Дорогие дети или почему пустеют детдома
Детдома в России пустеют. Чиновники и СМИ радостно рапортуют об их закрытии и о деревнях, где в каждой второй семье растут сироты. В этом потоке позитива тонут истории, открывающие обратную сторону, которая есть у каждой медали: детей порой берут потому, что это выгодно.
Детдома в России пустеют. Чиновники и СМИ радостно рапортуют об их закрытии и о деревнях, где в каждой второй семье растут сироты. В этом потоке позитива тонут истории, открывающие обратную сторону, которая есть у каждой медали: детей порой берут потому, что это выгодно.
В детдом по заявлению
Новгородская область, деревня Теребутицы. В прошлом году семья местной жительницы Ольги Ермошиной была признана лучшей в области. В июне шестерых приемных детей Ольги Александровны поместили обратно в детский дом. Причина – заявление соседей, которые утверждают, что сиротам у Ермошиной живется не так хорошо, как кажется.
«Соседи» – это три местные жительницы и супруги-петербуржцы, приезжающие в деревню летом. Население Теребутиц – больше восьмидесяти человек, однако пяти подписей хватило, чтобы дети, прожившие у Ермошиных от двух до семи лет, в одночасье отправились в детдом. В том числе девочка Ульяна.
13-летняя Ульяна жила у Ольги Ермошиной вместе с сестрой Каролиной. После смерти матери Ульяну забрала в Петербург тетка, но скоро вернула в детский дом – девочка воровала деньги, из-за нее в семье начались скандалы. Сменив благоустроенную питерскую квартиру на детдом в селе Менюша, Ульяна стала звонить Ермошиной: «Тетя Оля, возьмите меня к себе!» И тетя Оля взяла.
Кроме Ульяны, в семье жили 17-летняя Света, 15-летняя Яна, 13-летний Саша, 11-летний Андрюша, 10‑летние Каролина и Данилка и 6-летняя Оля. Еще двое детей, Руслана и Алеша, уже выросли.
– Своих детей у меня нет, я растила племянника, – рассказывает Ольга Александровна. – Однажды приехал знакомый и говорит: «Можно я к тебе девочку из Москвы привезу погостить на лето? У нее отца нет, мать пьяница, жалко ребенка». Привози, говорю. Приехала Руслана. Хорошая девочка оказалась – все в доме ее сразу приняли. В августе стала я ее домой собирать, в школу ведь надо идти, а она вдруг говорит: «Если вы меня не оставите у себя, я повешусь». Потом родственник попросил взять на лето мальчишку. Приехал Леша – и тоже прижился, попросился остаться, четыре года до армии у меня жил и ко мне же потом вернулся. А после Русланы с Лешей я поняла, что не могу без детей.
У Ермошиных большое хозяйство и достаток – семья продает мед, молоко, мясо. Хороший деревенский дом: прямо от двери попадаешь к большому столу, по кухне видно, что готовят тут много, в комнатах – аккуратно застеленные кровати, хорошая мебель, везде игрушки. Домашние не прячутся по углам, легко вступают в разговор. Я не психолог, но это точно не то место, откуда хочется бежать.
Тем не менее, если верить соседям, в этом доме дети недоедали, с ними разговаривали матом, били и заставляли работать. В качестве подтверждения соседи привезли в органы опеки видеозапись, на которой Ульяна рассказывает, как плохо живется у приемной мамы.
– Что из этого правда? – в лоб спрашиваю Ольгу Александровну. Большинство из обвинений отвергли сами дети, в том числе Ульяна, и соседи из числа «неподписантов». Но кое-что в показаниях соседок правда.
– Ну вот смотрите, – вздыхает Ермошина. – Говорят, мы детей работать заставляем. А не должны? Во-первых, этих детей нужно приучать ко всему – ухаживать за собой, вести хозяйство. Им не хочется, конечно, но они всё должны уметь делать – иначе как дальше жить? Во-вторых, мы живем в деревне, тут надо картошку копать, воду носить, кур кормить, корову доить. Не когда тебе хочется, а когда нужно. Корову, кстати, Ульяна попросила купить, пообещала, что будет доить. Естественно, ей это быстро надоело. Она хотела одного – уехать жить в Питер.
