Виктор Гусев: Кромешный ад в моей жизни был не всегда
Сегодня это самый известный российский комментатор. Однако 35 лет назад о карьере спортивного журналиста Виктор Гусев мог только мечтать. Прежде чем найти себя в этой профессии, ему пришлось пройти буквально огонь и воду
Сегодня это самый известный российский комментатор. Однако 35 лет назад о карьере спортивного журналиста Виктор Гусев мог только мечтать. Прежде чем найти себя в этой профессии, ему пришлось пройти буквально огонь и воду. Об этом участник войны в Африке и член тихоокеанской спасательной экспедиции рассказал в интервью нашему изданию.
— Я слышал, что ради места в спортивной редакции ТАСС вам пришлось отправиться в Антарктиду?
— Немного не такая была последовательность. Я окончил институт иностранных языков, и меня военным переводчиком призвали в армию. После службы пришел в ТАСС, редактором и переводчиком в политическую редакцию. И сразу стал мечтать о редакции спортивной, которая располагалась несколькими этажами выше. Спортом я всегда интересовался и чувствовал, что потяну. Для меня это было гораздо интереснее, чем политика. К тому же в спорте было гораздо меньше цензуры.
И вот примерно года с 80-го, после того, как я в свободное время нормально и с восторгом отработал для спортивной редакции корреспондентом на московской Олимпиаде, в течение пяти лет пытался перейти туда с концами. Но места не было. Единственный раз, когда оно появилось, и то досталось парню, у которого отец работал в ЦК Компартии. В общем, всё как-то не складывалось. Но в 1985 году меня достаточно случайно послали корреспондентом ТАСС в антарктическую экспедицию на борту ледокола «Владивосток», который отправлялся спасать застрявшее во льдах научно-исследовательское судно «Михаил Сомов». Просто я оказался единственным тассовцем, у кого на руках был готовый паспорт моряка.
Почти три месяца под руководством легендарного полярника Артура Чилингарова продолжалась экспедиция. И завершилась она очень успешно. Когда вернулся, меня вызвал генеральный директор ТАСС Сергей Лосев, вручил медаль «За трудовую доблесть» и сказал: проси чего хочешь. Я ответил, что хочу в спортивную редакцию.
Он на меня посмотрел как на ненормального. Мы, говорит, тебя хотели в Америку или Англию отправить корреспондентом ТАСС — вершина для молодого сотрудника: загранкомандировки вообще были очень важны, а уж когда речь шла о том, чтобы лет на пять лет туда поехать — вообще космос!
Но я уже давно сделал свой выбор. И Лосев сказал: хорошо, завтра — 25 лет спортивной редакции, вот я им и подарю ставку, получается, что под тебя. Вот так я попал из Антарктиды в спортивную редакцию и в дальнейшем ни разу об этом не пожалел. Вообще до сих пор с благодарностью вспоминаю ТАСС (сейчас — ИТАР-ТАСС), где получил, на мой взгляд, отличную школу журналистики.
[:image:]
Но возвращаясь к началу, признаюсь, что тогда, в июне 85-го, перспективе поехать в, как оказалось, судьбоносную для меня экспедицию я не обрадовался. Не из-за того, что испугался (опасность происходящего осознал позже, уже по ходу дела). Очень уж «ломало» туда ехать. Непосредственно перед этим я тоже по линии ТАСС плавал редактором судовой газеты в кругосветку и устал немножко от моря. Я там делал газету для зарубежных туристов на английском языке. И это было прекрасно. Всё начиналось в Сингапуре, мы прошли через Суэцкий канал, заходили в порты Европы, потом — через Атлантику в Америку. И обратно — в Англию, а закончили путь в Одессе, откуда я прилетел домой. У меня в трюме была типография и три наборщика в подчинении. На первой странице я размещал мировые новости, которые мне присылали из ТАСС. А вот вторая была посвящена судовой жизни. Тут можно было дать волю фантазии. Я всё фотографировал: вот конкурс танцев, вот Джон Смит сделал предложение Мэри Джонс, вот новые коктейли народ пробует... Смешные заметки и подписи на английском... Забавная такая работа. Чувствовал себя в одном лице редактором, корреспондентом и фотографом какой-то провинциальной газеты из рассказа Марка Твена.
