Татьяна Друбич: Есть две травмы: любовь и возраст

Хотел я сбежать вниз, рассказать ей про это, – но ей такие разговоры, кажется, надоели. Хотя мне бы на ее месте было приятно.


Меня бесят любые вопросы

– Есть у вас, журналистов, такой набор неизбежных вопросов: почему вы не меняетесь, живете ли вы с Соловьевым и чем зарабатываете…

– Таня, честное слово, я не буду вас спрашивать, живете ли вы с Соловьевым.
– Да? Вам это неинтересно?

– Нет, просто я знаю, что эти вопросы вас бесят.
– Честно говоря, меня бесят любые вопросы в рамках интервью, когда мне все время надо изображать либо актрису, либо интеллектуала… А сейчас выходят «2Асса2» и «Анна Каренина», и будет презентация в Доме кино, и мне приходится давать интервью – так хочет Соловьев, которого называют отцом советской презентации…

– …и новой стагнации.
– Это ему БГ на пластинке написал, и странным образом сбылось.

– Кстати, как вы воспринимали БГ во время съемок «Ассы»?

– Дима, никакого БГ не было на съемках «Ассы». Был Виктор Цой, нервный и несколько растерянный, ходивший взад и вперед по набережной. А БГ возник позже, в момент озвучивания. И от него все искренне обмирали тогда и обмирают теперь. В этом смысле мало что изменилось, кроме самого БГ, который, конечно, пишет другое и о другом.

– В чем тут тайна, интересно?
– В первую очередь, думаю, это явление тембральное. Особый голосовой тембр, потусторонний, как бы глядя на все не отсюда. Это и в стихах слышится – та же интонация.

– А композитором «Анны Карениной» была, насколько я знаю, ваша с Соловьевым дочь Аня.
– Точно.

– Но она ведь дитя, в сущности. Ей чуть за двадцать.
– Ну, побольше, но если она пишет для американских сериалов, почему ей не сочинить музыку для отцовской картины? Мне кажется, у нее получилось.

– У вас тоже, она ведь ваша все-таки дочь. Но похожа не на вас.
– Скорее на Соловьева, да. Такой латиноамериканский Соловьев. Русский папа, еврейская мама – это обычно дает хороших метисов.

– Вы уже «Анну» видели?
– Я видела ее в таком количестве вариантов, что затрудняюсь вот так ответить – «видела». Я не думаю, что эта картина закончена и что может быть закончена в принципе. Есть пятисерийный вариант, есть кино, в котором нет Левина, – чистый треугольник, и эта версия, может быть, лучшая, почти черно-белая, точней, тонированная, синяя… Есть нормальный цветной фильм с линией Левина. Мне он нравится. Это самая точная, пошаговая, поэпизодная экранизация из тринадцати существующих на сегодня. От него ждут соловьевских примочек, а все примочки ушли во вторую «Ассу», которая совершенный уже компот с винегретом и гулянье по буфету, даже без сценария. То есть для себя Соловьев что-то написал, но из артистов этого никто не читал. Приходили на съемку, и он говорил, что будем сегодня делать. Но я это и люблю – импровизационность. Соловьев там молодой и шикарный. То есть, если очень долго и сосредоточенно думать, можно разглядеть любые глубины и выстроить даже концепцию, – но в принципе это обрамляющая «Анну Каренину» и снятая на контрасте с ней история о том, как не дают снимать «Анну Каренину».

– Ну, соловьевская экранизация традиционной быть не может…
– Она нетрадиционная в том смысле, что Каренина там играл Олег Иванович Янковский. И это Каренин без скрипучего голоса и без тупых ушей под шляпой. Такого Каренина, насколько я знаю, еще не было. По крайней мере понятно, за что его любит Анна. И он ее любит тоже. На его фоне Вронский простодушен, хотя и честен. И Бойко – замечательный Вронский, и Абдулов – замечательный Стива, но принципиальная новизна этой версии «Карениной» в том, что там все крутится вокруг Алексея Александровича. Он – солнце, мы – планеты. И я счастлива была поиграть в этом оркестре, где Янковский – первая скрипка.

– Кстати, скажите как врач: его можно было спасти?
– Не знаю. Когда он снимался в «Карениной», он был в отличной форме – физической и актерской. Янковский вообще был рассчитан на долгую жизнь, идеально устроен – во всем точен, профессионален, нравственно безупречен, что вообще-то тоже продлевает жизнь… Никто подумать не мог, что с ним такое случится: вот Саша Абдулов – этот вел себя саморастратно и безалаберно, искал приключений на свою голову, работал как сумасшедший, вообще жил бурно и широко. Но Янковский, который был весь – школа и самодисциплина… В принципе надо было насторожиться, когда он стал стремительно худеть. А ему сказали: это же хорошо, многие, наоборот, полнеют в вашем возрасте! А между тем плохо – это не когда худой или когда толстый. Настораживаться надо, когда резко потолстел или похудел. Вот, может, тогда…
Вообще за всю жизнь Янковский совершил один безжалостный поступок – вот этот его уход.

