо – немцу смерть, а нигерийцу и подавно.

Педофил Гросман

В ИК-22 есть единственный в Мордовии католический костел. 10 лет назад, когда его начали строить, католиков в колонии было 70 процентов, теперь не больше 10. В костеле работает вьетнамец Гуен Ван Тхин. В СИЗО его называли Путиным. Возможно, если присматриваться к Ван Тхину все отмеренные ему Фемидой годы, что-то похожее и обнаружится…
В этот костел ходят не только вьетнамцы, но и вообще все, независимо от вероисповедания. Каждый молится своему богу, многие просят об УДО.
Но есть и такие, кто на свободу не торопится. Евгений Гросман – единственный в колонии американец и старик – не рвется точно. Гросману 63 года. Он заведует библиотекой с 6000 книг на 38 языках и о работе может рассказывать часами. От него я узнал, что зэки, например, больше всего любят Толкиена, Кинга и «Код да Винчи» Дэна Брауна – он есть тут на русском, турецком и голландском. Между делом Гросман жалуется начальнику колонии Андрею Топольнику на кого-то из администрации: взял книжку и не вернул. С азартом рассказывает о своем друге из Вьетнама Дан Хоан Ха и показывает его фото:
– Ему 7 лет дали за сбыт наркотиков. Но его подставили девочки в Москве, с которыми он ширялся. Дан Хоан Ха был наркоман жуткий, какой там сбыт! Даже обрадовался, когда его взяли. Отсидел 5 лет 10 месяцев, уехал в Ханой, женился там. Я по телефону с ним часто разговариваю, он уверяет, что не колется. Сейчас в бизнесе у дяди. Жалуется, что тот мало платит...
Гросман сидит за педофилию. В Америке он мог бы провести за решеткой остаток жизни. В России – еще три года библиотечной тиши и гречки с мясом на обед, а дальше – свобода.
Экстрадировать заключенного – целая бумажная эпопея: нужно подготовить кучу справок, характеристик, документов. Даже желания самого зэка-иностранца вернуться иногда бывает мало. Если в России ему дали 10 лет, а на родине ждут все 20, наш суд, самый гуманный в мире, на это не подпишется.