Причиной случившегося Ермошины считают то, что соседка-дачница пообещала Ульяне забрать ее с собой в город. Когда Галина Данилова, директор детдома в Менюше, спросила женщину об этом, та ответила: мол, девочка все неправильно поняла.
Когда у Ермошиной забрали детей – всех, кроме Яны, которая захотела остаться и по возрасту имела право выбирать, в Менюшском детском доме шел ремонт. Кого-то сразу отправили в детский лагерь, кого-то – в гостевую семью, а самую младшую из «изъятых» – шестилетнюю Олю устроить никуда не удалось. Директор под свою ответственность разрешила Ольге Ермошиной взять девочку назад. Соседи отреагировали письмом в областной отдел образования. Ребенок снова отправился в детдом. Происходящее больше всего напоминало строчку из Высоцкого: «…Если вы не отзоветесь, мы напишем в «Спортлото». Меня Ольга Ермошина первым делом спросила: «Вам жалоба на нас пришла, да?»
«Я – плохой ребенок»
– Если ребенка забирают из семьи, это всегда очень болезненная травма, – говорит психолог Мария Капилина, работающая в знаменитом московском детском доме №19 – первом патронатном учреждении в стране. – Вторичная утрата наслаивается на первичную – утрату родной семьи. Она ее подтверждает. Ребенок делает единственно возможный для себя вывод: «Я – плохой ребенок». Он растет с этим сознанием, и его шансы завести собственную семью минимизируются. Отверженность порождает и озлобленность. Конечно, такая ситуация – травма и для приемной матери.
Из всего, что Ольга Ермошина услышала, лишившись детей, ее больше всего обидело обвинение, что приемышей она брала из-за денег.
Есть четыре способа устройства сирот в семьи, и два из них связаны с денежной поддержкой – это приемная семья и патронат. В этом случае на ребенка выплачивается пособие, а один из членов семьи получает зарплату как воспитатель. Ольге Ермошиной, например, платили по 2,5 тысячи за каждого ребенка плюс пособие – по 4 тысячи.
Итого – больше 40 тысяч рублей в месяц. Любой деревенский житель скажет, что это много. Любой многодетный родитель – что мало. Тот, кто не считает для себя возможным взять в семью чужого ребенка, возмутится: какие деньги, если речь о детях!
Коммерческий подход к проблеме сирот – не новость нашего циничного времени. В России издавна существовала традиция отдавать их родственникам или чужим людям «в услужение», «в учение». Всем известные строки: «Милый дедушка, Константин Макарыч… сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню…» Нечто похожее на современный патронат существовало уже при Екатерине II: сирот отдавали в деревенские семьи, «у доброхотных людей дабы научился науке, или промыслу, или ремеслу, и доставлен был ему способ учиниться добрым гражданином». Доброхоты получали деньги – ежемесячно от 2 до 5 рублей.
Работники сиротских учреждений не видят проблемы в том, что желающие взять ребенка в приемную семью или патронат получают денежную поддержку, и призывают не проводить ненужных параллелей: деньги дают не ЗА детей, а НА детей.
– В этом ничего плохого нет, – считает психолог Мария Капилина. – Для ребенка такие люди – родители, для детского дома – сотрудники. Они получают деньги за качественное исполнение своих обязанностей. Обвиняют приемных родителей в меркантильности те, кто сам сироту не возьмет ни за какие деньги. Да, были и будут те, у кого изначально корыстные побуждения. Но их мало, и чтобы отсекать людей с такими мотивами, должно существовать сопровождение семьи. Устраивать детей в семьи надо профессионально.
Садистские приемы приемной матери
В 2006 году суды отменили более 1 тысячи решений о передаче детей в приемные семьи.
