Юрий Шевчук: В тюрьме мне обещали – "Примем как родного"

Музыкант Юрий Шевчук рассказал Sobesednik.ru, зачем пел в тюрьмах и как прошло его опасное дворовое детство.

Шевчук удивительным образом сочетает в себе черты кумира интеллигенции и любимца масс. Это доказывает не только универсальность его дарования и органику поведения, но еще и неотличимость народа от его самой культурной части. Шевчук напоминает нам, что мы одной крови, и за это мы любим его особенно.

Приглашали на пафосное закрытие «Крестов»

– Юра, я слышал недавно легенду, что у тебя был концерт в питерских «Крестах»...

– Это не легенда. Был в девяностых и в новые времена, не так давно. Сейчас, как ты знаешь, и «Крестов» уже нет – там предполагается гостиница... с пятью крестами, видимо... А тогда – действительно спел во внутреннем дворе.

– И что пел?

– Да всё... «Родину». И если бы ты слышал, как из всех окон, из-за всех решеток подпевали: «Эй, начальник!» Громче всех – Средняя Азия, таджики, потому что они только это слово и знали.

Я вообще довольно много ездил по лагерям, по зонам, в том числе и по таким, где отбывают пожизненное настоящие убийцы, маньяки, абсолютное и нечеловеческое зло. Ты действительно видишь, что на тебя смотрит существо иной природы. Вся пластика другая. И они сильные, накачанные страшно.

– Не пойму, уж этот-то опыт тебе зачем?

– А вот, видимо, чтобы отличать относительное зло от абсолютного, чтобы было от чего отсчитывать... И в обычных камерах я бывал, даже просил меня там с зэками наедине оставить, чтобы нормально поговорить.

– Ты на себя прикидывал, что ли?

– Ну, этот опыт в России лишним не бывает.

– «В случае чего примем как родного».

– Да, слышал я и такие обещания. Кстати, когда закрывались «Кресты», меня звали на прощальный концерт, но я не мог. Говорят, тюрьма, что вместо них построили под Петербургом, гораздо комфортней, но я еще не видел пока. Вообще мне мало верится, что здесь скоро произойдет реформа, интеллигентно выражаясь, пенитенциарной системы... Хотя что-то делается, конечно.

– Почему ее никогда толком не было? Почему тюрьма нужна как образ абсолютного всеобщего страха – без этого вообще все развалится, что ли?

– А это уже вопрос и к Ельцину в том числе: почему ему тоже было не до того, когда были все возможности гуманизировать эту систему? Видимо, руки не дошли. Здесь в этом смысле ничего не изменилось с царских времен, с чеховского «Сахалина», с очерков Дорошевича. И устройство этого тюремного сообщества ровно то же. Кстати, я не думаю, что дело только в страхе. Там свои возможности для заработка, и надо же их сохранять! Вхожу в одну камеру – она рассчитана на шестерых, а сидят в ней тридцать, какая-то слизь с клопами течет по стенам, там человеку неделю достаточно пробыть, чтобы заразиться туберкулезом, – и всё, обречен. А захожу в другую – там все деревом обито, канарейка в клетке, интеллигентные люди с мобильниками предлагают: Юрий Юлианович, чай, кофе, коньяк? Вот чтобы у заключенных была возможность выбора – так он хочет сидеть или иначе – и чтобы существовал соответственный прейскурант, там и должен быть полноценный ад с разными, так сказать, кругами...

[:image:]

И конечно, точнее всего отражает жизнь наших заключенных современный тюремный язык, тебе как филологу будет интересно. Дальняк – туалет, хозяйка – начальник тюрьмы, лепила – врач, баланда – еда, могила – рыба, волчок или шнифт – глазок в тормозах (дверях), моросить – говорить со страхом неправду, шалаболка – радио, шерсть – арестанты, камаз – ящик для продуктов, тубанар – больничка для тубиков (больных туберкулезом), воровской карман – анальное отверстие, лирика – наркотик, центры – что-то вкусное и интересное... Короче, как говорят, за любой ответ душа, привет всем в хате и теплые слова по кругу! Обнял и приподнял до хруста в костях прокурора.

