Елена Калашникова: Талант отца был разбужен войной

10 ноября отмечается столетие со дня рождения легендарного конструктора Михаила Калашникова.

Как отмечал праздники сам Калашников, каким человеком был в обычной жизни, для кого работал и как относился к тому, что делал, накануне столетия конструктора «Собеседнику+» рассказала его дочь Елена.

«Папы никогда не было дома»

– Елена Михайловна, какое ваше первое воспоминание, связанное с отцом?

– Мы с мамой и папой едем на «Победе» из Москвы в Ижевск. Самое начало 50-х. Дороги плохие, трясет, на меня падают пачки сахара. По пути мы останавливаемся в разных деревнях и домах. Раньше просто было – подъехал, постучал: «Где тут можно переночевать?» Хозяева за стол сажали, отдавали лучшие места. В одном доме мне так понравилось, что я отказалась дальше ехать – обняла хозяйку и сказала, что остаюсь.

– «Победу» Михаил Тимофеевич купил, получив Сталинскую премию, так ведь? Кто-нибудь из тех людей, у кого вы ночевали, знал, что глава семьи – Калашников?

– Ну что вы! Просто ехали муж, жена и ребенок, попросили остановиться на ночь. Кто тогда был Михаил Тимофеевич? Его работа не афишировалась, все, что связано с оружием, вообще было засекречено. И это было правильно, не то что сейчас – не успел что-то сделать, а у тебя уже пресса, телевидение.

– Когда вы сами осознали, кто ваш отец и чем занимается?

– Точно не в школьные годы, в школе у нас совершенно не заостряли внимание, кто у кого отец – мы были просто Наташа, Лена, Таня. Дома мы, дети, знали: папа поздно приходит, рано уходит, а что он на работе делает, никогда не обсуждалось да и не особо нас интересовало. Была родительская компания – конструкторы, военпреды на заводе, полковники из Главного артиллерийского управления. Приходили в гости выдающиеся конструкторы Василий Грязев, Николай Афанасьев, Сергей Симонов. Но никто вокруг них не охал, и они вели себя скромно. Другое несвойственно было тому времени и тем людям. «Звезд» тогда не было. Если бы такие люди, как отец, тратили время на подобную ерунду, им некогда было бы заниматься делом, их творческая жизнь быстро закончилась бы.

– Но Михаил Тимофеевич часто получал награды. Как к этому относились дома?

– Все радовались, приходили друзья, садились за стол, поздравляли. И всё, жизнь продолжалась. Если звезду на грудь повесили, это совершенно не означало, что завтра все начнут кланяться. Работа папы ведь не была индивидуальным творчеством – это была работа в коллективе, на взаимоотношениях со слесарем, с инженером, технологом. Если с тобой будут, как с героем, которому нельзя что-то сказать, что это будет за работа? Можно подать конгениальную идею, но если технолог не так распишет, марка стали будет не та, в чертеже окажется ошибка – всё, ничего не получится. Так что награды никак не влияли на отца и его работу. То же самое можно сказать обо всех оружейниках его поколения. Значимость их работы была не в звездах, а в спасенных жизнях. В технике значим только великий труд, поэтому папа до конца жизни был трудоголиком.

– Вас в детстве не обижало, что его никогда не было дома?

– Нет, обиды никакой не было, как можно было обижаться? Мы просто так жили. Сначала я не обращала внимания. Потом, став старше, стала замечать, что папы с детьми ездят куда-то – в цирк, в театр. Но мы вращались в таком кругу, где все отцы были такие, как наш – они же все вместе работали. Допустим, когда приходили гости, мужчины собирались в своем углу и обсуждали там технические вопросы, женщины занимались столом, а мы, дети, играли у себя. В будни отец возвращался вечером, и мама объясняла, что он устал, просила быть потише. Я воспринимала это как должное. Все домашние и школьные вопросы решала мама, и мне казалось: так и должно быть.

«Хороша иждивенка!»

– Ваша мама одно время помогала Михаилу Тимофеевичу, работала со многими известными конструкторами. Как она потом чувствовала себя в статусе домохозяйки?

