Николай Лебедев: Мы все способны противостоять злу и не сломаться

2 марта на экраны вышла масштабная картина о международном трибунале над нацистами – «Нюрнберг». Режиссер «Легенды №17» и «Экипажа» Николай Лебедев уже давно доказал свое мастерство впечатляющими экшен-сценами и трогательными человеческими историями на фоне экстремальных обстоятельств и катастроф. А теперь превратил скучный протокол в увлекательный шпионский триллер.

Даты

1966 – родился 16 ноября в Кишиневе

1991 – окончил журфак МГУ

1995 – стал режиссером детской ТВ-программы «Улица Сезам»

1997 – снял первый полнометражный фильм – «Змеиный источник»

2013 – «Легенда №17» становится лидером проката

2021 – возглавил Гильдию кинорежиссеров России

О том, как выйти из войны и поставить в ней точку

– Николай, вам удается снимать зрительские фильмы, которые окупаются в прокате и имеют высокий рейтинг. От ленты с названием «Нюрнберг» я совсем не ожидала истории любви. Как вы обозначаете жанр своей новой картины?

– Это приключенческая история, шпионский триллер. Протоколы Нюрнбергского процесса вы можете прочитать сами – какой смысл их инсценировать? Я попытался посмотреть на те события с точки зрения обычного человека. Я подумал: а что бы делал я, если бы попал тогда в Нюрнберг? Я бы сидел где-то на галерке, видел отдельные фрагменты – в одиночку ты не сможешь охватить все 403 заседания трибунала целиком, которые длились почти год. Так и появился главный герой – переводчик Игорь Волгин, во время войны ставший разведчиком. В Нюрнберге он ищет брата, влюбляется в бывшую военнопленную и нечаянно вовлекается в шпионский вихрь событий. Мне кажется, взгляд маленького человека с галерки иногда бывает точнее и проницательнее, потому что у официальных лиц свои обязательства, своя повестка.

– В чем актуальность вашего «Нюрнберга»?

– Я думаю, актуальность фильма заключается не в злободневности темы. История нас многому учит, если мы сами хотим научиться. Трагедии прошлого, как известно, имеют свойство повторяться, если мы не сделали правильные выводы. Эта картина на самом деле не про Нюрнбергский процесс, а про то, как человечество выходит из войны. Даже после подписания протокола о безоговорочной капитуляции война не заканчивается, ее раны долго не заживают. Это такой посттравматический синдром – после трагедии невероятно сложно перейти к новому этапу своей жизни, которая была разрушена. С помощью трибунала весь мир пытался выйти из войны и поставить в ней точку.

– Вы рассказывали, что давно хотели снять фильм о Нюрнберге. Почему эта тема вас не отпускала?

– Наверное, ноги растут из детства. В 7–8 лет в книжном шкафу дома я наткнулся на корешок с надписью «Нюрнбергский процесс», я с любопытством заглянул в эти два тома. Безусловно, это был скучный текст для ребенка, но фотографии меня ошеломили: измученные лица людей за колючей проволокой, груды очков, гора обнаженных тел, лежащих друг на друге, как резиновые куклы. Это намертво впечаталось в мою память. Когда в 2015-м мне предложили снять кино о Нюрнберге, я сначала отказался из-за занятости на другом проекте. Но эта тема так или иначе возвращалась ко мне и не отпускала, в итоге я взялся сам писать сценарий.

– Получается, у вас сработала генетическая память, ведь вы еще вложили сюда историю своей семьи?

– Да, я написал историю отца, у которого во время войны погиб 19-летний брат, и папа всю жизнь пытался найти его могилу. Правда, я не могу сказать, что на экране создавал портреты своих родителей, хотя героя я назвал в честь отца, а героиню зовут, как маму. Но все равно для меня было важно посвятить им картину. И еще Эдуарду Артемьеву.

– Ваша картина стала последней работой композитора Эдуарда Артемьева в кино. Успел ли он увидеть «Нюрнберг»?

– Эдуард Николаевич успел посмотреть черновую версию, когда приезжал к нам на постпродакшен. Мы договорились, что он придет на премьеру, но увы… Он писал музыку к «Легенде №17». Меня восхищал профессионализм Артемьева – в его композициях все было идеально выстроено и продумано. И при этом он был трогательный, как ребенок. Если я не перезванивал спустя несколько часов после того, как он отправил мне музыку, Эдуард Николаевич нервничал и думал, что мне не понравилось. Поэтому я старался всегда быть на связи, чтобы ответить ему как можно быстрее.