У нас у всех есть «магаданский ген»

– А можешь ты объяснить, почему ты – очкарик, как ты сам себя называешь – так легко воспринимаешься своим в таких сообществах, в тюрьмах, на войнах?

– Да не знаю, Дима Муратов это называет «магаданским геном»... Но он же у всех у нас есть. Дело, видимо, в том, что я рос в Уфе, а это был город очень культурный, в том смысле, что там сосуществовало несколько культур, дворовая в том числе. Это был именно мир со своими правилами, я четко знал, что в некоторые дворы мне входить принципиально нельзя, побьют, не особо задумываясь. Все дворы, вся Уфа в целом – а мы в центре жили – была поделена на зоны влияния так называемых шишкарей, местных королей. Практиковались массовые драки, и отсидеться было нельзя: если бросали клич, надо было выбегать из квартиры и идти драться. Иначе – трус. Нашего шишкаря звали Хабай. Имя смешное, но человек был с чертами некоторой даже рыцарственности: один раз, я помню, вместо драки сотня на сотню он схлестнулся один на один с другим шишкарем. Не помню, как его звали. Допустим, Михей. Это было, без преувеличения, как поединок Пересвета с Челубеем. Наш проиграл вчистую, ему серьезно досталось, мы его унесли. И он мог бы рукой махнуть, чтобы мы побежали за него мстить, – но этого не сделал.

– И что, это только Уфа – или Казань тоже, и все Поволжье?

– Да вся Россия в семидесятые годы жила более или менее так. Не застал я этого только в Питере – и то, думаю, выбыл из дворовой культуры по причинам возрастным, а не географическим.

– К вопросу о Питере: как ты относишься к тому, что сейчас говорит и делает Невзоров? В какой степени ему, так сказать, разрешено?

– Невзоров – человек, конечно, сложный, но он не будет делать то, что разрешено, и даже разрешения спрашивать не будет. Мы с ним одновременно оказались в Чечне – но только, так сказать, на разных участках фронта. Потом мы познакомились в Питере, я знал, что он снимает «Чистилище», полудокументальную такую картину. Я посмотрел ее и ночь не спал, курил в форточку. Очень все похоже на то, что я видел. За точность я, по крайней мере, могу поручиться. Он захотел тогда со мной встретиться, мы поговорили, в чем-то не сошлись – в основном, насколько помню, в вопросах морали, — но осталось чувство подлинности того, что он делает. Он и тогда был поперек общего мнения, и сегодня, и в общем я считаю Невзорова человеком достойным.

[:image:]

– Вот вы ездили тогда в Чечню. И она была в общем мало похожа на то, что мы наблюдаем сегодня. Что случилось?

– А что со всеми нами случилось?

– Вот я и пытаюсь понять.

– Я бы, кстати, не обольщался насчет Чечни. И насчет Кавказа в целом. Там надо быть настороже именно в тот момент, когда тебе некоторые джигиты горячее всего клянутся в любви, потому что в следующий момент (берет со стола нож)...

– Именно.

– Я это знаю потому, что жил в Нальчике, детство там прошло, и у нас в те времена дискотек не было. Потому что поножовщина началась бы немедленно. Это тоже культура такая. Моего старшего брата Володю прирезали во дворе и положили под машину, чтобы она его переехала, но машина, к счастью, оказалась скорой помощью, так что его благополучно откачали, благодаря чему у меня и завелась куча племянников.

Вторую часть интервью с Юрием Шевчуком о 86% населения, голосующего за Путина и любви зэков к Достоевскому читайте скоро на сайте Sobesednik.ru и в свежем номере газеты «Собеседник».

[:wsame:][:wsame:]