Сгоревшие заживо

Полковник в отставке Тарас Дмитриевич Шевченко служил в частях спецназа, где готовили диверсантов, оказывал помощь жителям Ашхабада после землетрясения и ликвидировал последствия аварии в Чернобыле. В сентябре 1951 года ему довелось участвовать в ужасных экспериментах на живых существах во время испытания первых советских атомных бомб. Долгое время он хранил молчание о тех событиях. Сегодня «атомный» солдат делится с «Собеседником» своими воспоминаниями.

Задание особой важности
В то время я был совсем молодым лейтенантом. Окончил Омское военно-медицинское училище, спецфакультет защиты от оружия массового поражения. Почти год прослужил в части под Архангельском, откуда меня срочно командировали в Москву для выполнения, как объяснили, важного правительственного задания.
На пункт сбора в столицу приехали около 400 человек. К моему удивлению, тут оказалось немало моих товарищей по училищу.
Нашу команду, состоящую в основном из молодых офицеров, посадили в теплушки идущего на восток «пятьсот веселого» поезда с билетами только «туда». На четвертые сутки мы прибыли на станцию Жана-Семей, что в 50 км южнее Семипалатинска. По пустыне уже на машинах нас повезли к полигону.
Там на КПП чекисты проверили наши документы и каждого с ног до головы обшарили взглядом. Все документы велели сдать в штаб. Затем у каждого взяли подписку о неразглашении всего, чему мы станем свидетелями, в течение 25 лет.

Шесть дней «обкатки»
Нам выдали специальные комбинезоны, белье, пропитанное каким-то особым раствором, резиновые перчатки, чулки-бахилы. Для защиты глаз – специальные вкладыши к стеклам противогазов. Правда, в работе они только мешали, потому никто их не использовал. В кармане комбинезона находилась черная герметичная капсула – дозиметр с индивидуальным номером.
Наша команда К-ЗОО должна была доставить животных к месту испытания, а затем вернуть их обратно в лабораторию-виварий. Тренировки проходили организованно, почти автоматически. В строго определенных местах мы привязывали цепями за ошейники животных – овец, свиней, собак, лошадей, коров и даже верблюдов. Отдельно ставили клетки, в которых находились крысы, мыши, кролики и морские свинки. Участвовала в эксперименте и небольшая группа обезьян. Животных размещали всюду – в подвалах, на разных этажах зданий, в боевой технике (танках, БТРах, самолетах), а также вне укрытий. На некоторых подопытных нам велели надеть специальные противогазы. Каждый раз, закончив работы, мы по сигналу выезжали из зоны на расстояние примерно 40 км от эпицентра предполагаемого взрыва, где ожидали команды к возвращению.
Таких «психологических обкаток» было пять или шесть. В результате состояние внутренней тревоги, не покидавшее нас в первые дни пребывания на полигоне, несколько притупилось. Когда же в очередной раз нам приказали вывезти подопытных на объекты, а самим вернуться к месту проживания, не забирая животных в виварий, мы поняли: на этот раз все будет по-настоящему.
Отдыхать нас отправили пораньше, но многие так и не сомкнули глаз до утра.