– Мама была чертежницей, с отцом они познакомились во время войны на Щуровском полигоне под Коломной, где он потом и создавал свой АК-47. После моего рождения в 1948 году она уже не работала, а после переезда в Ижевск в 1949-м на ее плечи легло все обустройство, все хозяйство. По документам выходило, что мама «иждивенка». Ее это очень обижало. Хороша иждивенка! С утра завтраком накормить шестерых человек (Михаил Тимофеевич и Екатерина Викторовна, кроме общих дочерей Елены и Натальи, растили еще детей от первых браков – сына Виктора и дочь Нелли. – Ред.), потом пойти на базар и купить продукты на день – холодильников-то не было, – приготовить обед и опять всех накормить, после все вымыть, а дальше опять готовка, ужин, посуда. А еще уборка, глажка, стирка, уроки…

Я всегда видела маму в работе, она даже по телефону с приятельницами с неохотой говорила, потому что ей казалось, что она время теряет. При этом она выросла в семье, где ничему не учили – ей мама в руки иголку не разрешала брать. Куда было деваться? Все освоила. Шила, готовила, вязала, убирала. Таково было военное поколение. Кем бы стала мама, если бы не война? Возможно, учительницей – она любила немецкий язык. Может быть, врачом. Но ее отец рано умер, нужно было кормить себя, маленькую дочку, бабушку, младшего брата. И мама стала чертежницей. Таких примеров много. С папой работал слесарь Евгений Васильевич Богданов – человек с золотыми руками, был награжден орденом Ленина. К нему молодые конструкторы в очередь вставали. Он, когда видел чертеж, мог с ходу сказать: «У тебя это работать не будет». Богданов бы, наверное, стал блестящим инженером, но – война.

– А Михаил Тимофеевич – кем бы он стал, если бы не война?

– Делал бы что-то для сельского хозяйства. Он же деревенский парень. Мы с ним были в США в 90-е годы, и он, рассказывая о себе, сказал: «Это немцы виноваты...» Я поправила: «Папа, говори «фашисты». «Это они виноваты, что я стал оружейным конструктором, – сказал отец. – Может, если бы этого не случилось, я бы делал сельскую технику». Это же среда обеспечивает направление, в котором ты развернешься. И случай. Как говорил известный конструктор, академик Шипунов: «Случай играет в жизни место». Все видные оружейники тех лет были поставлены историей на то место, где оказались, в том числе американские. На могильном памятнике Юджина Стоунера, конструктора винтовки М-16, написано: «Капрал Второй мировой войны». В жизни Узиэля Галя, создателя пистолета-пулемета «Узи», были 1948–1949 годы, борьба Израиля за независимость. У папы – Великая Отечественная, ранение, госпиталь. Все это – «талант, разбуженный войной». Если бы не она, отец бы вернулся на Алтай к семье.

– Какой была его семья? Там ведь целая история – жизнь с нуля на Алтае, 18 детей, из которых многие не выжили, раскулачивание и ссылка. Что вам бабушка рассказывала?

– До 1980 года мы на Алтай не ездили – не было ни времени у отца, ни возможности. К нам приезжали бабушка с папиным отчимом, его сестры. Но бабушка совсем ничего не рассказывала о том, как они жили. Это, наверное, было свойственно людям того поколения. Мама с папой тоже ничего не говорили нам о войне – то ли щадили, то ли больно было вспоминать. Мама рассказывала только про эвакуацию в Чебаркуль, исключительно смешные истории. «Миша всегда отличался способностями к придумкам» – вот и все бабушкины рассказы о папином детстве. Детали их жизни я уже в 90-е пыталась узнать у его сестер. «Лен, а пол-то у нас был земляной. Утром как начнешь месть веником-то...» «А мы ведь обедали-то не так, как сейчас. Вот тятя с мамой сидели за столом, бабушка, старшие. А мы на полу тряпку постелем, сядем в кружок и едим. А эта (тетя Аня, старшая сестра папы) прислугой была». От отца такого и ждать не стоило. Он только на меня ругался: «Что ты к сестрам пристала? Что ты их допрашиваешь?!»