Всё происходило на советском судне «Тарас Шевченко», с нашими матросами, капитаном и коком, но туристы были исключительно иностранцы. Считалось, что на таком судне должна выходить газета, которая хотя бы одной своей страничкой несет наш политический взгляд. Была целая редакция ТАСС, кто-то занимался этим постоянно, а я поехал в разовую поездку, кого-то заменял. Отсюда — как раз тот самый паспорт моряка.
И вот когда я после всего этого комфорта и солнца, представил, что мне лететь во Владивосток...
Я приехал в угрюмый ночной порт. Увидел там показавшийся мне крайне мрачным ледокол... Бегают крысы по берегу... Пришел в каюту старшего механика, в которой предстояло жить — она, мягко говоря, отличалась от того, что у меня было на «Шевченко». Короче, тогда совершенно не думалось о том, что ждет опасность, что это будет нечто героическое на всю жизнь. Воспринимал происходящее со мной как какую-то неизбежную рутину, от которой никуда не денешься. Это только потом начал соображать: елки-палки, ведь наша экспедиция войдет в историю ледокольного флота и спасения людей на Полюсе.
К тому же ведь надо было продолжать попытки попасть в спортивную редакцию. А тут, отправляясь в Антарктиду, удаляюсь от решения задачи. Думал: вот сейчас уеду, так мне вообще места никогда не дадут. Никто же не знал, что всё получится наоборот — максимально отдалившись от своей цели, я вплотную приблизился к ней. В жизни так бывает.
[:image:]
— Принимали ли участие в спасательных операциях?
— Я поехал туда в качестве корреспондента, но, конечно, в жизни судна там нельзя было не участвовать. Например, мы взяли на борт в Новой Зеландии, зайдя в порт Веллингтон, бочки с горючим и с ними пошли дальше, во льды. Самое ужасное, что впервые в истории ледокол шел не на север, а на юг. Ему предстояло пройти через все эти штормовые широты. Ледокол совершенно не приспособлен к тому, чтобы выносить качку. Его дно, в отличие от круизного лайнера, сделано «яйцом», чтобы он мог сверху давить лед. Естественно, что такая яйцеобразность усугубляет любую, даже минимальную, турбулентность, не говоря уже о том, что мы попали в бурлящие воды. Пока шли до льдов, бочки начало смывать с палубы. Чилингаров сказал: если смоет половину, идем дальше. Если хоть на одну больше — возвращаемся в Новую Зеландию за новым горючим. Всё в страшную качку и непогоду вышли на палубу, группировали расползающиеся бочки, дополнительно закрепляли их. Мокрые были с головы до ног. Но с задачей справились. Потеряли не больше трети.
Однако уже во льдах, за двести километров до «Сомова», мы встали сами, казалось, безнадежно. Это была по-настоящему критическая ситуация. Тогда я увидел и принял участие в том, во что никогда бы не поверил, если бы мне кто-то стал рассказывать. С ледокола был спущен гигантский канат с якорем. Мы все вышли на лед посреди этой Антарктики, сделали лунку и, заведя в нее якорь, всей командой начали раскачивать наш «Владивосток». Который, кстати, к этому моменту стал уже не угрюмым и негостеприимным, как тогда, при первой встрече в порту, а совсем родным. Оказалось, что раскачивание — достаточно распространенная практика. Но если когда-то кому-то удавалось таким образом вытащить ледокол изо льда, у нас это не получилось. Затем посреди полярной ночи был первый в истории ночной перелет над Антарктидой. Подлетев на вертолете к зажатому во льдах «Сомову», мы сели на расчищенную площадку у самого борта судна. Обняли бородатых, усталых ученых, передали им еду и письма из дома. Но, исходя из сложившихся обстоятельств, не обещали скорой встречи с ледоколом. И надо же такому случиться, что сразу после того, как мы вернулись, наутро льды сами разверзлись, образовалась длинная полынья, и ледокол пошел вперед, особо серьезных преград уже не встречая. Как будто что-то помогло свыше.
