Сергей Газаров: «Вся моя жизнь сегодня подчинена театру»

У худрука амбициозные замыслы – к примеру, вернуть на сцену смыслы, добиться, чтобы театр был на одной волне со зрителем. Удастся ли Газарову справиться с задачей? Недавняя премьера в театре Прогресс Сцена Джигарханяна «Балалайкин и Ко» отчасти стала ответом на этот вопрос.

В кабинете Ширвиндта теперь – минимализм

– Кабинет, в котором Вы теперь работаете, раньше занимал Александр Анатольевич Ширвиндт. Он выглядел совсем иначе – диваны, кресла, светлые стены, множество сувениров... А теперь голубой потолок, синие стены, а из мебели стол и диван. Вы поклонник минимализма?

– Нет, – смеётся Газаров. – Изначально я не хотел занимать кабинет Александра Анатольевича (кабинет Джигарханяна в «Прогресс сцене» остался свободным, Сергей Ишханович планирует после реновации сделать там музей артиста – Ред.), но Ширвиндт сказал, что это будет неправильно: в этих стенах работал великий Валентин Плучек, потом он сам. Должна быть преемственность…

– Ещё не так давно у каждого театра были своя стилистика, своя изюминка, свои акценты… Теперь как-то все унифицировано. Возглавляя два театра сразу, не боитесь, что в итоге и их «лица» станут неразличимы?

– Раньше была эпоха главных режиссёров, лидеров, идеологов, которые сами ставили большинство спектаклей – Юрий Любимов, Олег Ефремов, Пётр Фоменко, Марк Захаров… И, собираясь на спектакль, зритель понимал, куда идёт. Это называлось «лицом театра». Потом наступила другая веха – театры начали выживать. Поэтому и лица их начали расплываться.

А изюминок на самом деле в театре никаких нет. Либо это живой театр, либо никакой, третьего не дано. И хотя Театр Сатиры и Прогресс Сцена Джигарханяна – абсолютно разные, механизм работы у них один и тот же.

Оба театра находятся в непростом положении. Проблемы у обоих достаточно понятные, и ясно, как они появились. В Прогресс Сцене я уже дал толчок к развитию, запустил эту новую волну, а в Театре сатиры это предстоит сделать.

Его звали «людоедом»...

– С чего начали? По традиции всех новых руководителей – с увольнений?

– Я не придерживаюсь стратегии «до основания, а затем…» Наоборот, всегда стараюсь присмотреться к людям, дать им возможность проявить себя. Это касается и артистов, и всего коллектива в целом. В Театре Сатиры я пока ни с кем не расстался.

В Прогресс Сцене часть коллектива сменилась, у некоторых артистов закончились договоры, и я их не продлил. Я был абсолютно честен. Задолго до того, как надо было продлевать контракты, отсмотрел весь репертуар и каждому артисту сделал наставления, на которые они должны были обратить внимание и исправить огрехи. При этом все мои рекомендации относились не к самому спектаклю, а именно к игре артиста.

– В смысле?

– Сегодня у артистов есть привычное оправдание, которое мне весьма не нравится: так поставил режиссёр, и я так играю. Меня же учили иначе: я сам отвечаю за свою роль. И потому не устаю повторять артистам: режиссёр пришёл, поставил спектакль и ушёл, а вы выходите на сцену каждый вечер. И должны продолжать работать над ролью, развивать её… С теми, кто меня услышал, задумался и сделал некоторые шаги, я продлил контракты.

– Не зря, наверное, в 1990-х вас в театре Джигарханяна «людоедом» называли…

– Да, я слышал об этом (смеётся). Возможно, это выглядело жёстко. Но тогда я честно сказал Армену Борисовичу, что труппа в плохом состоянии и это нужно исправлять. Он согласился, дал мне карт-бланш. Я набрал в труппу много хороших артистов, а тех, кто не тянул, уволил.

– Это другой подход, и он никак не связан с тем, что сейчас практикуется во многих театрах. На главную роль приглашается актриса, которую знает вся страна, к ней «пристраивают» десяток второстепенных артистов и получают продаваемый спектакль.

Я иду по другому пути. Всегда ищу артиста, который идеально подходит на роль и в случае, если такого артиста у меня в труппе нет, буду приглашать. Так было и с Сережей Чонишвили в «Балалайкине и Ко», по такому же принципу пригласил Ингу Оболдину в спектакль «30-го мая» (премьера состоялась 25 и 26 декабря на Прогресс Сцене – Ред.).