Республика Хакасия, деревня Чапаево. Два года назад местная жительница Ирина Данилова была осуждена на 8 лет за издевательства над приемными детьми и убийство одного из них. Воспитатель детсада решила взять сирот на воспитание, глядя на соседей – вернее, узнав о сумме, которую те получают за десятерых приемышей. В ходе следствия Данилова призналась, что брала детей ради денег. Сначала двоих, потом, когда двухлетний Кирилл Токояков погиб, еще троих. Что в семье творится неладное, в Чапаево подозревали многие, но никто не вмешался, пока из дома Даниловых не увезли на скорой четырехлетнего Тиму Токоякова – брата погибшего Кирилла. В больнице мальчик умер – как выяснилось, от наказания приемной матери. Наделавшего в штанишки четырехлетку Данилова тыкала лицом в кошачий туалет с опилками, пока тот не задохнулся.
Садистка прошла все психологические тесты, необходимые для того, чтобы стать приемной матерью. А потом семью не особо доставали проверками, потому что жалоб на нее не поступало.
В детском доме №19 считают, что подобные и вообще любые ситуации, когда приемные родители злоупотребляют своими обязанностями, результат недосмотра. Не соседей или школы. При патронатной форме устройства сотрудники детского дома должны вести сопровождение семьи – приезжать лично, поддерживать контакт со школой и т.д. Если ребенок передан приемным родителям, как в случае с Даниловыми, контроль – за органом опеки. А что такое орган опеки? Это один-единственный специалист на десятки – а то и тысячи, как в Москве – семей. Что успел, то и проконтролировал.
Семью Ольги Ермошиной год назад перевели из патронатной формы в приемную. Если бы не эта перемена, считает она, дети были бы с ней.
Воспитывать сирот – тоже труд
Специалисты признают, что толчок к развитию патроната на селе дала именно материальная заинтересованность: это работа, за которую платят. Другой работы, за которую бы платили, на селе мало, а то и совсем нет.
Иркутская область, село Хор-Тагна. В 90-х годах тут закрылись совхоз и лесхоз. Остались школа, почта, сельская администрация, детсад, амбулатория и центр досуга – больше в селе, где свыше 800 жителей, работать было негде. Когда в 1995 году в Хор-Тагне открылся детский дом, село встрепенулось – появилось 90 новых рабочих мест.
Так повелось, что детдомовцев сразу стали принимать в семьях – они сдружились с «домашними» детьми, их охотно приглашали в гости. За те четыре года, что в Иркутской области действует закон о патронате, 78 из 136 воспитанников детдома расселились в семьях по всему району. Сейчас в Хор-Тагне шутят: «Мы уже не знаем, где начинается и заканчивается детский дом». Если бы не патронат, это село, возможно, повторило бы судьбу многих других, медленно умирающих в глубинке.
Так плохо или хорошо, что за воспитание сирот люди получают деньги? Или доброхоты только тогда проявляют милосердие, когда без оглядки усыновляют чужого ребенка? Информация для размышления: по статистике усыновители возвращают детей в 10–25 процентах случаев, процент возврата при патронатном воспитании – 5–7 процентов.
…То, что произошло в Теребутицах – почти наверняка недоразумение, выросшее на топкой почве соседских неурядиц. Именно это, я уверена, заставляет соседок Ольги Ермошиной на голубом глазу утверждать, что в хороших семьях дети не пасут коз, не цепляют вшей, не учат уроки в половине одиннадцатого вечера и не доят коров. А если все это и бывает, так у родной матери – не у приемной.
– Маме все прощается – она пусть и плохая, но мама, – говорят они. – Когда чужого берешь, несешь ответственность. А вражда ни при чем, мы всё сделали ради детей!
– Вы думали, что с детьми будет дальше? – спрашиваю я.
– А что дети? Поевши там, попивши…
– Где – там?
– В детдоме, – пояснила одна.
– Вам правда кажется, что в детдоме им лучше?
