Дмитрий Быков: Горький Сахаров

14 декабря 1989 года – ровно 30 лет назад – не стало ученого-физика, а также диссидента и правозащитника Андрея Сахарова.

Путь, проделанный Сахаровым за 68 лет жизни, – из советской элиты в ссыльные изгои и назад во власть, – колоссален. Проблема в том, что оценить его со стороны крайне сложно. Но публицисту Дмитрию Быкову это по силам.

Сегодня ему пришили бы разглашение гостайны

Современная физика – вещь почти эзотерическая: кроме специалистов, разобраться в ней никто не в состоянии. Инакомыслие и правозащита тоже не имеют для нормального человека никакого значения, пока не коснутся лично его – то есть пока он, грубо говоря, не сидит или не защищает сидящих.

Физиков и политзаключенных по определению немного, то и другое – высококвалифицированный труд, именно поэтому большинство современников Сахарова могли оценить масштаб его личности именно по размаху крайностей: сначала – академик (минуя стадию членкорства) в 32 года, лауреат Ленинской и Сталинской премий, трижды Герой Социалистического Труда, потом – фактический враг народа, лишенный всех этих званий и сосланный в Горький (Андропов настоял на ссылке, многие в ЦК требовали ареста или лишения гражданства, но выслать отца водородной бомбы за границу никто бы не решился, да и посадить – рискованно, поздний СССР боялся общественного мнения). А потом – личный звонок Горбачева по специально проведенному телефону, возвращение в Москву, избрание народным депутатом. А посмертно – 60 городов России и мира, в большинстве которых он сроду не бывал, где есть улица Сахарова или памятник ему: от Нью-Йорка до Еревана, от Москвы до Барнаула.

Сегодняшняя Россия близка к тому, чтобы многие из этих улиц переименовать – как еще ей достать Сахарова? Его освистывали и в Совете народных депутатов, а посмертно вообще объявили пособником США в развале СССР. Сегодня он, конечно, ссылкой бы не отделался – на приличия давно махнули рукой: мгновенно пришили бы разглашение гостайны, как Сутягину, или экстремизм, или оскорбление чувств… И участие в создании оружия массового поражения было бы скорей отягчающим обстоятельством: тоже, гуманист – сделал «царь-бомбу», взрыв которой 31 октября 1961 года был самым мощным в истории человечества, ударная волна три раза обошла земной шар! Сидел бы в оборонке глубоко засекреченным, пользовался всеми благами, а в свободное время сколько угодно молился и каялся, – нет, он занимался политической деятельностью, которая по своим разрушительным масштабам превзошла «царь-бомбу», весь СССР разнесла… Представление о Сахарове-разрушителе (а не о мыслителе и тем более не о гуманисте) сегодня усиленно навязывается и почти не встречает сопротивления. Потому что понимать его деятельность – прерогатива немногих.

Предчувствовал войну с фашизмом

Сахаров родился 21 мая 1921 года в русской интеллигентной семье: дед – артиллерист, общественный деятель, борец против смертной казни; отец – преподаватель физики, самодеятельный музыкант, автор знаменитого задачника.

Сахаровские убеждения, сформировавшиеся в юности и, как ни странно, не особенно сильно менявшиеся, не так просты, чтобы охарактеризовать их одним словом. Он понимал, что социализм плох для производства и хорош для укрепления власти. Видел, что главной опасностью является национализм – любой, независимо от нации: «Сейчас уже не кажется невозможным, что русский национализм станет опять государственным. Одновременно – в том числе и в «диссидентской» форме – он изменяется в сторону нетерпимости. Все это только утверждает мою позицию, развивающуюся с юности».

Кстати, националистов среди диссидентов хватало, число их росло, и он, защищавший всех, был в курсе этой динамики. Отношение его к Ленину тоже было сложней нынешних черно-белых оценок (да и вообще постсоветский мир сильно упростился): «Я не могу не ощущать значительность и трагизм личности Ленина и его судьбы, в которой отразилась судьба страны, понимаю его огромное влияние на ход событий в мире. Я согласен с высказыванием Бердяева, что исходный импульс Ульянова – и большинства других деятелей революции – был человеческий, нравственный».