«Сержант на простой табуретке – вот это он»

– В 2017 году в центре Москвы открыли памятник Калашникову, и это вызвало шквал критики – и идея, и место, и даже поза. Михаил Тимофеевич был человеком скромным. Памятники – это вообще в его стиле?

– Меня никто не спрашивал по поводу того памятника, это не моя затея. Я мечтала, чтобы памятники Калашникову появились в двух местах – в Петербурге (в Ленинграде), куда Жуков отправил отца для испытаний счетчика моторесурсов танка, его первого изобретения, и в Коломне, где на Щуровском полигоне родился АК-47. Бюст в Коломне мы поставили 27 мая этого года, он точно такой же, как у нас в Ижевске и на кладбище. Щурово как место испытательного полигона уже исчезло и с карты, и из сознания местных жителей. А ведь на этом полигоне испытывалось все оружие, которым мы воевали во время ВОВ – всё, чем мы тогда обладали. Мне хотелось дать жителям города возможность гордиться этим местом, вспомнить историю. Отец приехал в Щурово старшим сержантом в 1942 году, там же и в том же звании стал лауреатом Сталинской премии.

Памятник в Петербурге, я надеюсь, появится в этом году. Там Михаил Тимофеевич будет изображен молодым сержантом, сидящим на простой табуретке. И это действительно будет он.

– Генеральские звания ваш отец получил лишь в 90-е годы. Для него это было важно?

– Смею предположить, что в душе ему было приятно. Ну плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Вообще в войну все директора заводов получили звания генералов, причем без последовательного присвоения – их обязали этим. Мне кажется, это правильно. Вся эта сфера должна быть в руках военных, оружейники работают для военных. Папа говорил: «Я сам был солдат. И знаю, солдаты академий не кончают. Им нужно оружие простое и надежное».

Что сейчас? Конструктор где-то учился, у него компьютер и 3D. Он сел, нарисовал что-то, отправил в цех по электронной почте, там тоже что-то с помощью компьютера сделали… Потом он поехал на испытания – кто-то его творение испытывает, а он ходит рядом в пиджаке. У таких, как папа, 3D было в голове. Отец сам брал инструменты, сам пружинки гнул, какие надо, сам прилаживал – руки были в машинном масле. А потом шел испытывать свое творение и ложился на землю вместе с испытателями. А как защитить солдата, если не встать на его место, если его боли не чувствовать? Отец, кстати, получал звания не стремительно, как иногда пишут. Их начали давать еще в 60-е, когда американцы написали, что сержант вооружил мир. Просто это не афишировали.

«Отец считал, что оружие надо держать под надежным замком»

– Михаил Тимофеевич ведь очень переживал, что его оружие не только защищает, но и отнимает жизни. Письмо Патриарху Кириллу, обнародованное после его смерти, – об этом.

– Конечно, он переживал, ну а как иначе? Отец говорил: «Конструкторы не виноваты, виноваты политики». Он утверждал, что оружие должно быть в руках военных и под надежным замком – это его истинные слова, я слышала их много раз. Он и в ООН писал о нераспространении оружия. Как только возник человек, он стал убивать себе подобных – такова природа человеческая. Что тут поделать? Отец делал оружие для защиты, не его вина, что кто-то стал на этом наживаться.

Кстати, когда к нему приезжали зарубежные гости – коллекционеры из США, например, – они удивлялись, насколько разное у нас отношение к оружию и как в России чествуют оружейников. В Америке это тихий бизнес, к нему не привлекают внимания, и уж конечно первые лица государства не ездят поздравлять оружейных конструкторов. Но у нас другая история.

– Какие отношения связывали вашего отца с коллекционерами оружия?

– Дружба. Я и сейчас этих людей приглашаю, они приедут в ноябре на юбилейные торжества. Это еще одна сторона папиной жизни, и, я думаю, хорошо, что она была. Началось все с того, что где-то в середине 80-х годов в США вышла книга «История АК-47». Ее написал Эдвард Изелл – профессор, начальник отдела истории вооруженных сил и хранитель национальной коллекции огнестрельного оружия Национального музея американской истории при Смитсоновском институте.