– Департамент культуры ставил вам какие-то условия, когда согласовывал назначение в оба театра?

– Никаких условий. Моя собственная задача вернуть в театры искусство и зрителя.

– Сроки обозначили?

– Зачем? Результат будет виден сразу, с первой премьеры.

«Балайкин и Ко» – не политика

– Дебютом обновленной Прогресс Сцены стал «Балалайкин и Ко». Конец XIX в., описанный Салтыковым-Щедриным в «Современной идиллии», Товстоногов как-то назвал «тупиком в российской жизни». В застойных 1970-х по мотивам этого произведения Сергей Михалков написал «Балалайкина» для постановки в «Современнике», пьесу чуть не запретили. Сейчас она вновь выглядит актуальной. Словно намёк на недавние события – московские протесты, после которых многие россияне стали опасаться проявлять активную гражданскую позицию… Это ваш слоган для Прогресс Сцены Джигарханяна?

– Я далёк от политики. Конечно, каждый увидит что-то своё в спектакле. Но у нас в стране постоянно то закручивают гайки, то откручивают… Потому и возникла идея – поставить спектакль о специфическом характере русского человека с его умением адаптироваться под любые жизненные обстоятельства и круговороты истории.

– В пьесе чётко показано: как мельчает человек, когда начинает «годить» по совету Молчалина…

– Вот я и хотел исследовать: как человек уживается со всем тем, что происходит вокруг него. Как он убеждает себя, что надо «погодить». Или, наоборот, не надо. В общем, как он выживает – обычный человек, вовсе не революционно настроенный.

– У вас в спектакле ожили страхи персонажей (в пьесе их нет). Они, по сути, самостоятельные действующие лица, хотя и безмолвные…

– Это наши друзья – наши страхи. Мы с ними советуемся, они нас подталкивают к чему-то, мы с ними спорим, ругаемся, мы с ними живём. Мало кто признается в этом, но это так.

– Эти страхи вы недавно придумали? Или уже тогда, когда в 1970-х участвовали в постановке «Современника»?

– Нет, это очень серьёзное отличие моей постановки от той. Тогда было важно «держать фигу в кармане» и на что-то такое намекать. В этом была основная идея русского театра. Это называлось смелостью. Сейчас это делать неинтересно. Да и политизироваться, если честно, тоже.

Я вообще не вижу прямой связи искусства с тем, давит или нет власть на художника. Написал бы Булгаков, к примеру, своего гениального «Мастера и Маргариту», если бы на него не давила реальность, или нет? Вопрос спорный. Для меня искусство – это человек. И больше ничего не существует.

– И тем не менее, от аналогий спектакля с сегодняшней ситуацией никуда не деться. Даже шары, которые запускают маятник вечного движения в конце больше похожи на рассыпающуюся колоду домино – как иллюстрация того, что выходит, когда «годить» начинают все…

– В эту деталь сценографии я вкладывал некое напоминание: что бы ты не делал, все равно есть нечто, что отмеряет твою жизнь, ограничивает твои желания. И колеса в декорациях тоже со смыслом. Ведь круглая форма, одна из самых страшных, что существуют на свете, на мой взгляд. Особенность её в том, что она замкнута. Бегаешь как белка в колесе, а выбраться невозможно…

Но мне, как режиссёру, важнее, чтобы люди по-своему читали постановку. Чтобы было много мнений. Это правильный процесс. Сегодня театр имеет право на существование, только если он находится на одной волне со зрителями.

Зависть к «Гамлету», или искусство – это всегда диалог

– И тут возникает принципиальный вопрос. Находиться со зрителем на одной волне – это значит подстраиваться под его интересы или поднимать его до каких-то высот? Эта дилемма, мне кажется, сегодня актуальна не только для театра, но и для СМИ, эстрады, искусства...

– Действительно, выбор непростой. Но подстраиваться под зрителя, мне кажется, неправильно.

Вот написал Шекспир 400 лет назад «Гамлета», и человечество ставит его столько веков, и каждый раз он открывается новыми гранями. И, самое главное, только ленивый не знает сюжета, но все идут смотреть на новые версии. Представляете, сколько там заложено? Даже зависть берет…

Искусство – это всегда диалог. Художник несёт зрителю свою идею и смотрит, отзывается это в нем, или нет. Но, к сожалению, сегодня, этот диалог потерян, его надо восстанавливать.