Некоторые особенности сахаровского характера проявились уже в детстве. На уроках труда у него вечно ничего не получалось. Желая проверить, не стукач ли он, два соседа по парте зажали ему руку тисками. Он все вытерпел и не наябедничал, и мучители стали его лучшими помощниками. «Неумение мастерить я восполнил причудливым изобретательством. Например, у меня был очень удобный, с моей точки зрения, потенциометр из куска хозяйственного мыла». Эта изобретательность сделала Сахарова выдающимся прикладником – именно так его характеризовали коллеги, не вкладывая в это никакого уничижительного смысла.

В 1938 году он поступил на физфак. Отношение его к Сталину было столь же определенным, как и предчувствие войны с фашизмом (которое пропаганда пыталась заглушить после пакта 1939 года, но умные ей не верили – и правильно делали).

После установочной статьи Мединского о пакте как выдающемся успехе советской дипломатии крамольными звучат слова Сахарова, написанные в 1980 году: «Договор Сталина с Гитлером оказался спусковым механизмом войны, ее непосредственной причиной, вместе, конечно, с Мюнхенскими соглашениями, но и они отчасти были порождены недоверием Запада к преступному сталинскому режиму. Да и сам приход Гитлера к власти имел одной из своих причин сталинскую политику разрушения социал-демократии, а более глубоко – общую дестабилизацию в мире, вызванную политикой нашей страны». Интересно, это уже по нынешним временам экстремизм или пока только политическая близорукость? Однако тем, кто уравнивает Гитлера и Сталина, с Сахаровым тоже не по пути: «И все же я и сейчас убежден, что поражение в войне с германским фашизмом было бы величайшей трагедией народа, большей, чем все, что досталось на его долю от собственных палачей». С этим никак не поспоришь, хотя находятся и те, кто спорит.

И в военных главах сахаровских «Воспоминаний» содержится предвидение – впрочем, для него как раз и в восьмидесятые не нужно было особенной прозорливости: «Сильные, истинные чувства людей – ненависть к войне и гордость за то, что совершено на войне, – ныне часто эксплуатируются официальной пропагандой – просто потому, что больше нечего эксплуатировать... Манипуляция, культ Великой Отечественной войны на службе политических целей сегодняшнего дня, и это – отвратительно и опасно!»

Первое изобретение

Наиболее талантливых учеников физфака отобрали в Военно-воздушную академию, но Сахаров не прошел по здоровью (он многократно подчеркивает, что никогда не ловчил, чтобы избежать фронта). Остальные были эвакуированы в Ашхабад. По дороге в эвакуацию Сахаров читал специальные работы по теории относительности и, по собственному признанию, понял ее лучше, чем когда-либо. От предложенной ему аспирантуры он отказался, решив, что в военное время он нужнее на заводе.

Его направили на Ульяновский патронный завод, но, поскольку о производстве патронов он не имел никакого представления, ему пришлось работать на лесозаготовках. Вскоре он был назначен младшим технологом. Рабочий день продолжался 11 часов, иногда работали и по ночам, что особенно выматывало. После конфликта в цехе (он отказался утверждать явный брак) его перевели в заводскую лабораторию, где он вскоре сделал первое свое изобретение – прибор для контроля закалки бронебойных сердечников. В лаборатории познакомился он с двадцатидвухлетней Клавдией Вихиревой, на которой вскоре женился. В лаборатории проработал два года, занимаясь одновременно теоретической физикой; несколькоработ он послал Игорю Тамму, своему преподавателю, который заметил, что высокий их уровень очевиден, но «не все понятно»; Сахаров впоследствии скромно объяснял, что это все-таки было далеко от тогдашних тем Тамма.

