Артур Соломонов: Сталин если и умер, то не весь

Sobesednik.ru побеседовал с автором пьесы о Сталине, которую готовят к постановке в Александринском театре.

Художественный руководитель Александринского театра в Санкт-Петербурге Валерий Фокин рассказал в феврале, что в театре готовится к постановке спектакль про ранние годы Сталина. Новость вызвала резонанс в обществе. Автор пьесы о Сталине рассказал Sobesednik.ru о работе над постановкой.

Артур Соломонов — писатель, журналист, драматург. Сотрудничал с изданиями: «Известия», «Новая газета», Sноб, Forbes и другими. Возглавлял отдел культуры в журнале The New Times, работал на телеканале «Культура». Его роман «Театральная история» вышел в 2013 году и с тех пор выдержал три издания. Пьеса А. Соломонова «Благодать» получила приз на VIII международном биеннале современной драматургии в номинации «Пьеса на общественно-политическую тему».

— Почему вы решили написать пьесу о Сталине? Чем вас так заинтересовала эта фигура?

— В прошлом году, осенью, меня пригласил на встречу художественный руководитель Александринского театра Валерий Фокин и предложил написать пьесу о молодом Сталине. Я, конечно, оторопел. Как любой человек, живущий в нашей стране, я понимаю и чувствую, что ни один политик прошлого не оказывает такого влияния на наше общество, как Сталин. Этот правитель если и умер, то не до конца, не весь.

Потому сначала я подумал, что это должна быть пьеса не столько о Сталине, сколько об охватившем нашу страну — уже скоро на столетие — сталинизме. Человек давно умер, но до сих пор отбрасывает тень на огромное государство, и все мы, со сталинизмом борющиеся, Сталину поклоняющиеся, находимся под властью этой тени. Ситуация исключительная. В какой стране есть что-то похожее, есть ли в истории подобные примеры? Где еще мертвый человек обладает такой актуальностью, внедряется в такое количество разговоров и яростных споров — в Государственной думе, на кухнях, во время застолий? Кто из покойников вызывает такой шквал ненависти и такую ослепляющую, всепрощающую любовь?

Потому, конечно, каждый, кто сейчас пишет или думает о Сталине, — пишет и думает о нас сегодняшних. Но анализом только лишь сталинизма в пьесе, разумеется, не обойдешься. В ней главным образом должен быть представлен тот, кто это явление породил. Тут интересна чисто художественная задача, ведь есть колоссальное количество пьес, гениальных и слабых, в которых главным действующим лицом является правитель. Если говорить о гениальных, мы знаем пушкинского Бориса, которого терзали «мальчики кровавые в глазах», знаем Макбета, который не выдержал зрелища океана пролитой им крови, у него начал мутиться рассудок, а его жена просто сошла с ума.

Сталин — совершенно другой. Никаких «мальчиков в глазах» и ужаса от пролитой крови — не было. Этот правитель дошел до крайней степени самообожествления, и — что немаловажно — ближнее окружение и народ позволили ему это сделать (кстати, в старости Сталин в шутку иногда называл себя «посланником Бога»). Этот процесс — постепенного самообожествления — интересует режиссера, и, конечно, интересует меня. Я не стану говорить о других целях и идеях Валерия Фокина, он гораздо лучше сделает это сам. Важно, что мы одинаково видим жанр будущей пьесы: это должно быть что-то вроде мистического трагифарса. Потому что с помощью реалистического ключа, исключительно интеллектуальных усилий, одной только логикой и стремлением к психологической правде эту фигуру не открыть.

Я одну за другой стал читать книги о молодом Сталине, съездил в Тбилиси и Гори — по просьбе Александринского театра мне дали доступ в закрытые архивы. Встретился с людьми, безгранично Сталину преданными, которые в своих домах хранят посвященные вождю картины, копии его резолюций и даже осколки снесенных памятников «отцу времен и народов». В одном из таких домов-музеев я видел бережно хранимый каменный нос Иосифа Виссарионовича.

Погрузившись в этот исторический период, посидев в архивах, я увидел, как много совпадений и параллелей — порой пугающих — возникает с сегодняшним днем.

— Получается, что появление этой пьесы — дань веянию времени, когда о Сталине так много говорят и спорят?

