Сыч, Малыш и Механик. Штурмовавших «Азовсталь» не признают участниками боевых действий

Кто считается участником боевых действий, а кто нет? Этот вопрос периодически всплывает в разных ситуациях и в разных городах. Донецк – не исключение. 

Передо мной сидят трое парней: 24-летний Стас Сычёв, 24-летний Ваня Похило и 23-летний Дима Игнатов. Дима, хоть и младше по возрасту, выглядит крупнее своих приятелей, за что получил ироничный позывной «Малыш». Стас «Сыч» и Ваня «Механик» по донбасской моде обросли бородами. Все они – сослуживцы по одному взводу 107-го полка армии ДНР, все были знакомы до мобилизации и все с марта находились в Мариуполе.

В телефоне – видео с куском репортажа «Первого канала». В нём командир взвода Стас, короткостриженый и безбородый, улыбаясь, повествует, как во время боёв за психиатрическую лечебницу он со своими товарищами рассекретил по татуировкам скрывающегося среди пациентов подполковника украинского полка «Азов»*.

Правда, никаких товарищей у взводного не существовало – и дело тут не в игре больного воображения, хоть место действия и было подходящим. Родина настолько ценит тех, кого она называет в речах пропагандистов своими защитниками, что отказывается официально их признать. Удостоверение участника боевых действий есть только у Стаса, да и то оно получено с большим трудом почти через год после начала спецоперации. У Димы в военном билете не записаны его специальность гранатомётчика и место прохождения службы, а у Вани вообще нет военника. И подобная ситуация у всех остальных солдат взвода, где, по словам троицы, было много 18- и 19-летних дончан.

«Говорили: дальше тыла не уедут»

– Иван и Стас работали в ДК имени Пушкина в Донецке, где и я с Эльвирой, мамой Стаса. С началом спецоперации в доме культуры открыли военкомат, – рассказывает мама Вани Наталья. – Когда стали приходить повестки, мы по знакомству просили, чтобы наших детей не отправляли в горячую точку. У них же никаких навыков не было: ни армии, ничего за плечами. Мы не против служить и не хотели бегать. Нам сказали, что они дальше тыловой Макеевки не уедут.

Эльвира и две Натальи – матери и полноправные участницы этой истории. Сыновья прошли суровые испытания, но для женщин они по-прежнему остаются детьми.

– Я неофициально работал мерчандайзером, и начальник в чате написал, что нужно всем мужчинам паспортные данные подать. Чтобы мы смогли получить пропуска и свободно ездить по городу. А через сутки скинул нам приказ Минобороны ДНР, что все мы мобилизованы и нам грозит до двух лет заключения, если не явимся. Притом на документе не стояло даже печати и в нём же говорилось, что мы будем разбирать завалы в тылу в течение двух месяцев, – рассказывает Дима.

– Никто не возражал работать в тылу, – подхватывает Стас. – Надо помочь государству – поможем, а когда отслужим, то и на контракт можно. Но у нас никакого обучения не было, только на построения и дежурства ходили. И вместо казарм – улица или заброшенное здание.

– Да что армия! Чему там научат? Вилами плац мести, – вставляет Ваня. Из всех друзей он самый немногословный.

Плохо, по рассказам сослуживцев, обстояли дела с экипировкой, ещё хуже – с питанием. Но хотя бы находились в тылу.

«Полигоном оказался Мариуполь»

– В три утра 8 марта нас подняли и сказали: «Вы идёте на полигон – возьмите с собой по две консервы и фляжку с водой». Полигоном оказался Мариуполь, – усмехается Дима.

И сразу же очутились в самом пекле сражений за высотки в Левобережном районе, а затем – на «Азовстали».