В самом конце 1944 года Сахаров получил вызов в Физический институт Академии наук (ФИАН) и отбыл в Москву. Беременную жену он оставил в Ульяновске и забрал к себе сразу после родов, очень туманно представляя, где и как они будут жить.

20 лет секретности

Тамм проверил его знания, нашел их основательными (как по-военному формулировал сам Сахаров – «годен, не обучен»), потребовал немедленно выучить английский и взял в аспирантуру. В 1947 году Сахаров, по собственным оценкам, максимально за всю жизнь приблизился к передовому краю теоретической физики. Но еще в конце 1946-го его вызвали в гостиницу «Пекин»: в одном из номеров была обстановка рабочего кабинета со сталинским портретом на стене. Человек, представившийся генералом Зверевым, пообещал ему идеальные условия для работы и разрешение жилищной проблемы – в обмен на выполнение правительственного задания. Тогда Сахаров деликатно отказался, генерал не настаивал; год спустя он делал доклад у Курчатова в ЛИПАНе (Лаборатория измерительных приборов Академии наук – маскировочное название лаборатории по исследованию атомного ядра) и вновь получил предложение перейти туда. И опять сказал, что предпочитает заниматься теорией. Но уже в начале 1948 года Тамм сообщил ему и Семену Беленькому, что оба они включены в состав группы по созданию термоядерного оружия.

Сахаров отнесся к новой задаче с интересом, поскольку это, по выражению Ферми, «хорошая физика», и кроме того, по его собственному признанию, еще действовала психология войны. «Мы солдаты», – повторял Курчатов. В то же время Сахаров отказался вступить в партию, поскольку – как он прямо сказал агитировавшему его генералу госбезопасности – она сделала много ошибок в прошлом и не гарантирована от них в будущем. Такими ошибками он назвал раскулачивание и расстрелы невинных в годы ежовщины. Генерал сказал, что с кулаками иначе было нельзя, а ежовщину партия осудила, но Сахаров упорствовал; роль его в проекте была такзначительна, что это сошло ему с рук. Тогда же по распоряжению Берии он целиком сосредоточился на «объекте» и оставил все теоретические занятия, к которым вернулся лишь 30 лет спустя.

Следующие годы Сахаров проводит по большей части на абсолютно засекреченном объекте, где нет даже пишущих машинок – все отчеты пишутся и переписываются от руки. Это так называемое КБ-11 в Сарове, в бывшем монастыре. Атмосферу тех лет и работ сам он описывал так: «Я думаю, что обстановка объекта, его «мононаправленность», даже соседство лагеря и режимные «излишества» – в немалой степени психологически способствовали той поглощенности работой, которая, как я пытался показать, была определяющей в жизни многих из нас. Мы видели себя в центре огромного дела… При этом в важности, абсолютной жизненной необходимости нашего дела мы не могли сомне-ваться. И ничего отвлекающего – все где-то далеко, за двумя рядами колючей проволоки, вне нашего мира».

С 1950 по 1968 год он живет «на объекте» постоянно, с незначительными отлучками в Москву. Сам он поражен зарплатой, которую называет «колоссальной» (20.000 дореформенными деньгами в месяц – с 1961 года эта сумма уменьшилась в 10 раз, но оставалась беспрецедентной по советским меркам).

Рождение «слойки»

Жизнь «на объекте», при всей ее закрытости, при постоянном соседстве зоны и наблюдении офицеров, гарантирующих режим секретности, была вполне ренессансной: закрытых для обсуждения тем не было, шли по-литические споры, дозволялся небывалый либерализм вроде издевательств над лысенковщиной. Вечерами играли в го, вычисляя оптимальные стратегии. Тамм слушал Би-би-си на английском, делился политическими, культурными и спортивными новостями. Атмосфера была типичной для шарашки: полная внешняя несвобода, колоссальная производительность, взаимопонимание, солидарность, чувство причастности к спасению мира, ни больше ни меньше. С 1949 года Сахаров занимался главным образом проблемой управляемого термоядерного синтеза.

