Мечислав Дмуховский: Во мне постоянно живет чувство вины...

«Собеседник» публикует интервью Мечислава Дмуховского, которое он дал Андрею Ванденко за несколько лет до своей смерти.

Среди журналистов Мечислав слыл блестящим интервьюером. Он умел так расположить собеседника к себе, что в беседах с ним тот раскрывался по полной. Но это интервью, записанное еще несколько лет назад, – одно из немногих, где на вопросы отвечает сам Мечислав. И отвечает, надо заметить, тоже не дежурно.

Вообще-то такие разговоры лучше вести, предварительно хорошенько выпив и закусив. Особенно складно беседа идет, когда опрокинешь первые три рюмки. Но заместитель главного редактора «Собеседника» настоял, чтобы я включил диктофон «посуху»…

– Для меня всегда было вопросом: почему творческий человек соглашается на административную работу? Объясни, чем должность заместителя главного редактора еженедельника предпочтительнее места обозревателя, вольного художника?

[:rsame:]

– Так сложилось. Конечно, о чем-то мечтаешь в детстве, в юности, и я помню, как строил планы о «Собеседнике». Я тогда работал корреспондентом в районке. Спускался со второго этажа и бежал в газетный киоск (ближайший был метрах в ста от редакции), чтобы занять очередь и успеть купить «Собеседник». Его разбирали тут же, чуть опоздал – и всё. Свежий номер привозили, кажется, в четверг, я раскрывал его и… Конечно, отчетливо сформулированной мысли: «Вот бы мне попасть в эту газету!» не было, но смутное желание возникало. Конечно, я не думал о статусе, в котором могу оказаться в «Собеседнике». Сидя в районке, это было бы совсем смешно и наивно.

– Раз нацелился на Москву, то районка не уровень.

– Безусловно. С первых дней я писал заметки не только в родную газету, но и в Москву. Когда вместо Льва Гущина в «МК» пришел Павел Гусев, он стал набирать свою команду. Взял и меня. Естественно, выдергивать человека из района на корреспондентскую должность было глупо, поэтому меня позвали сразу в заведующие отделом.

[:image:]

– И ты, конечно, автоматически стал меньше писать?

– Естественно. Как только сел в кресло начальника. Обязанности заведующего не подразумевают писания как такового: ты даешь задания, контролируешь выполнение, участвуешь в планировании газеты, в верстке, ведешь номера, ну и так далее. И все же я писал, старался совсем не бросать это дело. Особенно мне нравились интервью, еще с университета полюбил встречаться со знаменитыми людьми и беседовать с ними. И сейчас стараюсь делать беседы. Но редко удается.

– Ощущение, что теперь ты берешь в руки диктофон, когда собеседник не только интересен, а и нужен тебе.

– Не понял. Э-э-э... Не согласен.

– Могу напомнить. Кого ты в последнее время интервьюировал? Московского вице-мэра Ресина, управделами президента Бородина.

[:same:]

– Не-е-е! Все было не так!

– Извини, забыл, ты еще с Лаймой Вайкуле сделал интервью. Это, как я понимаю, личная симпатия. Лайма тебе приятна как женщина. Корысть заключалась в этом. А с Ресиным, Бородиным твой интерес был иным. На использование служебного положения в личных целях смахивает.

– Я никогда не питал пиетета к власти. Просто не понимал, что это такое, власть. В то же время люди власти меня всегда интересовали. Ты спрашивал, как я пошел в администраторы? Обстоятельства. Тем любопытнее было понять, что заставило человека добровольно стать чиновником. Можно мечтать стать космонавтом, но не управляющим делами президента, верно? Словом, когда из-за грубейшей ошибки в «Собеседнике» (мы перепутали цифру, в которую обошлось строительство дачи Ельцина в Карелии, лишний ноль дописали) Пал Палыч позвонил в редакцию и сказал: «Какого (он ругается матом, если злой)... какого такого вы пишете, ни фига не понимая?» – я тут же уцепился за возможность с Бородиным увидеться. Все-таки я журналист! Предложил: мол, давайте встретимся и вы расскажете все как есть – и о резиденции президента, и о дачах чиновников. Тогда в прессе очень мало об этом писали.