– Командование прекрасно знало, куда мы идём, – рассказывает Стас. – Первый раз я стрелял из автомата уже в бою. Старшее поколение, шахтёры – вообще смех. Мне снайпера прислали с винтовкой Мосина 1943 года, он её даже зарядить правильно не умел. Нормальное горячее питание нам стали подвозить только через два месяца – до этого или местные подкармливали, или ели, что находили в брошенных домах. Постоянно все болели. Хорошую форму я затрофеил у украинца – они по полной, в отличие от нас, были экипированы. Нам даже нормальных спальников и плащ-палаток не выдали.

Недоуменно спрашиваю: «Как же вы смогли выжить?»

– Ещё до спецоперации я увлекался военной тематикой, тактической медициной и теоретически был хорошо готов, – отвечает Стас.

– Играли в шутеры (жанр компьютерных «стрелялок» от первого лица. – Авт.), смотрели фильмы и приблизительно понимали механику процесса. Подстраивали реальность под игру, – дополняет Дима.

– Они просто понимали, что их дома ждут и любят, – вступает в разговор Эльвира Сычёва.

– Мы не знали, что им довольствие положено. Всю амуницию за свой счёт покупали, – говорит Наталья Игнатова.

В Мариуполе матери стали полноценными участницами происходящего.

– Мы увидели на «Первом канале» интервью Стаса и оказались в диком шоке: они не могут быть в Мариуполе! Для нас начался кромешный ад. Однажды ночью мне звонил сын и говорил, что они все очутились в разных местах, а командиры их бросили. И мы с мамами установили, где все они находятся, и помогли им соединиться. Хотя и постоянно говорят, что телефонами пользоваться нельзя. Но мы же не могли дать детям погибнуть! Когда появилась первая возможность, тотчас поехали в Мариуполь подкормить их. На нас военные смотрели как на дурочек, вылупив глаза: «Куда? Нельзя! Там бои ещё идут». А мы не можем по-другому: на пару часов увидишься – и станет легче, – рассказывает Наталья Похило.

«Дайте хотя бы медали»

Первыми битвы закончились для Стаса – 9 мая после открывшегося кровотечения его отправили в госпиталь, дважды прооперировали и на судебно-медицинском освидетельствовании указали целый букет диагнозов, включая контузию и эпилепсию. Диму комиссовали в декабре и поставили категорию негодности к воинской службе. Притом приказ об увольнении его как студента подписали месяцем ранее, но он не знал о нём и продолжал служить. Ваня до сих пор числится водителем командира части, но сейчас проходит лечение в психдиспансере от посттравматического синдрома и последствий контузий. Он отчётливо помнит только две: сколько их на самом деле – неизвестно. Парни не особо вдаются в подробности своих травм – на то они и парни. Вместо них говорят мамы: Ваня не помнит многих моментов, Дима не слышит на одно ухо, все бойцы стали нервными и раздражительными.

– Направление на СМЭ не дают, всем приходится самим лечиться, – говорит Эльвира Сычёва. – У всех в медкартах написано, что контузии получены в Мариуполе, а там их будто бы и не было.

– Журналы боевых действий переписаны, и там никого нет из нас. Чтобы подтвердить, что они участвовали, нужны, например, подписи всего взвода. А откуда они возьмутся, если по документам никого из взвода не было на «Азовстали», – удивляется Стас.

– В декабре пришло 400 медалей «За освобождение Мариуполя». Все наши дети были в рапорте о награждении, подписанном комбатом, но никто не получил. Нам говорят, что командование нашу папочку постоянно отодвигает, потому что в списках много восемнадцатилетних, в том числе погибших, как Данил Попов. Не хотят признавать, что они были. Комбата просят вычеркнуть их из списка, а он не может. Мы ничего не скрываем, пишем во все инстанции, всех называем по фамилии. Кем нас только не объявляли – даже проукраинскими. Но нам надо добиться правды. Дайте нам хотя бы медали! – продолжает Эльвира Сычёва.

Только вот пока непонятно, за что давать, раз даже солдаты официально не признаны. Может быть, и не было никакого освобождения?

*В признан властями РФ террористической организацией и запрещён