В итоге обошлось без жертв, всех спасли. Кстати, сейчас об этом снимается художественный фильм. На будущий год нашей экспедиции исполняется 30 лет. Я участие в съемках не принимал — помогал как консультант. Показывал фото — и с ледокола, и с борта вертолета, за которые по возвращении получил международную премию конкурса «Интерпрессфото».
Насколько я знаю, в кино кто-то меня будет играть. Фильм — с долей художественного вымысла, хотя персонажей, насколько я понял, авторы собираются называть реальными именами.
[:image:]
— За несколько лет до этого Вам пришлось оказаться в ещё более экстремальных условиях — побывать на войне.
— После института иностранных языков меня призвали в армию и начали оформлять в спокойный тогда Ирак, которому Советский Союз продавал оружие. Уже стояла виза, и вдруг началась война между Эфиопией и Сомали, куда меня и перебросили буквально за один день в августе 1977 года. До нас в Эфиопии были американцы, но тогдашний лидер Менгисту Хайле Мариам сказал, что будет строить социалистическое общество, и это автоматически стало гарантией поддержки со стороны СССР. Впрочем, поддерживали мы и Сомали, тоже в перспективе социалистическое государство. Поэтому первые три месяца боевых действий наши советники, специалисты, переводчики и военная техника были и на той, и на другой стороне. Но эфиопы вполне логично сказали — ребята, вы сидите на 2 стульях, выбирайте. И вот Брежнев, тогдашний руководитель Компартии и, фактически, государства, принял решение в пользу Эфиопии, и всех наших перебросили туда. Оговорюсь, что советских солдат там не было — только один взвод, который охранял центральный штаб в Аддис-Абебе. Непосредственно воевали на стороне Эфиопии кубинцы и израильские летчики. Вот так общими усилиями и была обеспечена победа.
Офицеры эфиопской армии говорили по-английски, так как прошли военные училища за рубежом. А для общения с солдатами пришлось немножко выучить амхарский. В ответ некоторые эфиопы начали слегка говорить по-русски.
Там много чего пришлось повидать. Ты полностью зависел от своего конкретного командира. Так, мог работать с каким-то генералом и сидеть в штабе, в Аддис-Абебе, а мог сидеть в окопе и поднимать эфиопов в атаку. В этом смысле была ротация, и многие переводчики попробовали и себя в разных ситуациях.
За два с небольшим года я получил полное представление и о том, как непосредственно выглядит война, и о том, как вдали от фронта живут города страны, ведущей эту войну. Как они попутно жестко борются с внутренней оппозицией или, наоборот, яро поддерживают ее. Ну а сцены голода, от которого люди умирали прямо на столичных улицах, и лепрозорий в черте Аддис-Абебы — это вообще особый разговор. Кроме того, в Эфиопии в это же время разворачивалась и гражданская война: провинция (а ныне самостоятельная страна) Эритрея тогда только боролась за отделение. То есть две войны одновременно: одна — с сомалийцами за эту несчастную пустыню Огаден, другая — внутренняя война со своими собственными повстанцами, или анархистами, как их называло эфиопское правительство. Плюс к этому — специфический климат. В Аддис-Абебе-то прекрасная погода почти круглый год: 24–26 градусов, потому что это 2400 метров над уровнем моря. Но из-за высоты тяжело было дышать, хотя мы постепенно привыкли и даже регулярно играли в футбол. А вот когда спускаешься вниз к берегу Красного моря, то попадаешь в 50-градусную жару.
