Борис Березовский: У Путина было три варианта. Он выбрал худший

В одном кабинете с Бадри

– Борис Абрамович, этой фотографии Бадри у вас в кабинете раньше не было?
– Раньше был живой человек, теперь его нет.
– У вас есть ощущение, что за его гибелью все-таки стоит Саакашвили?
– Прямых доказательств нет, но копятся косвенные. Во-первых, стремительно объявился отдаленный родственник Бадри – приемный сын сводной сестры – и принялся вступать в права наследства;  в Тбилиси была немедленно освобождена от ареста телерадиокомпания «Имеди», а все остальное имущество Бадри осталось под арестом. Компанию присвоил так называемый родственник Бадри и передал контроль над ней людям Саакашвили. Такое за один день не делается – значит, готовились. Во-вторых, в Белоруссии был арестован известный международный мошенник Зельцер, тоже посягавший на имущество Бадри. Американский госдепартамент выразил обеспокоенность по поводу его ареста – и насколько я знаю, это заявление по своим каналам продавил Саакашвили. Значит, он действительно очень боится, что арестован (и может заговорить) хоть один человек, который что-то знает.
А кроме того, результатов экспертизы нет до сих пор. И я продолжаю утверждать, что Бадри ничем серьезным никогда не болел.
– Как по-вашему, следует ли ждать каких-то перемен от смены власти в России?
– Смена власти не означает смены режима, и если перемены произойдут – то не в результате чьей-то воли, а просто потому, что получившаяся конструкция крайне неустойчива. Раздаются голоса: «В России не может быть двоевластия». А где оно может быть вообще?! Путину недостаточно быть премьером, он захотел стать лидером партии,  контролировать парламент – и некоторые парламентарии  кивают на европейский опыт: в Европе, мол, масса случаев, когда лидер правящей партии автоматически становится премьером! Становится, но в парламентской республике. А у нас президентская. Можно и дальше пойти по этой логике – в Англии и Швеции королевская власть вообще наследуется. Но там у монарха нет никаких прав, а у нашего президента – вся полнота власти.
У Владимира Путина было три варианта, и он выбрал наихудший. Я часто говорил: что плохо для Путина – хорошо для страны. Но этот вариант и для страны плох, потому что конфликт во власти неизбежен. Он, собственно, уже и есть – пока на уровне чиновников, но ими не ограничится. Каковы были альтернативы? Первая – окончательное закрепление диктатуры, третий срок с переходом в пожизненное правление, вариант Назарбаева, допустим. С риторикой о том, что у нас демократия особая, переходная, – подобрали бы эпитет, опыт есть.

Проститутка на проститутке

– Запад бы не одобрил.
– Запад сильно деградировал: проститутка на проститутке. Безыдейные люди. Так что на первое время одобрил бы. Другое дело, что диктаторы уже и в ХХ веке своей смертью умирали крайне редко. А в ХХI такая вероятность стремится к нулю. На полноценную диктатуру нет ресурса – ни волевого, ни силового.
Помимо среднеазиатского варианта, был ельцинский – полный уход от власти, но он требовал серьезных гарантий. Надо было договориться с преемником: рано или поздно Путину нужно будет отвечать на неприятные вопросы. О чеченской войне, о Политковской, об отравлении Литвиненко, которое на том же Западе прогремело даже громче, чем убийство Анны. Надо выработать конвенции: здесь ты меня сможешь прикрыть? А здесь? Полный уход от власти означал бы абсолютное доверие к преемнику. Как в случае Ельцина. А Путин своим неуходом прислал Медведеву внятный сигнал, что доверяет ему не до конца. Он выбрал третий и самый неустойчивый вариант.
– Почему, по-вашему, выбор пал именно на Медведева?
– Потому что Сергея Иванова лоббировали Сечин, Патрушев, Устинов – люди, чей интеллектуальный резерв не сопоставим с лоббистами Медведева. Их попросту переиграли. Сторонники Медведева тоже не ахти какие интеллектуалы – вместо ума там хитрость, но с ней все в порядке.
– Кого вы включаете в это понятие – «сторонники Медведева»?
– Абрамович, Дерипаска, Чубайс, Волошин.
– Волошин сохраняет влияние?
– Думаю, громадное. Недаром именно его послали на Запад согласовывать этот вариант преемничества. Просто и Абрамовичу, и ему лучше не открывать рот – тогда становится видна истинная мера их ума; но хитрить и интриговать под ковром они умеют превосходно.
– И как будет выглядеть кризис, по-вашему?
– При такой конструкции – не обладая контролем ни над правительством, ни над парламентом – Медведев однажды спросит: каковы, собственно, мои полномочия? И в этот момент Сечин непременно скажет: «А! Я предупреждал! Что я говорил?!» После чего события могут развиваться непредсказуемо, но в любом случае стабильности не будет.
Власть встает на пути у любых инициатив, погружает сознание страны в летаргию. Посмотрите:  все эти гигантские нефтяные и газовые деньги ушли хоть на что-нибудь полезное? Построен новый город? Возрождена наука, сделаны великие открытия? Построены дороги, наконец? Не сделано ровно ничего, чем стоило бы гордиться. Зато власть неизбежно будет вкладывать эти деньги – и не в социальные или научные программы, а в военную машину. Так что конфликт с Западом тоже неизбежен, пусть и не в самой близкой перспективе.

Я нужен как злодей

– Борис Абрамович, а как вы думаете:  почему Литвиненко, а не вы? Почему людей вокруг вас так и косит, а вы по-прежнему невредимы?
– У меня есть своя версия – помимо того простого соображения, что нужен абсолютный демон, вредитель, управляющий всеми нитями заговоров в России, гений зла, на которого можно свалить любые политические убийства и собственные проколы. Но думаю, что в случае Литвиненко план был конкретный:  после его смерти Луговой признался бы, что получил приказ устранить Сашу от меня. И у меня было бы очень нелегкое положение – ведь след Лугового (и стоящего за ним государства) обнаружился только потому, что обнаружили полоний. Он был обнаружен в самый последний момент, по последнему анализу мочи, за три часа до смерти Саши, когда он уже сутки был без сознания – это подвиг британских медиков. Скотленд-Ярд вполне убедительно доказал виновность Лугового, и в этой комбинации я, несомненно, был «главным злодеем». Потому что за сутки до убийства Луговой сидел там, где сейчас сидите вы, и распивал со мной бутылку вина. Никто не мешал ему влить полоний в мой бокал. Видимо, я нужен был не в качестве жертвы, а в качестве злодея.
Хотя попытка устранить меня была позже – уже после смерти Саши, весной прошлого года, один мой друг прилетел в Лондон и сообщил, что меня решено устранить. Что в Лондон приедет человек, которого я знаю, и попросит встречи со мной, я на нее соглашусь и буду убит на месте, прямо в офисе. А он тут же во всем признается, получит двадцать лет, отсидит десять и выйдет героем России.
– Это не я.
– Я знаю, он уже приезжал. На всякий случай я все сообщил Скотленд-Ярду, и вскоре был взят некто Атлангериев, которого я действительно знал.
– Как по-вашему – раскаивался ли Ельцин в выборе Путина?
– У Ельцина была та же проблема, что и у меня, простите за аналогию: я уже говорил, что не очень хорошо разбираюсь в людях. В душе Ельцин был не только человеком нового типа, но и представителем старой партийной власти: он знал, что придется уходить, но никогда не верил в это до конца. А когда настало время выбирать, вокруг него уже почти никого не было. Что до раскаяния – думаю, он вообще был религиозен в последние годы и раскаивался во многом.