Кто заменил Козловского?

– Уже стало привычным видеть в ваших фильмах Данилу Козловского – звезду «Легенды №17» и «Экипажа». Как так получилось, что вы сняли фильм без него?

– Поссорились ли мы с Данилой? Извините, если кого-то разочарую, но нет, у нас прекрасные отношения, я дружу с его семьей, обожаю его маму Надю, его отчима Бориса, знаком с его братом и племянниками, недавно поздравлял его с днем рождения дочери. Но дело в том, что я по дружбе не зову в кино. Кроме того, я уверен, что нельзя использовать актера в том качестве, в котором ты его уже снимал. Если бы я пригласил Данилу в этот фильм, это казалось бы повторением предыдущих ролей.

– А как вам работалось с Евгением Мироновым и Сергеем Безруковым?

– С Мироновым у нас уже третья большая работа, а с Безруковым впервые. С Сережей получилась интересная история. В начале нулевых он был еще молодым начинающим артистом, я ему предложил роль в своем дебюте «Змеиный источник», и он отказался – не захотел играть такого «монстра». В итоге эту роль сыграл Женя Миронов. Потом мы с Безруковым познакомились ближе, и у нас намечались совместные проекты, он привозил мне домой сценарии, мы их обсуждали, но как-то все не срасталось. А тут он мне увиделся в роли обвинителя от СССР Романа Руденко, я ему позвонил со словами: «Серёж, есть роль». И он сразу согласился, даже не читая сценарий. Меня подкупило такое доверие. Эту довольно скучную на первый взгляд роль – его герой произносит только официальные тексты – он насытил своей эмоцией и своим человеческим содержанием.

Евгений Миронов играет полковника Мигачева. Женя – невероятно дотошный актер, разбирает каждую запятую в роли, но при этом он не зануда, с ним интересно. Он постоянно вносил какие-то предложения, даже менял местами сцены, он мыслит очень точно драматургически.

– Кроме того, у вас занят международный каст – как проходила коммуникация с актерами из разных стран?

– У нас огромный актерский состав – из Германии, Чехии, Австрии, Сербии, Дании, Грузии, Великобритании, США, но, не поверите, никаких сложностей в коммуникации не было, потому что люди всегда понимают друг друга, когда хотят. С интернациональной съемочной группой немного сложнее – для них ты какой-то режиссер из России, фильмов твоих они не видели. Да и в целом снимать кино за рубежом, естественно, гораздо труднее, чем дома. Там ты многого не можешь себе позволить, приходится ценой невероятных усилий все пробивать. Помню, как после смен в Словакии мы вернулись в Москву, и я сразу себя почувствовал, как Антей, получивший силу от соприкосновения с землей.

Съемки планировались в Чехии и Германии в 2020-м, но за два дня до начала по всему миру был объявлен локдаун. Картина остановилась, и в какой-то момент мне казалось, что навсегда. Через год опять чуть все не сорвалось – у меня диагностировали ковид. В итоге мы отсняли все запланированное в Чехии и вернулись в Россию. В Германии должны были снимать натуру – Дворец правосудия, но там ввели жесткие ковидные ограничения и большие съемочные группы туда не пускали. Поэтому немецкую архитектуру снимали в Калининграде. Это был непростой выбор для любого режиссера. Но я сказал себе: в конце концов, наша история не про архитектуру и здания, она про людей, их отношения и конфликты.

Кевин Спейси в роли Понтия Пилата

– Вы не так давно задумывали амбициозную адаптацию булгаковского романа «Мастер и Маргарита». Как продвигается этот проект?

– Он не состоялся. У нас был написан сценарий и уже полным ходом шла подготовка к съемкам, но, увы, так и не запустились из-за проблем с финансированием. 

– На роль Пилата вы в том числе рассматривали Кевина Спейси – голливудского актера, «отмененного» за харассмент в отношении несовершеннолетнего. В итоге этот факт его биографии остановил вас от утверждения его на роль?