Наркоманы Хейг и Махфи

  При упоминании британца Тига Хейга администрация колонии нервно вздрагивает. В июле 2003 года при таможенном досмотре в Шереметьево у 31‑летнего лондонского брокера нашли пакетик гашиша. Хейг прилетел в Россию на несколько дней, но остался надолго. Через 15 месяцев он вернулся в Великобританию и написал книгу «Зона 22». На родине его тут же окрестили британским Солженицыным. Краткий перевод этого сочинения давно бороздит просторы Интернета.
Душераздирающая история Хейга о том, как он расписался со своей невестой Люси Вайлз прямо в колонии, потому что ему не разрешали с ней свидания (дескать, не родственница), наверняка выжала слезу у британских домохозяек. Но Андрей Топольник показывает кипу ксерокопий заявлений, написанных той самой Люси: «Прошу разрешить мне свидание с моим женихом Тигом Хейгом». И на каждом резолюция: разрешить. Британца спокойно проведывали и друзья.
Белозубый араб Махфи Голамреза Хамид, который жил с Хейгом в одном отряде, недоумевает:
– Не понимаю, зачем он это написал? Себя героем Англии хотел показать? Нормальный парень был, общительный. Когда женился, администрация дала ему машину, после загса чай всем заварил с конфетами. Он помогал, ему помогали: кто-то посылку получает – вместе ели. Пишет, что замерзал в отряде. Клянусь, раньше нам 2–3 одеяла разрешали! Сейчас вообще газовая котельная, очень жарко. Почему он в посольство не жаловался, если проблемы? Я вот сразу звоню.
Махфи – из Ирана. Ему 33 года. Из них 7,5 он провел за решеткой – впереди еще 4,5 года. Как и большинство, сел за наркотики. Как и большинство, уверяет, что подставили. В Иран его не отправят, потому что там за наркотики – смертная казнь. Русский язык Махфи выучил очень быстро. Следом – японский, таджикский и на всякий случай мордовский.
– Не жалею, что сюда попал, – улыбается Махфи. Здесь вообще многие улыбаются, что для российских колоний нетипично. – У меня столько опыта, сколько у президента Ирана, может, нет. С первого дня, как меня поймали, я пишу дневник на фарси: сколько раз зубы чистил, с кем общаюсь, как индийские фильмы смотрю и плачу. Да, я плачу. Когда из посольства приезжают, я дневники домой передаю. У меня там мама с папой, пять старших братьев и сестра. Я здесь сижу в тюрьме, а они там, как в тюрьме, из-за меня. Отцу – 72, матери – 68. Дай Бог, чтобы дождались. Хотели приехать, но я не разрешаю. Как они будут жить дальше? Лучше позвоню. Жены и детей нет у меня, слава Аллаху. Потому что и за них переживал бы. Вернусь, хочу дочку и сына.
В колонии Махфи ценят. Он – старший повар, с ним работают китайцы, вьетнамцы, непальцы, турки, азербайджанцы. Могут любую сладость испечь.
Напротив ИК-22 находится ИК-5, где сидят бывшие силовики. Они конкуренты – и те и другие пекут хлеб и продают местным жителям. Хлеб иностранцев разлетается за несколько минут. «Ментовский» хлеб за что-то недолюбливают.
ИК-22 – воплощенная в жизнь мечта Маркса и Энгельса. Именно здесь соединяются, пусть и на время, пролетарии всех стран. Вдоль блочной ограды два монгола боронят землю, чтобы не прорастала травой. Со своенравным мерином Малым монголы сразу нашли общий язык – это у них в крови. В небольшом свинарнике почему-то лучше всего управляются кубинцы. Но производство колонии держится на хрупких плечах китайцев и вьетнамцев. Они самые усидчивые и рукастые, все схватывают на лету – и шьют, и готовят, и ажурные шахматные фигурки из дерева вырезают. На Арбате эти шахматы потом с удовольствием раскупают иностранные туристы.
В швейном цехе зэки могут заработать чистыми до 1000 рублей в месяц в зависимости от выработки. На руки их, разу­меется, не дают, переводят на личный счет. Шьют здесь охотничьи и рыбацкие утепленные костюмы – заказ частного предпринимателя. За каждый колония получит в среднем 300 рублей. Сам бизнесмен наварит раз в 10 больше. В колонии об этом знают, но цены все равно не накручивают. С заказами и так проблемы.

Тюремщик Мухоммад

  Увольняясь из афганской тюрьмы после 6 лет службы, Мухоммад Экбал Баз Мухаммад зарекся возвращаться. Уезжая в начале 1997 года на заработки в Россию, он не знал, что есть поговорка «От тюрьмы и от сумы не зарекайся».
– Не мог я больше в Афганистане жить, – объясняет этот худощавый мужчина. – Не было условий для человеческой жизни. Тем более 6 лет я работал в тюрьме, надзирал за политзаключенными. Афганская тюрьма ломает человека. Преступников ведь нигде не приветствуют. Однако их понимать и жалеть можно. Среди них много жертв обстоятельств. Я это понимал. Другие – нет. Но для всех хорошим быть не можешь. Были недовольные. И именно они пришли к власти. Стало опасно.  
В Москве Мухоммад торговал хозтоварами на Черкизовском и Сходненском рынках. В Кабуле оставил жену, которая младше его на 20 лет, и маленького сына. На те деньги, которых в Москве одному едва хватало на месяц, семья в Афганистане жила полгода. А в 1999 году Мухоммада арестовали за наркотики.
В августе ему исполнится 50 лет. Он мечтает отметить эту дату на воле. Сидеть еще полгода, но Мухоммад надеется на условно-досрочное освобождение и на то, что знакомые, которым он помогал в свое время, соберут ему 400 долларов на дорогу домой.
– Сыну уже 11 лет, – вздыхает он. – А я даже не знаю, как выглядит. Возвращаюсь домой с позором, но без семьи я не выживу. Только здесь это и понял.