Эфиопский народ — очень интересный. Это, между прочим, единственное государство в Африке, которое никогда не было чьей-то колонией. Во время Второй мировой войны войска Муссолини пытались завоевать Эфиопию, но против них вышли люди с примитивными ружьями, а в основном — с луками и стрелами, и дали отпор итальянцам.
У нас, к сожалению, без жертв не обошлось. Погиб мой товарищ, человек, с которым я там жил в одной комнате — Миша Буланый. У него в родном городе Горький остался маленький ребенок. У них в тамошнем инязе был конкурс, ведь зарубежная командировка, хоть и в страну, где идет война, считалась хорошим вариантом. По страшной иронии судьбы Миша выиграл и полетел в Эфиопию... Другой мой друг — Сережа Журавлев, с которым вместе учились в институте и проходили стажировку в американском университете, в Эфиопии был контужен...
[:image:]
Но, как обычно бывает после любой службы в армии, ужасные эпизоды в основном постепенно забылись, остались позитивные воспоминания. Тем более что кромешный ад в моей жизни был не всегда. Забавно вспоминать то, что приехал я из Москвы 1977 года, где в общем-то мало что можно было купить, а там, в охваченной войной Эфиопии, были и джинсы, и далеко не только они. Продавались журналы «Ньюсуик» и «Тайм», которые в Москве можно было только в закрытой библиотеке взять почитать. К нам «Пепси-кола» попала только во время Олимпийских игр в 80-м, а там уже были все эти составляющие западной потребительской культуры. Кроме того, зарплату выдавали чеками Внешпосылторга. И по возвращении в специальных магазинах «Березка» можно было купить по ним какие-то товары, недоступные большинству наших людей. Чеки к тому же давали право на покупку отечественного автомобиля без обычной для того времени очереди.
Ну, и просто нет времени в рамках интервью рассказать о красоте Африки. Одно озеро с бегемотами чего стоит!
Так что я, конечно, нисколько не жалею о такой службе. Удалось не только без ранений пройти, но и без серьезных заболеваний, ведь многие там подхватили кишечную инфекцию — так называемую амёбу. Или малярию, например.
Вдобавок к нашей медали «За боевые заслуги» наградили — уже вдогонку — эфиопским орденом «За мужество». Но он где-то застрял по дороге. Причем не только мой. Насколько я знаю, ордена были с драгоценными камнями, поэтому, наверно, до нас и не дошли.
Кстати, мы ходили в натовской форме, но фотографироваться в ней нам строго запрещали. После вынужденного отъезда американцев эфиопы, которые начали получать наше вооружение, приняли и оргструктуру советской армии, а вот экипировку оставили. Вспоминаю, что первое знакомство со «стандартами НАТО» меня напугало. Я всегда был высоким и относительно крупным человеком, а когда посмотрел на размер выданной и, главное, подошедшей мне куртки, увидел надпись «small»!
И еще об одной вещи, которая, уверен, совершенно не понятна нынешнему молодому поколению. Африка, идет война, а мы сидим в окопе или блиндаже перед атакой и... конспектируем «Малую Землю» и «Возрождение» — мемуары Брежнева. Так положено в Советской армии, где бы ни проходила служба! Политработу, ребята, никто не отменял!
И еще. Новый год было забавно встречать, когда пальма вместо елки. И грустно, конечно. По времени разницы с Москвой нет, но мобильная связь еще не придумана, обычный телефон — только в штабе, для военных сводок. Вот и сидели под пальмой, представляя, что в эту минуту делают дома...
Когда ехал в ЮАР на ЧМ-2010, ностальгии не было, ведь это совсем другая Африка. А вот конкретно по Эфиопии — есть. Когда вижу эфиопов, сразу их отличаю. В Москве есть эфиопский ресторан — можно сходить. Встретиться с товарищами по оружию, вспомнить. И всё же хотел бы когда-нибудь туда снова полететь. В совсем уже другую страну. И, между прочим, из совсем другой — тоже...