– «Каренина» же делалась чуть не десять лет?
– Около того.

– Это сказалось? Вам роман не осточертел?
– Нет, я его любила и люблю. Лучшая история про то, чем платишь за любовь: вещь вроде банальная, но каждый раз, как тебя это ударит, убеждаешься заново.
Есть две травмы: любовь и возраст. Как замечательно сказал один мой друг, старость – это не для слабаков. И смерть не для слабаков, добавлю я. Но надо же как-то заканчивать всю эту историю, если родились, куда-то выводить ее, на какой-то результат… Это иллюзия, что можно загородиться детьми или сделанным. Вот «я родила» или «я написал»… Надо жить, и жить как-то так, чтобы в целом это не выглядело противно. И с любовью так же – это всегда боль и всегда зависимость. Но я бы так сказала, что это боль… которая делает тебя человеком. И смерть – это вещь, которая делает тебя человеком. Будь бессмертие – Господи, чего бы все наворотили! Или вообще бы, наоборот, ничего не сделали – времени-то вон сколько…

– Вы себе бессмертия не представляете?
– Нет, и не хочу его.

– Вы сейчас во второй «Ассе» снялись со Шнуровым.
– И с Башметом.

– Что такое Шнур?
– Шнур – явление, по-своему не менее грандиозное, чем БГ. Исключительность его – в несоответствии.

– То есть?
– Ну, там через одно мерцает другое. Вот это время – в чем его противность в принципе? Никто же внятно не может сформулировать, откуда это чувство всеобщей неправомочности, неправоты, неправильности и т.д. А дело в том, что одна система координат отменена, другая не выстроена, и в результате нет никакой. По одним меркам можно одно, по другим другое, в результате всем можно все, и никто не чувствует себя правым. Вот Шнур – это человек одного измерения, искусственно упакованный в другое. Я не знаю, как он так себя упаковал. Ну вот, допустим: мы после съемок второй «Ассы» сидим в «Европейской». Башмет, Шнур и я. Все пьяные, я меньше других, почему и могу рассказать эту историю. Башмет и Шнур – точно как в фильме – начинают друг друга подначивать: ты кто такой? – а ты кто такой? – а что ты вообще можешь? Тогда Шнур садится к роялю и начинает классно играть Шуберта. То есть действительно классно. И я сразу вспоминаю о его интеллигентнейшей среде, семье, о его богословском образовании, универсальной начитанности – где тут корни группы «Ленинград», сам черт не разберет. И Башмет, тоже герой времени, с тем же несоответствием – классик, альтист, ведущий жизнь абсолютного рок-музыканта. Этот его вскрик при виде Путина – «Какие люди!»

Башмет по-рок-н-ролльски облил вином Путина

– Что за вскрик? Это когда он его вином облил?
– Ну да, день рождения Никиты Михалкова, мне Соловьев рассказывал, он там был. Приехал Путин, охрана, все по струнке, а тут мимо едет Башмет, он только что прилетел из Грузии с гигантской бутылью вина и даже, кажется, с кастрюлей вина… Он едет в Николину Гору, где соседствует с Михалковым, и видит: что-то много огоньков. Дай, думает, заеду! И через дырку в заборе, как он привык к Михалкову заходить, входит туда. Видит Путина. «Ой! Какие люди! Давайте выпьем!» Путин ему: «Я устал». «А я что ж, не устал?!» – качнулся и облил, вполне по-рок-н-ролльски.

– Знаете, вот эту причину противности вы, пожалуй, точно поймали. Оксана Акиньшина как раз мне говорила в интервью: всех тошнит, а почему – непонятно. Видимо, потому, что страшно возросло количество безнаказанного говна во всех областях жизни.
– Умная Акиньшина. Не зря была девушкой Шнура. Она, кстати, и актриса классная.