— По-моему, театр обязан обращаться к проблемам, которые волнуют бо`льшую часть общества. Главное, когда поднимаешь в пьесе такие актуальные и болезненные темы, стараться использовать исключительно художественные средства, избегая публицистического подхода. Конечно у меня, как автора текста, который фоном постоянно слышит как славословия, так и проклятия Сталину, есть большой соблазн свалиться в газетно-журнальный «анализ» этой фигуры. Но тогда пьеса не будет иметь никакого смысла, и в конечном итоге режиссер не станет с ней работать. Очень надеюсь, что этого соблазна — однозначных решений и митингового подхода, когда ты видишь своей целью как можно громче выкрикнуть дорогой твоему сердцу лозунг, — я избежал. Потому что искусство должно использовать свои преимущества: дать возможность существовать в одном поле прямо противоположным точкам зрения; не бояться признать, сколько мощи, глубины и даже очарования таится в том, что мы считаем злом. Только в этом случае мы сумеем приблизиться к грандиозного масштаба социальной и даже метафизической проблеме, какой является для нашего общества Сталин.

[:image:]

— Наверняка вы изучали какие-то материалы, собирали факты... Что-то удивило, или даже восхитило, когда вы узнавали новые факты из жизни этого персонажа?

— Мне очень нравится, что вы называете его «персонажем». Потому что он теперь для меня, конечно, не только историческая фигура, но и персонаж пьесы, где очень большая доля принадлежит не документу, а фантазии автора текста, и, конечно, фантазии и воле режиссера.

Надо сказать, что Сталин — один из самых закрытых, совершенно чуждых откровенности правителей. Вот, к примеру, Наполеон оставил после себя такое количество афоризмов, откровений, высказываний, он любил себя как мыслителя, он ощущал себя артистом, выступающим на сцене истории, и потому совершенно открылся перед современниками, а следовательно, и перед потомками. То же самое можно сказать, например, про Гитлера — он так ценил свои суждения по любому поводу, что из воспоминаний о нем можно составить ясный портрет его малоприятной и довольно-таки банальной личности. Когда я думаю о Сталине, он представляется мне преимущественно молчащим. Заставить его заговорить — вот она, задача. Конечно, до конца не выполнимая.

Известно, что в начале ХХ века (а пьеса посвящена преимущественно этому периоду) Сталин был главарем, если говорить нашим языком, террористической группировки, которая занималась шантажом, грабежом, убийствами, похищениями и вымогательствами. Некоторые преступления его группы были такими выдающимися, что о них писали не только в центральной российской прессе, но и в газетах европейских столиц. При этом ни сам Сталин, ни члены его группы никогда не присваивали себе отнятых денег. Хитроумным способом — спрятав деньги в винных бурдюках — их отсылали в Швейцарию Владимиру Ленину, который называл Сталина «чудесным грузином». И еще — «пламенным колхидцем». Так, действуя совершенно преступными методами, относясь к насилию как к чему-то совершенно естественному и необходимому, Сталин и его помощники приближали то, во что верили, в чем видели полное и окончательно оправдание всех своих действий — революцию...

Конечно, мне как автору пьесы важны детали. Например, что в старости Сталин любил бродить по ночному саду на Ближней даче и при свете фонарей обрезать садовым ножом венчики роз. За ним на расстоянии следовали охранники и собирали в мешки обрезанные цветочные головки. Если Сталин ранил руку, звали врача, но у того от страха дрожали ладони и он не мог сделать перевязку.

Или, к примеру, что в ссылке он часами мог разговаривать о международной политике с собакой по кличке Степан Тимофеевич. Или — что он, будучи молодым человеком, оставлял пометки в книгах, где Лев Толстой трактует Евангелие: там, где речь шла об искуплении и прощении, он написал «Ха-ха», а на одной из станиц сделал пометку «Наскучило его христианство».

Очень важно для меня, как часто те, кто лично знал Сталина, отмечали его своеобразный артистизм. «Каждый раз он был другим человеком. Я знал не меньше пяти-шести Сталиных», — говорил Каганович, а Хрущёв называл Сталина «лицедеем». Также мне кажется очень важным, что еще в начале прошлого века, в Баку, Сталин уже манипулировал своими соратниками, по своему выбору и произволу назначая врагов и провокаторов. Уже тогда — в скромном пока масштабе — он открыл охоту на «врагов народа».

