Екатерина Шульман: Беда России – не в борьбе кланов...

Политолог рассказала Sobesednik.ru о том, почему Россия боится изоляции и стремится к дружбе с мировым сообществом.

В последнее время Россия снова вернулась в пространство мировой дискуссии. Несмотря на сохраняющиеся санкции, отношения между США, ЕС и Россией постепенно налаживаются.

Ранее Sobesednik.ru писал о визите в Москву госсекретаря США Джона Керри, в рамках которого должна состояться его встреча с Владимиром Путиным. Активный диалог США и России продолжился и после вывода основной части российских войск из Сирии.

Однако вынесение жесткого приговора в отношении украинской летчицы Надежды Савченко вызвало резкую критику мирового сообщества. На встрече с президентом Украины Петром Порошенко вице-президент США Джозеф Байден заявил о том, что о снятии санкций с России говорить пока рано.

Sobesednik.ru решил разобраться во внутренней и внешней политике России и обсудил с известным политологом, доцентом Института общественных наук РАНХиГС Екатериной Шульман основные угрозы для России, возможные альтернативы правящей власти и главную проблему российской выборной системы.

— Россия постоянно борется со всякими угрозами: террористами в Сирии, боевиками на Украине, оппозицией. Как вы считаете, в чем главная угроза России?

— Во-первых, процессы, которые вы назвали, достаточно разнонаправлены. Их трудно уложить в какую-то папку «борьбы с угрозами». Во-вторых, часто называется одна угроза, а борьба ведется совершенно с другой. В частности, российская военная операция в Сирии очевидно и небезуспешно была направлена не против угрозы исламских боевиков, а против угрозы международной изоляции. Цель операции в Сирии — выйти из международной изоляции, в которую Россия попала по итогам 2014–2015 годов. В этом отношении операция была успешна. Процесс переговоров с участием России оживился. К нам приезжает госсекретарь США Джон Керри, министр иностранных дел ФРГ. Вокруг нас снова закрутилась международная жизнь, чего мы и добивались. Россия попыталась позиционировать себя в качестве международного актора, без которого не может происходить ни один политический процесс.

— А что касается отношений Украины и России?

— Насколько я понимаю, с боевиками на Украине мы уже не так сильно боремся. Весь процесс борьбы на данный момент свелся к процессу над Надеждой Савченко. Приговор, который был вынесен, должен был удовлетворить чувства телевизионной аудитории, показать, что за гибель российских журналистов кто-то ответил. Как этот сюжет будет развиваться дальше, предсказать сложно, но очевидно, что это будет уже менее гласно.

— Как вы думаете, почему Запад так активно отстаивает Надежду Савченко?

— Законы медийного пространства таковы, что какие-то люди или события становятся символами. Их символическая нагрузка превышает их реальную роль во много раз. Не надо удивляться тому, что один политзаключенный часто становится символом всех политзаключенных, один сирота — символом всех неустроенных детей. Кто-то выбирается символическим представителем того, что волнует общество, и говоря о нем, говорят о всей проблеме в целом. В этом смысле Савченко подходит на роль символа.

— В чем ее плюсы как символа?

— Она женщина. Она стойко держится, выразительно говорит. У нее запоминающаяся наружность. Так что она, конечно, символ.

— Символом чего, на ваш взгляд, она стала?

— Для российского федерального телевидения она символ карательных батальонов Украины и убийца журналистов. Для Украины она — военный герой. Для остального мира она скорее жертва несправедливости, жертва неправого суда.

Россия хочет, чтобы с ней поговорили

— Уходя от привязки к повестке дня — в чем же вы видите главную угрозу для России?

— Изоляция — это действительно одна из худших вещей, которые могут произойти с Россией. К счастью, в полном смысле изоляция нереальна. Степень нашей вовлеченности в мировую торговлю, мировую информационную сеть и мировые политические процессы такова, что мы не можем изолироваться. Даже Советский Союз, который идеологически был приспособлен к роли «осажденной крепости», на самом деле не был полноценной автаркией. Но любые изоляционистские шаги — это то, что способно подтолкнуть Россию к деградации и отсталости.

Чем больше государство вовлечено в международные экономические и политические процессы, тем выше его шансы на демократизацию. Чем больше оно пытается изолироваться, тем быстрее придет к развалу или диктатуре — это данные политической науки, изучающей промежуточные — полудемократические, полуавторитарные — режимы.

— Как вы думаете, в России есть эта опасность?