В мемуарах он часто пишет, что решение той или иной задачи пришло к нему в подмосковной электричке (в доядерные времена) или в очереди в баню; отличительная особенность Сахарова – способность размышлять над проблемой круглые сутки, иногда и во сне, и при такой сосредоточенности, большенапоминающей одержимость, решение в конце концов приходило. Так что неудивительно, что именно Сахаров в конце концов предложил конструкцию так называемой «слойки» – оценить красоту его решения могут только специалисты, а большинству населения приходится верить им на слово.

РДС-6с, или «сахаровская бомба», была впервые испытана 12 августа 1953 года на Семипалатинском полигоне. Мир не успел еще с облегчением вздохнуть после смерти Сталина, мечтавшего о новой мировой войне и явно готовившегося к ней, когда выяснилось, что СССР не сбавляет темпов ядерной гонки. Впрочем, не сбавлял их и Запад. Но сегодня справедливо считается, что после первых термоядерных испытаний ядерная война из неизбежной стала невозможной: ученые, а потом и лидеры большинства держав увидели, что столкновение приведет к уничтожению жизни на Земле.

Так что из создателя самого разрушительного оружия Сахаров с годами превратился в человека, отменившего мировые войны. Пожалуй, из всех ученых, участвовавших в работе КБ-11, он первым догадался, что при сохранении ядерного паритета бомба никогда не будет применена. Это стало общим местом и было поколеблено, кажется, лишь после того, как Владимир Путин в марте 2018 года спросил: «А зачем нам мир, в котором не будет России?»

Вторая бомба

В 1968 году тяжело заболела и год спустя умерла жена Сахарова. В СССР считалось – и пропаганда постоянно это повторяла, – что именно это стало причиной перелома в его мировоззрении: мол, после этого кузнец нашего ядерного щита достался еврейке Боннэр и попал под влияние мирового сионизма. Об этом открытым текстом писал профессор-контрпропагандист Н. Яковлев в книге «ЦРУ против СССР».

На самом деле эволюция мировоззрения Сахарова началась гораздо раньше – про Сталина он все понимал уже к сорок первому, а про мировоззренческий тупик, в котором оказался социализм, уже к началу шестидесятых. Впрочем, не только социалистический, но и капиталистический мир подвергался риску самоуничтожения и забывал о гуманизме. Сахаров с 1958 года предупреждал, что продолжение ядерных испытаний приведет к экологической катастрофе, – не в последнюю очередь из-за его выступлений СССР подписал односторонний мораторий на ядерные испытания, из которого, впрочем, вышел в 1961-м для испытания «царь-бомбы». Он многое делал для разоблачения лысенковщины, для отказа от уродливых запретов на развитие отечественной генетики, подписал письмо к XXIII съезду КПСС против реабилитации Сталина (вместе с ним его подписали ведущие советские ученые, писатели и режиссеры нескольких поколений – Арцимович, Катаев, Хуциев, всего 25 человек). Так что когда в 1968 году он опубликовал «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», это было хоть и шоком для большинства коллег, но естественно вытекало из всей его предыдущей деятельности.

О происхождении статьи он рассказывал так: «В 1967 году я написал для одного распространявшегося в служебном порядке сборника футурологическую статью о будущей роли науки в жизни общества и о будущем самой науки. В том же году мы вдвоем с журналистом Э. Генри написали для «Литературной газеты» статью о роли интеллигенции и опасности термоядерной войны. ЦК КПСС не дал разрешения на публикацию этой статьи, однако неведомым мне способом она попала в «Политический дневник» – таинственное издание, как предполагают, нечто вроде «самиздата» для высших чиновников».

Вскоре Сахаров начал работать над брошюрой, в основу которой легли эти тексты, и в мае – июне 1968 года она широко разошлась в набиравшем силу самиздате, а 22 июля 1968 года заняла три полосы в New York Times – беспрецедентный объем для статьи в этом издании! Но попробуйте себе представить, какой бомбой была для всего мира статья «закрытого академика», прорвавшаяся из СССР! В смысле тиражей Сахаров уступал, по собственному гордому признанию, только Ленину и Мао.