– И тоже, как вы в «Талисмане», играла у Балаяна с Янковским.
– Нет, она на меня не похожа… Но очень хороша. В «Стилягах» особенно. Что касается причин противности, то есть еще одна – ужасная какая-то унизительность всего, что делается. Ну, как-то уж совсем никого и в грош не ставят: не заботятся умно соврать – врут как попало. Не заботятся создать видимость пристойности… В СССР были свои гадости, но так унизительно не было. С кем угодно можно что угодно. Но это ведь и школа жизни, думаю я. Это как бы учит ни на кого не надеяться, ни к чему не прислоняться…

– Таня, вы мне лет шесть назад сказали, что вот двадцатый век был веком НТР, а двадцать первый скорее всего будет веком биологической революции. Есть движение в эту сторону?
– Я имела в виду немного другое. Кто вообще сказал, что НТР – это так уж хорошо? Вот Каренина – жертва научно-технической революции… Я про то, что произошло некое перерождение человека. Был человек природный, стал человек технический. Это новая какая-то ступень эволюции. Посмотрите на нынешних детей – у них уже другие формы контакта с миром, они иначе с ним скоммутированы. Они с рождения умеют жать на кнопки, дружить с компьютером, чуть ли не водить машину. А сейчас какая-то новая ступень эволюции, подвид, но я не знаю еще, какой. Знаю только, что с ним трудно найти общий язык: его радуют, оскорбляют, пугают совершенно другие вещи…
Я думаю, это человек потребляющий, это такая его доминанта – не производящий, не выдумывающий, а ориентированный на потребление как главную задачу. Оказывается, можно быть гением потребления. Я не говорю, что этот новый человек хуже. Но он более пластиковый, конечно. Я даже думаю, что эта эволюция стала очевидна с того момента, как начались пластиковые деньги.
– А я думаю, после Второй мировой войны. Когда оказалось, что идеи вот к чему ведут – поэтому давайте потреблять.
– Нет, это позже. Это к моменту распада СССР. Но корень, конечно, в середине века: вот, из-за духовных ценностей такое зверство, давайте успокоимся на материальных. Они просто не учли, что из-за материальных друг друга поубивает гораздо больше народу.

«Простите, вы не дочь Татьяны Друбич?»

– Я слышал, вы бизнесом занимаетесь?
– Занималась в начале девяностых, да и какой это был бизнес. Если им серьезно заниматься, либо тебя сожрут, либо сам себя сожрешь… Нет, я от этого далека. Сделала и отдала в управление.

– А что делаете сами?
– Живу. Нет, почему, – еще играю в театре. Вот у Жолдака сыграла, в «Опыте освоения «Чайки» по системе Станиславского».

– И как вам Жолдак? Я сразу понял, что мне к этому лучше не приближаться…
– Может быть, и так. Мне очень понравилась «Федра», но в принципе он действительно великий охмуряльщик. Наверное, это не совсем театр, а театр для нового биологического подвида, хотя сам Жолдак очень талантлив. Это антреприза, компания хорошая – что ж было не поездить? Доехали даже до Боливии любимой, где за тридцать лет перед тем – «Избранные»…

– Все другое небось?
– Ровно ничего не изменилось. Вот ровно! И больше того: вхожу в гостиницу, мне навстречу женщина. «Простите, вы не дочь Татьяны Друбич?» И тут я узнала ее: «Лена!» Это же наша бывшая переводчица. Вы про это не пишите.

– Обязательно напишу. А вот честно – как вы умудряетесь выглядеть, как дочь Татьяны Друбич?
– Это мама с папой. Гены. Потом, я пра­вильно ем.

– Мало?
– Нет. Когда хочется. И еще одна вещь, наверное: я не суечусь. Нельзя суетиться. Нельзя делать карьеру. Надо делать все с легкой необязательностью. Если вам вдруг захочется посуетиться, вспомните про Ходорковского – и желание торопиться пройдет.

– Извините, ради Бога, но я слышал, что у вас юбилей…
– Кто пустил этот слух? Я родилась 7 июня 1960 года. В этом году у меня премьера и никакого юбилея.

Без Соловьева я была бы хуже

– Вы уже довольно давно работаете с Соловьевым и знаете его лет тридцать пять. Можно подвести хоть предварительный итог – это, грубо говоря, ТОТ или не ТОТ?
– А кто может это знать? Я знаю только, что без него я была бы другой. Наверное, хуже. И он без меня был бы другим. Наверное, лучше.

– Почему вы так думаете?
– А у него лучший фильм без меня. «Чужая Белая и Рябой».

– А самой поснимать вам никогда не хотелось?
– Поснимать – нет. Помонтировать – да. Я же теоретик, это Соловьев у нас практик.

– То есть вы хотели бы монтировать чужое кино?
– Почему нет? Я и «Анну Каренину» смонтировала бы иначе.

– А как?
– У меня было бы две серии. Первая – глазами Вронского. Вторая – те же события глазами Каренина. Всё то же самое, и всё другое.

– И кто виноват?
– А никто не виноват. Все люди хорошие, все страдают, и никто не виноват. Это и есть жизнь в самой краткой формуле.