— Я думаю, что наш правящий класс осознает изоляцию как угрозу. Антизападная риторика ему очень нравится. У нас сейчас у власти находится поколение 55+, для них антизападная, антиамериканская риторика — это милые слова из детства, привычная уютная парадигма. Но реальная изоляция на самом деле их пугает. Если мы посмотрим на все шаги России на международном поле в последнее время, которые часто расценивают как стремление возродить Советский Союз или построить империю, мы увидим, что с большим основанием это можно назвать «принуждением к диалогу». Россия хочет не то чтобы подружиться, но она хочет, чтобы с ней поговорили. Россия хочет, чтобы без нее нельзя было обойтись.

Это желание продиктовано инстинктом самосохранения системы. Методы достижения этой цели могут быть контрпродуктивными или иррациональными, но само стремление — здоровое. Россия не может позволить себе быть изолированной.

[:image:]

— Многими это стремление воспринимается как желание диктовать свои условия всему миру.

— Россия хочет быть частью мирового диалога. Действительно, у нашего руководства есть советские представления о правильном мировом устройстве: вот есть две сверхдержавы, США и СССР, которые согласовывали между собой все, что в мире происходило (оставим пока вопрос, насколько такое представление соответствует тому, что на самом деле происходило в мире после 1945 года). Россия хочет тоже быть такой «второй сверхдержавой».

— А реальное положение дел соответствует амбициям России в этом вопросе?

— Это не совсем адекватно отражает ее роль в мировой экономике. Экономический вклад России в мировой ВВП невелик. Он, по оценкам Мирового банка на 2014 год, составляет 3,3% (для сравнения: Индия — это 6,83% мирового «экономического пирога», Япония — 4,40%). С тех пор, думаю, показатели эти еще снизились из-за падения курса рубля. Хвастаться тут нечем.

Как устроена политика в России: все наоборот

— Правильно ли я понимаю, что надеяться на статус сверхдержавы России не стоит?

— Стремиться участвовать в глобальных мировых процессах — это нормально, но Россия слишком дорого за это платит. У нас неадекватные для нашей структуры экономики военные расходы. В 2016 году их долю собираются сокращать, судя по тому, что мы знаем о планах правительства. Но по принятому бюджету-2016 они составляли 4% ВВП. Это очень много: в США эта доля составляет 3,5%, в большинстве стран ЕС — около 2%, в Китае — чуть больше 2%. При этом доля военных трат в расходах федерального бюджета составляла 15,7% в 2013 году, а в 2015 — 20,6%! То есть каждый пятый рубль. который тратит государство, оно тратит на армию. Военные расходы России неадекватно высоки для нашей ослабленной экономики, экономики, основанной на доходах от дешевеющих углеводородов, базовые параметры которой — цена на эти углеводороды — находятся вне нашего контроля.

— Зачем Россия постоянно повышает военные расходы? Неужели мы кого-то боимся?

— Нарезка бюджета отражает расклад сил в правящей бюрократии. Бюджет формируется в ходе борьбы групп интересов: кто сколько может, тот столько и берет.

Российская правящая бюрократия состоит из гражданских чиновников, милитаризованной бюрократии и спецслужб. Министерство обороны — мощный лоббист, который в состоянии обеспечить себе достаточную долю общего пирога. Кто в состоянии возразить ему и сказать «отдайте лучше деньги на здравоохранение»?

— Сможет ли Россия когда-нибудь решить эту проблему?

— Борьба групп интересов — это не проблема. Так устроена политика. Проблема в том, каковы именно эти группы и чьи интересы представлены. Беда нашей системы не в том, что идет борьба кланов, а в том, что доступ к принятию решения чрезвычайно ограничен. Решения принимаются без оглядки на общественные интересы. Это ненормально.

Вообще-то роль парламента заключается в том, чтобы бороться с исполнительной властью за бюджет. Исполнительная власть должна спрашивать у парламента разрешения на расходы, а парламент должен их ограничивать. В России все наоборот. У нас депутаты пытаются получить для себя какой-то кусок от правительства — не ограничить, а увеличить расходы. Депутаты не ответственны перед своими избирателями.

— Но ведь часть граждан все же ходит на выборы.

— В России выборы носят имитационный характер. В них участвуют строго отобранные кандидаты и партии, задача которых — с небольшими вариациями повторять одни и те же результаты от одного выборного цикла к другому. Соответственно, гражданам просто не интересно туда ходить. Это называется «устойчивая партийная система», тогда как на самом деле это малоосмысленная фикция. У нас люди по 20 лет управляют одними и теми же партиями и получают примерно одинаковые проценты поддержки. Это совершенно не нормально. За 20 лет произошли тектонические изменения в общественной жизни, экономической структуре общества, его ценностях. А все те же пожилые люди, довольно случайно попавшие в публичную политику 25 лет назад, продолжают в ней находиться. Это закрытая и чрезвычайно низкоконкурентная система.