Взял власть в заложники

Сам Сахаров – не без влияния многочисленных оппонентов – впоследствии расценивал эту статью как наивную, но по нынешним временам многое в ней кажется верным, а для 1968 года вообще единственно достижимым; иное дело, что к Сахарову не прислушались, утопив рациональное зерно его идеи в бесконечной дискуссии. А междутем Сахаров впервые обозначил важные перемены в статусе интеллигенции – она фактически стала народом, большинством, и именно ей как наиболее компетентному новому классу предстояло решать мировые проблемы. «Новым классом» после известной работы Джиласа обычно называлась бюрократия, но в ней нет ничего по-настоящему нового. Новый класс – те, кого Солженицын пренебрежительно называл «образованщиной», а Писарев еще в 1865 году обозначил как «мыслящий пролетариат». Этот мыслящий пролетариат в шестидесятые годы ХХ века стал составлять в СССР, да и во всем мире, наиболее перспективную силу. Гаррисон Солсбери, видный советолог, прокомментировал статью и признал, что научно-техническая интеллигенция – самая влиятельная группа населения в СССР, поскольку от нее зависит техническая и прежде всего оборонная мощь государства.

Полемика с Солженицыным

Сахаров и Солженицын впервые встретились 26 августа 1968 года, вскоре после ввода советских войск в Чехословакию, и произвели друг на друга вполне приятное впечатление. Причем Солженицын отметил в Сахарове интеллигентную мягкость, а академик в писателе – пылкую убежденность и твердость; но встреча только выявила их глубокие расхождения. Солженицын сначала показал свои письменные возражения только самому Сахарову, но впоследствии пустил их в самиздат. Три главных пункта были: переоценка социализма (Сахаров утверждал, что социализм жизнеспособен и марксизм не опровергнут); преувеличение роли интеллигенции (Солженицын не считал интеллигенцию передовым отрядом общества и упрекал в конформизме); недооценка национального духа (сближение с Западом для России не гарантирует спасения, демократия не гарантирует от диктатуры).

В сущности, это было продолжение главной русской полемики последних трехсот лет – о национальном пути и о том, годится ли для России путь общеевропейский; об этом спорили Мережковский и Розанов, Ильин и Бердяев, славянофилы и западники, а сегодня, когда уровень многократно снизился с обеих сторон, условные либералы со столь же условными патриотами. Уже видно, что «особый путь» приводит к репрессиям, агрессии, завалам лжи, но на западный путь Россия ни разу толком не вступила, придавая уникальное «национальное своеобразие» всему, что она перенимает. Именно это регулярно приводит к бесплодным дискуссиям о необходимости «третьего пути», которого не бывает. Сейчас у этой давней дискуссии может быть только два вероятных исхода: либо Россия приведет мир к глобальной катастрофе, либо она продолжит вечное гибридное существование, пользуясь западными технологиями во всех сферах, кроме политического устройства; такая гибридная империя с айфонами вполне жизнеспособна, только вертикальная мобильность превратится в горизонтальную. А именно – все сколько-нибудь продвинутые будут уезжать за границу, на Запад или Восток. В этой новой империи не будет ни Сахаровых, ни Солженицыных – будут их своеобразные гибриды, ядерщики с имперскими убеждениями, опять же с поправкой на масштаб.

Как замечали Стругацкие, советскому руководству «не надобны умные, надобны верные» – но без умных нельзя было строить ракеты, а стало быть, в каком-то смысле власть оказалась у интеллигенции в заложниках. Именно техническая интеллигенция, по Сахарову, должна была взять на себя ответственность за судьбы мира и создать нечто вроде всемирного совета (о котором мечтали в это время все фантасты – от Ефремова до Азимова). Отдавать оружие такой разрушительной силы во власть исключительно политиков, хотя бы и самых дальновидных, – непростительно.