– Ох, не знаю я, как лучше, а как хуже, – обиделась другая.
Вот именно: они не знают.
К счастью, знает Ольга Ермошина. На днях она позвонила и сообщила, что ходит на психологический тренинг и хочет, чтобы ее приемные дети вернулись домой.
В детдом по заявлению
Новгородская область, деревня Теребутицы. В прошлом году семья местной жительницы Ольги Ермошиной была признана лучшей в области. В июне шестерых приемных детей Ольги Александровны поместили обратно в детский дом. Причина – заявление соседей, которые утверждают, что сиротам у Ермошиной живется не так хорошо, как кажется.
«Соседи» – это три местные жительницы и супруги-петербуржцы, приезжающие в деревню летом. Население Теребутиц – больше восьмидесяти человек, однако пяти подписей хватило, чтобы дети, прожившие у Ермошиных от двух до семи лет, в одночасье отправились в детдом. В том числе девочка Ульяна.
13-летняя Ульяна жила у Ольги Ермошиной вместе с сестрой Каролиной. После смерти матери Ульяну забрала в Петербург тетка, но скоро вернула в детский дом – девочка воровала деньги, из-за нее в семье начались скандалы. Сменив благоустроенную питерскую квартиру на детдом в селе Менюша, Ульяна стала звонить Ермошиной: «Тетя Оля, возьмите меня к себе!» И тетя Оля взяла.
Кроме Ульяны, в семье жили 17-летняя Света, 15-летняя Яна, 13-летний Саша, 11-летний Андрюша, 10‑летние Каролина и Данилка и 6-летняя Оля. Еще двое детей, Руслана и Алеша, уже выросли.
– Своих детей у меня нет, я растила племянника, – рассказывает Ольга Александровна. – Однажды приехал знакомый и говорит: «Можно я к тебе девочку из Москвы привезу погостить на лето? У нее отца нет, мать пьяница, жалко ребенка». Привози, говорю. Приехала Руслана. Хорошая девочка оказалась – все в доме ее сразу приняли. В августе стала я ее домой собирать, в школу ведь надо идти, а она вдруг говорит: «Если вы меня не оставите у себя, я повешусь». Потом родственник попросил взять на лето мальчишку. Приехал Леша – и тоже прижился, попросился остаться, четыре года до армии у меня жил и ко мне же потом вернулся. А после Русланы с Лешей я поняла, что не могу без детей.
У Ермошиных большое хозяйство и достаток – семья продает мед, молоко, мясо. Хороший деревенский дом: прямо от двери попадаешь к большому столу, по кухне видно, что готовят тут много, в комнатах – аккуратно застеленные кровати, хорошая мебель, везде игрушки. Домашние не прячутся по углам, легко вступают в разговор. Я не психолог, но это точно не то место, откуда хочется бежать.
Тем не менее, если верить соседям, в этом доме дети недоедали, с ними разговаривали матом, били и заставляли работать. В качестве подтверждения соседи привезли в органы опеки видеозапись, на которой Ульяна рассказывает, как плохо живется у приемной мамы.
– Что из этого правда? – в лоб спрашиваю Ольгу Александровну. Большинство из обвинений отвергли сами дети, в том числе Ульяна, и соседи из числа «неподписантов». Но кое-что в показаниях соседок правда.
– Ну вот смотрите, – вздыхает Ермошина. – Говорят, мы детей работать заставляем. А не должны? Во-первых, этих детей нужно приучать ко всему – ухаживать за собой, вести хозяйство. Им не хочется, конечно, но они всё должны уметь делать – иначе как дальше жить? Во-вторых, мы живем в деревне, тут надо картошку копать, воду носить, кур кормить, корову доить. Не когда тебе хочется, а когда нужно. Корову, кстати, Ульяна попросила купить, пообещала, что будет доить. Естественно, ей это быстро надоело. Она хотела одного – уехать жить в Питер.