— Почему люди не хотят идти на выборы, что-то пытаться изменить?

— Людям не предоставляют альтернативы. Если и появляются какие-то новые акторы, то это спойлеры на один электоральный цикл. Более того, одной из целей нашего политического менеджмента является снижение явки. Чем ниже явка, тем выше роль организованных управляемых групп, которые можно попросить прийти и проголосовать: военных, чиновников, бюджетников. Избиратели в этой системе — помеха. И делается все для того, чтобы их пришло поменьше. Если бы появились какие-то новые участники — хоть популисты или радикалы, — которые привлекли бы людей, люди бы пришли на выборы. Особенно тех, кто считает, что их интересы не представлены.

[:image:]

Три интриги будущего

— А на ваш взгляд, в российской политике сейчас есть люди, которые могли бы стать альтернативой правящей власти?

— Альтернативой одному человеку (условно «нехорошему») является не другой человек (хороший и правильный). Альтернатива — это демократизация, конкуренция и равный доступ. При этом у нас в стране очень высокий уровень политических потребностей. Это видно по деятельности общественных организаций (несмотря на весь административный прессинг, которому они подвергаются), по работе гражданских активистов, даже по поведению людей в социальных сетях. Любая платформа, в которой появляется русскоязычный сегмент, начинает использоваться этим сегментом для политических дискуссий. Русские последовательно превратили в политические площадки «Живой журнал», Facebook и даже малоприспособленный для этого Instagram. Везде у нас происходят бурные политические дискуссии. Люди жаждут общественной жизни, в которой им отказано. Может быть, отсюда и неадекватное внимание к внешнеполитической повестке и новостям. Это проявление стремления, которое не находит удовлетворения, поскольку обсуждение внутриполитических вопросов запрещено. Люди отводят душу, обсуждая то, что показывают по телевизору.

— Если бы у вас была возможность поменять любую вещь в российской политической системе, с чего бы вы начали?

— С реформы выборного законодательства. Необходимо вернуть выборность на всех уровнях и обеспечить свободный допуск к ним [выборам]. Кандидаты и партии должны иметь право на свободную регистрацию, равный допуск к медийному ресурсу и финансированию. Один выборный цикл по таким правилам — и вы не узнаете Россию.

— А как обстоят дела в реальности?

— У нас запрещены даже выборы мэров городов. Это, пожалуй, самая позорная выборная реформа последних годов — людям не позволено даже выбирать себе градоначальников. Это прямые репрессии против городской России. А это и есть основная Россия: по данным Росстата, на 1 января 2016 года в городах живет 74,14% наших сограждан.

— В завершение нашей беседы могли бы назвать три современные тенденции в российской общественной или политической жизни, за которыми вам интересно наблюдать?

— Во-первых, городские протесты в Москве (я знаю, что ни происходят и в других городах, но больше мне известно о московских). Это протесты против вырубок, против застройщиков, против сносов, а также борьба ТСЖ-активистов за управление и распоряжение общим имуществом в многоквартирных домах. Эти протесты сейчас начинают объединяться в сети: люди обмениваются опытом, информацией, помогают друг другу. У этих движений есть правовые и медийные ресурсы: они отстаивают свои интересы в судах и общаются с федеральными СМИ. Я за этим слежу, и за этим надо наблюдать. Городские протесты будут расти и развиваться. Я думаю, что в перспективе это новая партийность: старые идеологические партии, наследие XIX века, сменятся такими объединениями по интересам.

Во-вторых, разговоры о новой административной реформе, о создании некоего «центра реформ» не то при президенте, не то при правительстве, о реформировании контрольно-надзорных органов. Тут понятны попытки воспользоваться экономической ситуацией, которая вроде как вынуждает быть скромнее, и одновременно имеющейся пока политической управляемостью, чтобы провести те реформы, до которых в тучные нефтяные годы вроде как руки не доходили. Это, [если] базово, попытки административной машины реформировать саму себя. Интересно, что сама бюрократия предлагает реформу, которая неизбежно сводится к урезанию полномочий бюрократии. За этим процессом тоже интересно смотреть.

Третье: чеченский сюжет, связанный с переназначением Рамзана Кадырова. Очевидно, что переназначение это произойдет, но по итогам прошедших месяцев есть ощущение, что произойдет оно уже на новых условиях. Но сам базовый конфликт — между, обобщенно говоря, чеченскими силовиками и московскими силовиками — тянется издалека и закончится не завтра. В этом сюжете много постороннего медийного шума, всяческого привлечения внимания и отвлечения внимания. И за этим тоже интересно наблюдать.

[:wsame:]

[:wsame:]