Сахаров верил и в то, что в будущем СССР без всяких революций, путем мирной конвергенции сможет снять главные противоречия с Западом: «И капиталистический, и социалистический строй имеют возможности длительно развиваться, черпая друг у друга положительные черты (и фактически сближаясь в существенных отношениях). Развитие современного общества идет в СССР и США по одному и тому же закону усложнения структуры и усложнения задач кооперации в управлении, что приводит к выделению очень сходной по своей природе «управляющей» группировки». Сахаров верил в возможность самоограничения финансовой олигархии, в готовность миллиардеров делиться – и сам, далеко не будучи ни олигархом, ни миллиардером, передал собственные сбережения в количестве 139 тысяч рублей (гигантская для СССР сумма) на развитие медицины.

В СССР его выступление расценили как предательство и отстранили от секретных работ, а в Штатах его публикации стали объектом серьезного изучения. К сожалению, деградация советского руководства и распад СССР в девяностых закрыли дискуссию о конвергенции, да и отмеченное Сахаровым усложнение структуры режима обернулось его самоуничтожением и глобальным упрощением последних 20 лет, которое коснулось не только бывшего СССР, а и всего мира.

Елена Боннэр как источник его силы

В 1970 году овдовевший Сахаров познакомился с 47-летней Еленой Боннэр, врачом, правозащитником, ветераном войны. В прошлом у Боннэр была любовь к убитому на войне Всеволоду Багрицкому (сыну поэта), арест обоих родителей (отец расстрелян, мать реабилитирована), брак, развод, вступление в КПСС (1965) и разочарование в ней (в 1972 году она вышла из партии). С Сахаровым они познакомились в Калуге, куда оба поехали на процесс Бориса Вайля и Револьта Пименова, активных распространителей самиздата.

Роль Боннэр в жизни Сахарова оценивают по-разному: русские шовинисты уверены, что именно она вовлекла гениального физика в борьбу за интересы диссидентов (и прежде всего свои).

Эта глупость опровергается уже тем, что эволюция в сознании Сахарова началась задолго до знакомства со второй женой; да, собственно, и эволюции не было – его путь на редкость логичен. Вернее всего будет сказать, что для Сахарова Боннэр была источником силы, что в союзе с ней ему легче было противостоять властям, что ее поддержка на протяжении двадцати лет позволила ему не сломаться в условиях почти непрерывной травли и шестилетней ссылки.

Особую роль в очернении репутации Елены Боннэр сыграло то, что ее не приняли дети Сахарова от первого брака, которым она якобы мешала видеться с отцом. Считается, что свои горьковские голодовки Сахаров проводил исключительно из-за нее – чтобы ее детям позволили выехать за границу. Впрочем, такое отношение к женам национальных гениев в России традиционно, для этого им не обязательно быть еврейками, как Лиле Брик, и полуеврейками-полуармянками, как Боннэр. Наталья Гончарова тоже виновата в гибели Пушкина, Софья Андреевна – в уходе Толстого, и даже Надежду Аллилуеву многие осуждают за то, что она застрелилась, оставив Сталина одного в окружении внутренних и внешних врагов.

Звонок Горбачева

В 1980 году Сахаров резко выступил против вторжения советских войск в Афганистан, и это переполнило чашу терпения Политбюро. Его постановили сослать в Горький, лишив всех правительственных наград, включая Ленинскую и Сталинскую премии. Я хорошо помню реакцию общества – в частности наших школьных преподавателей – на этот демарш правительства: наиболее противные педагоги подробно разъясняли на уроках, как академик Сахаров все имел и оторвался от народа, а потом предал его. Физик подчеркнул, что Сахаров – гениальный ученый и звания академика он не лишен (такие планы были, но Петр Капица сказал, что прецедент по лишению Эйнштейна звания немецкого академика еще свеж в памяти; глава АН СССР Александров на слова, что Сахаров давно не занимается наукой, ответил, что его мужской член тоже давно не практикует, но это не повод для разжалования).