Вот и вся моя корысть.

[:image:]

– Мне порой кажется, что тебе частенько наплевать на мнение окружающих. Есть собственные критерии, и ты ими руководствуешься.

– По-моему, ты ошибаешься. Подкрепи свое впечатление примерами.

– Скажем, можешь без объяснений выгнать подчиненного из кабинета, завернуть без мотивации статью. Тебе достаточно уверенности в своей правоте – ты так решил и нет нужды опускаться до расшифровок, правда?

– Правда, но… не все так просто. Допустим, я разговариваю с посетителем, а кто-то вмешивается в разговор. Я объясняю, что занят, а человек не понимает. Естественно, прошу закрыть дверь с другой стороны. Хамлю ли? Нет, я ведь никогда не попрусь в чужой кабинет, если меня просят подождать. Хватает жеста. Заглядываешь к коллеге, а он разговаривает по телефону. Стоишь и ждешь реакции: махнет, мол, заходи или покажет рукой, что не ко времени?

[:rsame:]

Я веду себя корректно и хочу, чтобы другие поступали аналогично. Если этого не происходит, срабатывает защитный комплекс. Мне хамят, и я считаю унизительным промолчать.

Но, возвращаясь к началу вопроса, важно ли мне мнение окружающих, скажу… Ты затронул то, что я скрываю даже от себя. Я человек, издавна, с детства неуверенный в себе.

– Почему?

– Не знаю. Но мне важно знать, что думают люди на мой счет.

– Ты даешь детям то, что должен?

– Как отец?

– Отец, кормилец, глава семьи.

– Наверное, у всех, кто читал умные книжки по воспитанию детей, есть комплекс, будто ты обделил ребенка: надо больше играть с ним, в театры водить, книжки читать, вместе спортом заниматься... Иногда начинаю ругать себя: сволочь, почему не запишешь Антона на секцию? Во мне постоянно живет чувство вины, но я стараюсь хоть какие-то минимальные вещи делать. Сказку на ночь читаю. Дети одеты, обуты, сыты ─ и слава Богу.

[:image:]

– Ядвигу к журналистике ты подвигаешь?

– Наоборот, всячески отворачиваю. С того дня, когда она поняла, что такое моя работа, повторяю: «Не дай бог тебе заняться этим». Ядя много лет говорила, что будет медиком, врачом. Для меня стало шоком, когда она заявила, под влиянием, я так понимаю...

– Папы?

– Нет, «ящика»… Заявила, что хочет туда, на телевидение. Ну что ж… Человеку уже пятнадцать лет. Я принял решение стать журналистом в двенадцать. И стал писать.

– А сейчас пишешь?

– Пишу.

– Что?

– Не знаю… Все, что придет в голову. Веду дневник.

[:rsame:]

– Ты пишешь предельно искренне?

– Конечно.

– В расчете, что никто этого никогда не увидит?

– Давно уже не описываю внутренних сомнений и всего такого. Скорее это дневник наблюдений. Внешние события.

– Допускаешь, что дневник кто-то найдет?

– Это было бы достаточно неприятно. Но сам я могу показать записи. Если захочу.

– Ольга, жена, о дневнике знает?

– Наверное, да. У меня же накопилось много тетрадок.

[:image:]

– Перечитываешь старые записи?

– Не-а. То есть специально – нет. Но иногда, перекладывая тетради, наткнешься на строчку, почитаешь, улыбнешься.

– Чаще стыдно бывает или смешно?

– Любопытно. Смотришь на себя со стороны, как на другого человека...

– Думал, что когда-нибудь эти дневники будут читать твои выросшие дети?

– Нет. Меньше всего это предназначено им и Оле. Это только мое. Я ведь много времени провожу с семьей. Работа и дом – практически все им отдаю. Пусть хоть ЭТО, дневник, останется моим. Должно же быть у человека что-то свое.

Читайте также другие материалы памяти Мечислава Дмуховского на нашем сайте

[:wsame:]

[:wsame:]