Наступило время «Ч»
День выдался безветренный и знойный. Подъем объявили рано – в четыре утра. Сразу после усиленного завтрака мы вывели машины в указанный район и надежно закрепили их. Нам скомандовали приготовиться к взрыву и закрыть глаза. Все улеглись в окопы вниз лицом, как учили на тренировках, в 10 метрах позади автомобилей. Казалось, что остановились время и сама жизнь, только бешено колотилось сердце. Время от времени собаки в предчувствии рокового часа стали выть, будто бы прощаясь с нами. Забеспокоились и другие животные.
Напряжение становилось невыносимым. У кого-то сдали нервы, послышалось показушно-ухарское пение: «Жена найдет себе другого, а мать сыночка – никогда». Тут же раздался металлический приказ прекратить песню. После паузы тот же голос добавил: «А с солистом мы еще разберемся, попоет в другом месте...»
Первое, что мы ощутили – ослепление вспышкой. Даже при закрытых глазах показалось, что где-то рядом сверкнула мощная молния. Затем послышался протяжный, ни на что не похожий скрежет звуковой волны, и через одну-две секунды покачнулась и застонала земля. Самые нетерпеливые робко приподнимали головы, поворачиваясь в сторону нарастающего гула. На наших глазах рождался и все увеличивался серо-черный зловещий гриб. Он, как живой, шевелил краями страшной шляпки и закрывал солнце. Поначалу мы просто окаменели от ужаса. Но оцепенение прервали команды: «Встать!», «Надеть противогазы!», «По машинам!» Что нам дальше делать, мы уже знали.

Боль, вой и стоны
По назначенному маршруту мы двинулись к своим объектам и сразу попали в сплошное облако пыли и гари. Было душно и жарко, но окна в машине открывать запретили, дабы «защититься от проникающей радиации». 
Тем временем громадный гриб начал клониться вниз, теряя форму, а вместе с ним и серо-грязные облака медленно уходили на юго-запад. В 5–6 км от взрыва стали попадаться отдельные животные, которые сорвались с привязи и тупо брели кто куда. Вид у них был жалкий и страшный: обожженные туловища, слезящиеся или ослепшие глаза. Они шарахались от нас с подвывом и стоном.
Ближе к эпицентру взрыва стали встречаться потоки расплавленного металла в виде множества разбросанных и красиво оплавленных шариков. Был соблазн пощупать их или пнуть ногой. А шарики-искусители, как нам потом объяснили (предупредили бы раньше!), были радиоактивными и смертельно опасными.
Кругом валялась искореженная боевая техника, многие дома превратились в груды мусора. Что могло гореть – горело, а земля покрылась коркой. Отовсюду слышались стон, вой и лай животных. Это было кошмарное зрелище. Неужели, подумалось, такое могли сотворить руки и ра-зум человеческий?!
Мы работали как заведенные, понимая, что каждая минута здесь смертельно опасна. Погрузили уцелевших – в основном в укрытиях – животных, подающих признаки жизни, и как можно быстрее двинулись в виварий.
Через три часа мы доставили животных в лабораторию и сдали под расписку. Затем были дезактивация, баня и обед. Потом еще понадобилось время, чтобы как-то прийти в себя и наконец осознать, что весь этот кошмар уже позади.
В том сентябре 51-го мне исполнилось двадцать три года. И конечно, я не мог знать, что проживу еще шесть десятков лет и буду рассказывать про пережитое. Так повезло, увы, не всем…

Досье

• В 1949 году на Семипалатинском полигоне было проведено первое в СССР испытание ядерного оружия. До 1989 года здесь было взорвано 616 ядерных и термоядерных устройств, в том числе это были наиболее «грязные» 30 наземных взрывов и 86 воздушных. По информации ООН, более миллиона человек подверглись облучению за 40 лет ядерного тестирования под Семипалатинском.
• 24 сентября 1951 г. был произведен взрыв атомного заряда «502-М» (РДС-2) мощностью 38 килотонн (для сравнения: Хиросима – 20 клт). Устройство находилось на башне высотой 30 м. Поражающие факторы испытывали на животных, а досталось и людям.
• 14 сентября 1954 г. под Тоцком (Оренбургская область) были проведены общевойсковые учения с использованием ядерного оружия (мощность взрыва составила 60 клт – три Хиросимы!).
Кроме 45 тысяч военнослужащих, от радиоактивного облака пострадали более 10 тысяч мирных граждан – жителей близлежащих сел и деревень. В зоне тоцкого радиоактивного следа за минувшие десятилетия рождаемость снизилась почти в 3 раза, а число врожденных аномалий выросло в 1,6 раза.