Причиной случившегося Ермошины считают то, что соседка-дачница пообещала Ульяне забрать ее с собой в город. Когда Галина Данилова, директор детдома в Менюше, спросила женщину об этом, та ответила: мол, девочка все неправильно поняла.
Когда у Ермошиной забрали детей – всех, кроме Яны, которая захотела остаться и по возрасту имела право выбирать, в Менюшском детском доме шел ремонт. Кого-то сразу отправили в детский лагерь, кого-то – в гостевую семью, а самую младшую из «изъятых» – шестилетнюю Олю устроить никуда не удалось. Директор под свою ответственность разрешила Ольге Ермошиной взять девочку назад. Соседи отреагировали письмом в областной отдел образования. Ребенок снова отправился в детдом. Происходящее больше всего напоминало строчку из Высоцкого: «…Если вы не отзоветесь, мы напишем в «Спортлото». Меня Ольга Ермошина первым делом спросила: «Вам жалоба на нас пришла, да?»
«Я – плохой ребенок»
– Если ребенка забирают из семьи, это всегда очень болезненная травма, – говорит психолог Мария Капилина, работающая в знаменитом московском детском доме №19 – первом патронатном учреждении в стране. – Вторичная утрата наслаивается на первичную – утрату родной семьи. Она ее подтверждает. Ребенок делает единственно возможный для себя вывод: «Я – плохой ребенок». Он растет с этим сознанием, и его шансы завести собственную семью минимизируются. Отверженность порождает и озлобленность. Конечно, такая ситуация – травма и для приемной матери.
Из всего, что Ольга Ермошина услышала, лишившись детей, ее больше всего обидело обвинение, что приемышей она брала из-за денег.
Есть четыре способа устройства сирот в семьи, и два из них связаны с денежной поддержкой – это приемная семья и патронат. В этом случае на ребенка выплачивается пособие, а один из членов семьи получает зарплату как воспитатель. Ольге Ермошиной, например, платили по 2,5 тысячи за каждого ребенка плюс пособие – по 4 тысячи.
Итого – больше 40 тысяч рублей в месяц. Любой деревенский житель скажет, что это много. Любой многодетный родитель – что мало. Тот, кто не считает для себя возможным взять в семью чужого ребенка, возмутится: какие деньги, если речь о детях!
Коммерческий подход к проблеме сирот – не новость нашего циничного времени. В России издавна существовала традиция отдавать их родственникам или чужим людям «в услужение», «в учение». Всем известные строки: «Милый дедушка, Константин Макарыч… сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню…» Нечто похожее на современный патронат существовало уже при Екатерине II: сирот отдавали в деревенские семьи, «у доброхотных людей дабы научился науке, или промыслу, или ремеслу, и доставлен был ему способ учиниться добрым гражданином». Доброхоты получали деньги – ежемесячно от 2 до 5 рублей.
Работники сиротских учреждений не видят проблемы в том, что желающие взять ребенка в приемную семью или патронат получают денежную поддержку, и призывают не проводить ненужных параллелей: деньги дают не ЗА детей, а НА детей.
– В этом ничего плохого нет, – считает психолог Мария Капилина. – Для ребенка такие люди – родители, для детского дома – сотрудники. Они получают деньги за качественное исполнение своих обязанностей. Обвиняют приемных родителей в меркантильности те, кто сам сироту не возьмет ни за какие деньги. Да, были и будут те, у кого изначально корыстные побуждения. Но их мало, и чтобы отсекать людей с такими мотивами, должно существовать сопровождение семьи. Устраивать детей в семьи надо профессионально.
Садистские приемы приемной матери
В 2006 году суды отменили более 1 тысячи решений о передаче детей в приемные семьи.