– Нет. Мы не знаем доподлинно, что произошло 32 года назад. Тем более что суд оправдал Спейси. Кроме того, мы не знаем возможных подводных течений – кого и почему решают там убрать. Я не хочу в это влезать, поскольку не в курсе, но в любом случае я не тороплюсь осуждать. Мне кажется, нельзя отменять и рушить карьеру талантливого актера, пока его преступления не доказаны. Я не понимаю, когда человека начинают травить из-за какого-то слуха или сплетни. У Томаса Винтерберга есть отличный фильм на эту тему – «Охота» с Мадсом Миккельсеном, где маленькая девочка устраивает чудовищную травлю взрослому мужчине, потому что ей так захотелось. Очень часто в культуре отмены лежат именно такие вещи.

Как не стать Герингом

– Вы показываете, как обвиняемые Нюрнберга все как один поют одну и ту же песню: «Мы ничего не знали», «Мы просто выполняли приказ». На ваш взгляд, несут ли ответственность солдаты за выполнение преступных приказов?

– Безусловно, любой человек, какую бы должность ни занимал, когда он помогает злу, он несет за это ответственность. Многие ушли от правосудия и после поражения быстро перековались: были нацистами – стали отлавливать нацистов. Всякое бывало.

Другое дело, когда человек не может противостоять: например, попал в плен, тогда он сам – жертва. Какие-то вещи находятся вне нашего влияния, а какие-то вещи зависят от нас.

– Самая колоритная фигура на скамье подсудимых трибунала – Герман Геринг. На ваш взгляд, гений и злодейство совместимы?

– Вообще так можно сказать о многих из верхушки вермахта. Но это ни в коем случае их не оправдывает. Наоборот, тем важнее гению не превращаться в злодея, важнее отлавливать в себе ростки от лукавого и уничтожать на корню. Мне кажется, это тоже одна из тем картины. В детстве я слышал про Геринга нелицеприятные вещи – его обзывали летающим боровом, рисовали карикатурный образ тупого существа. Оказалось, что это был человек харизматичный, яростный, умный. И да, я пришел от этого в ужас, поскольку я понял, что они такие же, как мы. Как эти талантливые люди могли превратиться в таких чудовищ? Как они, вроде бы любящие отцы, мужья, сыновья, творили такие зверства? И как на самом деле просто совершить этот роковой шаг, какой соблазн переметнуться на сторону зла, как только ты решаешь, что ты всесильный.

Когда-то я сделал картину «Поклонник» – это история 13-летней девочки, у которой разводятся родители и она вдруг понимает, что мир устроен неправильно. Она решает пере-устроить мир по своему разумению и превращает его в ад. Это фильм о том, как неразвитое сознание может выпустить в мир вполне реальных монстров. В «Нюрнберге» я вернулся к этой теме-предостережению. При всех талантах и способностях у таких, как Геринг, очень важные человеческие качества отсутствовали: они, как им казалось, сражались за идеалы во благо своего народа, а в итоге превратили в ад целую планету. Такого повторения никому в здравом уме не захочется.

– Вы, кстати, не упоминаете в фильме пакт Молотова – Риббентропа и Катынь, которые советская сторона во время трибунала хотела замолчать, и до сих пор эти темы остаются крамольными и неудобными.

– Мы не набрасывали все подряд, даже самые болевые точки нашей истории: все охватить в одном фильме и даже сериале невозможно. Мне кажется, нужно снять отдельные картины, посвященные только этим событиям. Мне было важно рассказать не только о советской делегации, но и как в Нюрнберге объединились международные силы, как союзники работали сообща. В нашей картине говорится о попытке немецких адвокатов обвинить СССР в том, что он готовил войну, и о том, как немцы оправдывали вторжение превентивным ударом.

– Какие уроки Нюрнберга остаются актуальными до сих пор?

– Для меня важные уроки трибунала в том, что человечество способно объединяться, чтобы сражаться со злом. Позитивные, здоровые силы становятся союзниками, даже несмотря на все противоречия и разницу во взглядах. Человек способен противостоять злу и не сломаться, как бы сильно зло на него ни давило. Эта история о том, как мировое сообщество, пройдя через катастрофу, проводит работу над ошибками, пытается обозначить правила, чтобы не дать этой трагедии повториться. Так и каждый человек, пройдя через личное горе, должен осмыслить, как и почему это произошло, понять, как ему жить дальше, как найти новый смысл. Разочароваться и опустить руки – это самое легкое. Нет, надо жить и действовать так, чтобы пережитая боль не мешала будущему. Чтобы даже самый травматичный опыт смог вылиться во что-то хорошее.