Вслух Сахарова не поддерживал никто, но в разговорах на кружках или в классе во время дежурства гуманитарии и «англичанки» открыто говорили, что Сахарова целенаправленно травят, что он никакой не антисоветчик и что его «используют». В общем, судя по разговорам друзей и соседей, помнится мне скорее сочувствие, что зависело, конечно, от социального слоя: допускаю, что некоторые искренне верили в корыстные побуждения Сахарова и в гигантские американские деньги (премии, присужденные ему, он раздавал родственникам диссидентов, создав Фонд Сахарова).

В Горьком Сахаров дважды объявлял голодовку, во второй раз условия ее были откровенно пыточными, поскольку его кормили насильственно и довели до мозгового спазма. В 1986 году Горбачев позвонил Сахарову в Горький – для этой цели в квартире академика на проспекте Гагарина, 214 установили телефон – и пообещал вернуть его в Москву. Три года спустя Сахаров стал народным депутатом. Он с трибуны говорил о необходимости покаяния за Афганистан и о назревшем «декрете о власти», который ограничивал бы ее полномочия. Неоднократно его сгоняли с трибуны, освистывали и захлопывали. 14 декабря 1989 года после очередной бурной дискуссии он умер от внезапной остановки сердца.

Россия уничтожила свою интеллигенцию

Я хорошо помню отношение к Сахарову в последние годы советской власти, когда он был уже реабилитирован, побывал за границей, часто выступал в Москве: отношение это было вполне уважительным – по крайней мере у большинства, – но при этом снисходительным. Его считали безнадежным идеалистом, пытавшимся установить в СССР власть закона; утверждали, что он не знает народа и переоценивает его (последнее с годами, пожалуй, подтвердилось).

Особенно часто звучал именно упрек в том, что Сахаров никогда не знал жизни, принадлежа к научной и государственной элите: серьезная проблема России заключается в том, что восстает здесь главным образом элита – от декабристов до советских физиков. Остальные заняты выживанием, а главное – в них вбита покорность, привычка к унижениям; защищать свое достоинство готовы те, у кого оно есть. Это серьезная беда русского правозащитного движения и отчасти причина того, что сегодня оно не имеет достаточного размаха: свою интеллигенцию Россия многократно уничтожила, и последней волной такого уничтожения был вовсе не сталинский геноцид, а фактическое деклассирование интеллигенции семидесятых, уничтожение той среды, где она могла существовать.

Сегодня у нас нет ни тех НИИ, ни той науки, ни той педагогики, которые и создавали интеллектуальный потенциал страны: вместо сахаровской конвергенции мы получили разрушение и запустение того единственного, чем в СССР можно было гордиться. И самому Сахарову не было места в новой России – он казался там смешным пережитком; как ни печально, эту эпоху собственной ненужности пришлось пережить и его оппоненту Солженицыну. Всех спорщиков в России примиряет очередное упрощение, когда они становятся не нужны.

Сахаров и мы

Обречено ли сахаровское наследие? Думаю, живой и актуальной остается по крайней мере та его часть, которая связана с правозащитой, с борьбой за права человека, с четкой научной организацией митингов и фондов. Не случайно большую часть советских диссидентов составляли ученые, причем главным образом математики и физики. Они мыслят рациональнее, а потому распространение информации, сбор средств и посильное сопротивление были организованы тогда как минимум не хуже, чем теперь (и это в доинтернетную эпоху!).

Сахаров научил героически сопротивляться в безнадежных обстоятельствах, думая не о результатах, а о чистоте собственной совести. Он был, конечно, сформирован уникальными условиями, которые после СССР вряд ли повторятся, но надежда на бунт элит (прежде всего интеллектуальных, научных, а не финансовых) у нас остается. Жаль, что физики обычно последовательнее гуманитариев.

* * *

Материал вышел в издании «Собеседник+» №09-2019 под заголовком «Горький Сахаров».