«Известность измеряется в деньгах»

– Вы назвали «Грех» романом в рассказах. Это подсказанная форма?
– Отчасти это был маркетологический ход. А потом я понял, что «Грех» – больше, чем просто сборник рассказов. Сквозных мотивов там очень много, хватит на несколько книг. Представьте себе роман, по которому ударили тяжелым предметом, и он раскололся на осколки – вот их я и собрал под одной обложкой.
– Вашего героя тоже зовут Захаром, и эпизоды биографии совпадают…
– Раскладывать текст в процентном соотношении автобиографии и выдумки не стоит. Некоторые рассказы стопроцентно списаны с реальности, другие вывернуты наизнанку. Я действую, как кулинар: вот сейчас положу щепотку печали, сейчас добавлю счастья.
– Вы и в Чечне воевали, и в ОМОНе служили, и организатором «марша несогласных» были. Писатель должен принимать активное участие в жизни страны?
– А вы вспомните Серебряный век: Гумилев – это один тип литератора, Блок – другой. Необходимо разнообразие, цветущая сложность. Правда, сейчас все складывается не в пользу писателей-революционеров, хотя по-прежнему есть литераторы, которые занимают активно-агрессивные позиции. Меня называют «системным бунтарем», «гламурным омоновцем»… Люди никак не привыкнут к сочетанию разных качеств. А я просто хотел бы все успевать и при этом щелкать по носу негодяев и радоваться жизни.
– Общественный резонанс – обязательное условие хорошего романа?
– Хорошие книги почти всегда доходят до читателя, но зачастую это происходит или слишком рано, или слишком поздно. Алексей Иванов около 10 лет был никому не нужен с теми романами, которые сегодня издаются многотысячными тиражами. Я думаю, что непризнанных гениев нет – просто успех определяется не качеством текстов, а последовательностью поступков. Писатель – это не только книги, но и судьба. Надо уметь и писать, и жить.
– Вы разрушаете стереотип неприкаянного писателя-одиночки, который, кроме литературы, ничего не умеет.
– Мне этот тип писателя омерзителен. В вечной хандре, постоянно пишет, фанатично относится к своим трудам. Вроде: вот я – творец, а вы, твари, дрожите. Это самопоедающее ощущение. Писательство должно доставлять радость и себе, и близким.
У нас любят носить маски страдальцев. Мне это не нужно, вокруг меня и так много мифов. Вот недавно большими тиражами несколько раз напечатали, что меня на самом деле зовут Евгений Лавлинский. Обсуждают мою национальность, являюсь ли я членом НБП [запрещена в России как экстремистская в апреле 2007 г. – ред.] или меня давно уже выгнали, ну и т.д.
– Говорят, лиричность, непосредственность – черты писателей-провинциалов. А столичные авторы – пессимисты и циники.
– У провинциалов более развитая внутренняя мускулатура, есть стержень. Знаете, как сказал Сергей Шнуров о Лимонове? «У него есть внутренний Че Гевара». И потом, деревенская проза XX века принесла ощущение человеческой силы, тепла, мощи. Я сам родился в деревне, в Рязанской области, сейчас живу в Нижнем Новгороде, но для деревенских все равно что москвич, истеблишмент. Я пытался обнаружить у себя комплекс провинциала, с фонарем искал, но не нашел: ни в одном обществе не чувствовал себя мальчиком у Христа на елке. И потом, у меня все быстро получилось, без особых с моей стороны усилий.
– И известность вот просто так взялась?
– Известность измеряется в деньгах. Когда мне не придется думать, на что содержать семью послезавтра, это и будет настоящая слава.
А пока это ощущение иногда появляется, иногда погибает.