Очень интересен факт, что любопытство Сталина всегда вызывали священники, их психология и характер, поскольку сам он был несостоявшимся (а в определенном смысле — очень даже состоявшимся) пастырем. Кстати, тем людям, которые поразительным образом совмещают православие и сталинизм, интересно было бы узнать, что молодой семинарист Иосиф Джугашвили вместе со своим другом осквернил икону. Не стану говорить, каким способом он это сделал, но можете поверить, что это было настоящее кощунство.

— Этот эпизод войдет в вашу пьесу?

— В мое понимание этого образа и в его интерпретацию этот эпизод войдет точно. А что касается конкретики — все решится на последнем, окончательном этапе работы, во время репетиций спектакля. Тут я совершенно доверяю режиссеру — это уже будет его произведение.

— Все-таки будет отражен ваш взгляд на Сталина, ваше отношение к нему — отрицательное или положительное?

— Презрение к человеческой жизни, которым Сталин отравил нас на десятилетия, а может быть, и на века — как к этому можно относиться положительно?

Я думаю, основная причина сегодняшней, и, возможно, вечной для нашей страны актуальности этой фигуры в том, что Сталин однозначно и страшно ответил на вопрос, кто важнее — человек или государство. Пусть это утопия, пусть прекраснодушие, но мне кажется, что все, кто имеет отношение к искусству, должны придерживаться только такой идеи: человек, отдельный, маленький, со своими проблемами, странностями, чудачествами — важнее государства. Меня, говоря мягко, удивляют деятели культуры, которые думают иначе. Хотя бы потому, что я не понимаю: что тогда является предметом их исследований, их любопытства? Ведь о государстве нельзя писать романов и пьес, ставить спектакли, снимать кино. Искренно не могу я понять и людей, которые говорят, что Сталин — их герой, людей, которые пользуются совершенно недопустимой арифметикой: с одной стороны, миллионы невинно убитых, замученных, обращенных в рабов, подвергнутых насилию и унижению, утративших достоинство, здоровье, жизнь, а с другой — колоссальное строительство, выигранная война, мощное государство. Это ведь дьявольская логика, и мы знаем ее автора.

Однако, с художественной точки зрения, проклятия и ненависть по отношению к Сталину как персонажу пьесы — совершенно непродуктивные и даже ослепляющие эмоции. Если хочешь выразить ненависть или произнести ритуальные проклятия — для этого есть социальные сети, митинги и колонки в журналах и газетах. Для пьесы этого очень мало. Даже и затеваться не стоит.

И последнее: когда я давал согласие писать этот текст, я понимал, что тут есть момент, который меня очень привлекает. А именно — у меня всегда вызывала интерес фигура властителя, человека, который логическим и вместе с тем магическим образом подчиняет себе других людей, усилием воли направляет события по выбранному им пути. Таков, например, режиссер Сильвестр Андреев из моего романа «Театральная история», таков вымышленный правитель Николай Сергеевич Береда из романа «Благодать», который я отложил, чтобы написать пьесу о Иосифе Сталине.

— Присутствуете ли вы на репетициях, участвуете в создании постановки, или увидите спектакль уже на премьере? Может быть, вы высказывали режиссеру свои пожелания насчет актеров, например?

— Нет, на эту территорию я не захожу, да это и довольно бессмысленно — вряд ли Фокин послушает мои советы. На выбор актера на роль влияет очень много факторов, знать о которых я просто не могу.

На репетициях я буду присутствовать, и, быть может, стану немного изменять текст, исходя из того, куда поведет спектакль фантазия режиссера. Это приключение захватывающее, в определенном смысле опасное, а главное — совместное. Пьеса не оформится окончательно, пока не пройдет через сцену и актеров, пока мы не поймем, насколько убедительно и точно сделана основа для будущего спектакля.

— Готовы ли вы к тому, что спектакль могут воспринять неоднозначно, потому что споры о личности Сталина не утихают?

— Я думаю, что спектакль воспримут неоднозначно как сталинисты, так и антисталинисты. И вполне к этому готов.

[:wsame:][:wsame:]