Республика Хакасия, деревня Чапаево. Два года назад местная жительница Ирина Данилова была осуждена на 8 лет за издевательства над приемными детьми и убийство одного из них. Воспитатель детсада решила взять сирот на воспитание, глядя на соседей – вернее, узнав о сумме, которую те получают за десятерых приемышей. В ходе следствия Данилова призналась, что брала детей ради денег. Сначала двоих, потом, когда двухлетний Кирилл Токояков погиб, еще троих. Что в семье творится неладное, в Чапаево подозревали многие, но никто не вмешался, пока из дома Даниловых не увезли на скорой четырехлетнего Тиму Токоякова – брата погибшего Кирилла. В больнице мальчик умер – как выяснилось, от наказания приемной матери. Наделавшего в штанишки четырехлетку Данилова тыкала лицом в кошачий туалет с опилками, пока тот не задохнулся.
Садистка прошла все психологические тесты, необходимые для того, чтобы стать приемной матерью. А потом семью не особо доставали проверками, потому что жалоб на нее не поступало.
В детском доме №19 считают, что подобные и вообще любые ситуации, когда приемные родители злоупотребляют своими обязанностями, результат недосмотра. Не соседей или школы. При патронатной форме устройства сотрудники детского дома должны вести сопровождение семьи – приезжать лично, поддерживать контакт со школой и т.д. Если ребенок передан приемным родителям, как в случае с Даниловыми, контроль – за органом опеки. А что такое орган опеки? Это один-единственный специалист на десятки – а то и тысячи, как в Москве – семей. Что успел, то и проконтролировал.
Семью Ольги Ермошиной год назад перевели из патронатной формы в приемную. Если бы не эта перемена, считает она, дети были бы с ней.
Воспитывать сирот – тоже труд
Специалисты признают, что толчок к развитию патроната на селе дала именно материальная заинтересованность: это работа, за которую платят. Другой работы, за которую бы платили, на селе мало, а то и совсем нет.
Иркутская область, село Хор-Тагна. В 90-х годах тут закрылись совхоз и лесхоз. Остались школа, почта, сельская администрация, детсад, амбулатория и центр досуга – больше в селе, где свыше 800 жителей, работать было негде. Когда в 1995 году в Хор-Тагне открылся детский дом, село встрепенулось – появилось 90 новых рабочих мест.
Так повелось, что детдомовцев сразу стали принимать в семьях – они сдружились с «домашними» детьми, их охотно приглашали в гости. За те четыре года, что в Иркутской области действует закон о патронате, 78 из 136 воспитанников детдома расселились в семьях по всему району. Сейчас в Хор-Тагне шутят: «Мы уже не знаем, где начинается и заканчивается детский дом». Если бы не патронат, это село, возможно, повторило бы судьбу многих других, медленно умирающих в глубинке.
Так плохо или хорошо, что за воспитание сирот люди получают деньги? Или доброхоты только тогда проявляют милосердие, когда без оглядки усыновляют чужого ребенка? Информация для размышления: по статистике усыновители возвращают детей в 10–25 процентах случаев, процент возврата при патронатном воспитании – 5–7 процентов.
…То, что произошло в Теребутицах – почти наверняка недоразумение, выросшее на топкой почве соседских неурядиц. Именно это, я уверена, заставляет соседок Ольги Ермошиной на голубом глазу утверждать, что в хороших семьях дети не пасут коз, не цепляют вшей, не учат уроки в половине одиннадцатого вечера и не доят коров. А если все это и бывает, так у родной матери – не у приемной.
– Маме все прощается – она пусть и плохая, но мама, – говорят они. – Когда чужого берешь, несешь ответственность. А вражда ни при чем, мы всё сделали ради детей!
– Вы думали, что с детьми будет дальше? – спрашиваю я.
– А что дети? Поевши там, попивши…
– Где – там?
– В детдоме, – пояснила одна.
– Вам правда кажется, что в детдоме им лучше?
– Ох, не знаю я, как лучше, а как хуже, – обиделась другая.
Вот именно: они не знают.
К счастью, знает Ольга Ермошина. На днях она позвонила и сообщила, что ходит на психологический тренинг и хочет, чтобы ее приемные дети вернулись домой.