– Откуда он брал информацию в те годы?

– Ценность книги была не в биографии папы – ее там практически нет. Изелл написал, например, что отец родился в Казахстане, хотя на самом деле на Алтае. Он был экспертом стрелкового оружия и представил эволюцию его развития, показал, что было, как работала конструкторская мысль. Через наш МИД Изелл передал книгу папе. Как он потом сам говорил, это был выстрел в темноту. Книга попала по адресу, ее перевели для отца, и Михаил Тимофеевич был потрясен. У нас тогда материалов об оружии было не найти – разве что на кафедрах, в специальных библиотеках, все засекречено. Нельзя было это купить, взять почитать.

В 1989 году Изелл приехал в СССР со съемочной группой, чтобы сделать видеозапись общения с отцом для Смитсоновского института. А спустя несколько лет мы с папой поехали в США по его приглашению. Нас встретили у трапа, без всяких контролей, целая группа людей – это были коллекционеры оружия. Были приемы, стрельбы, база морской пехоты, встреча с Юджином Стоунером. Над папой боялись дышать, готовы были его на руках носить. Все по-человечески влюбились в него. Так завязалась дружба.

Вы спрашивали, когда я поняла, кто мой отец. Наверное, в ту поездку. Мне многое до нее казалось обыкновенным, должным – ну отец и отец. И вдруг я увидела, как к нему подходят люди и просят разрешения пожать руку: «Сэр, вы спасли мне жизнь», «Сэр, я был ранен во Вьетнаме, но не могу не признать, что вы сделали прекрасную работу...»

– Михаил Тимофеевич умер шесть лет назад, но вы до сих пор поддерживаете многих его коллег. Такова была его воля?

– Ну что значит воля? Это не было прямой просьбой не бросать людей – такие вещи словами не делаются. Мы с отцом основали фонд, в уставе которого написано о поддержке ветеранов-оружейников и сохранении оружейной истории. Фонд имени Калашникова в Музее стрелкового оружия 2–3 раза в год проводит для ветеранов встречи уже 15 лет. В конференц-зале музея всего 50 мест – мало, конечно, поэтому зовем тех, кто постарше. Я даже брата своего в первые годы не приглашала (Виктор Калашников пошел по стопам отца и много лет проработал на Ижмаше. – Ред.), и он уже обижаться стал.

Важно успеть сказать этим людям спасибо. Вот говорят, хотя папа ужасно этого не любил, что Калашников – бренд. Так ведь ветераны-оружейники – создатели этого бренда. Люди честно работали всю жизнь. Мне рассказывал главный металлург завода, что их могли вызвать в 2 часа ночи из-за ЧП, а к 10 часам утра надо было дать ответ, почему это произошло. Потом пришли 90-е годы, и людям дали понять, что они были дураки, жили неправильно, работали зря, что им пора на свалку истории. Мы хотим, чтобы хоть трижды в год старики-оружейники побывали в своем кругу. И папа приходил на эти встречи. Мы показываем какой-нибудь фильм, выступают артисты – детские коллективы, например, – а потом идем за стол, и они там общаются, вспоминают интересные рабочие моменты, песни поют, тосты говорят.

23 декабря 2013 года папа был в больнице, а у нас была такая встреча. Я брату сказала: «Мы же не можем отменить, не можем вдруг сказать, что – тревога. Люди должны прийти, вечер должен состояться, мы должны скрыть свое состояние». Когда все закончилось, мы всех проводили и все убрали, мне позвонили из больницы и сказали, что папы не стало. Наши гости, наверное, пришли домой, включили телевизор и оттуда все узнали. А на вечере папу вспоминали, о нем говорили, поднимали тосты. В последние минуты он как будто был с нами.

* * *

Материал вышел в издании «Собеседник+» №10-2019 под заголовком «Елена Калашникова: Талант отца был разбужен войной».