– Вот так просто взять и вернуть смыслы на сцену, как вы где-то сказали? Думаете, это сработает?

– Это одновременно очень легко и очень трудно. Это значит, что я, как режиссёр, должен точно понимать, что вы хотите от меня услышать, какие у вас проблемы... И это должно быть с моей стороны не подвешивание вопросов, а предложение нескольких вариантов решения: как можно преодолеть существующие проблемы, как их можно трактовать, как к ним относиться наконец. И к чему они могут привести. Тогда у нас будет с вами взрослый диалог.

– Вы изучаете публику? Какая она сегодня, на ваш взгляд? Нужен ей такой диалог?

– Да, я сижу в зале и изучаю публику. Печалит то, что там мало молодых людей. А это очень плохо, это провал. Уверен, что в зале должно быть не меньше 30–40% молодёжи. Ведь это те люди, которые завтра будут строить жизнь в стране. И нам жизненно важно наладить с этим поколением язык общения. Слышать их. Иначе я буду делать что-то своё, но это будет никому неинтересно.

Сегодня мы часто слышим такую фразу «нет контакта со зрителем». А я спрашиваю: «Что это означает?» «Сегодня какой-то ленивый зритель пришёл», – отвечают мне.

– А чего вы ждёте, если не аплодисментов?

– Я жду обратной связи от зрителя, а она не всегда означает восторг. Знаете, как говорил Олег Павлович Табаков: «Вот сидят 200 человек в зале. И вы либо сейчас победите их, либо они потом никогда о вас не вспомнят, вы их потеряли». То есть каждый вечер должна быть борьба за зрителя. Тут в пример могу привести Владимира Машкова, который за выход в роли Городничего в спектакле «Ревизор» в Табакерке теряет до двух килограммов. И он играет так самоотверженно, так отдаётся пьесе, что зритель только и успевает следить за всеми его изменениями в течение трёх часов. Вот о какой обратной связи я говорю!

– Но все артисты не могут быть уровня Машкова.

– Конечно! Всем и не нужно быть такими, как Володя! Артист — это прежде всего индивидуальность. Но быть на высочайшем уровне мастерства – вот к чему каждый, кто называет себя артистом, должен стремиться. Это его главная задача.

В Прогресс Сцене – комедия, в Театре Сатиры – новый репертуар

– 25-26 декабря в Прогресс Сцене у вас состоится ещё одна премьера – «30-го мая». На этот раз комедия. Намечаете костяк будущего репертуара?

– Да, это современная пьеса Родиона Овчинникова. Замечательные актрисы – Инга Оболдина, Ольга Кузина, Ксения Худоба, Александра Мареева, с которыми мы делаем, на мой взгляд, очень актуальную, весёлую и в то же время серьёзную вещь об умении слушать и слышать друг друга. Ведь русскому человеку свойственно от повседневных проблем спасаться смехом. Но проблемы от этого никуда не исчезают, как не проходят внутренняя неудовлетворённость и боль, не решаются конфликты… Эти темы как вирус всегда существуют в нашей жизни. Мне кажется, спектакль найдёт отклик у зрителей.

– А «Балалайкин» находит?

– «Балалайкин» набирает обороты, люди интересуются, приходят. Я доволен. В Прогресс Сцене Джигарханяна давно не было спектаклей, которые бы так хорошо собирали зал. И я рад, что это случилось.

Я смотрю на ситуацию стратегически – сделать один-два интересных спектакля не входит в мои планы. Хочу показать зрителям, что театр поменял обороты. И тогда, уверен, появится зрительский интерес. Эти две премьеры дают мне основание считать, что театр поднялся на ступеньку выше.

– Вы все больше про Прогресс Сцену рассказываете. А что происходит в Театре сатиры?

– Сейчас в основном занят реорганизацией внутреннего процесса. Ещё мы составляем репертуарный портфель на два сезона.

– Что собираетесь ставить?

– Есть конкретные наработки. Мы хотим сделать за два сезона 7 или 8 спектаклей. Программу формируем мощную и разнообразную. Первый сезон почти собран, второй – ещё обсуждаем. Есть пьесы, которые драматурги пишут специально для нас.

Конкретнее не скажу.

Кино, возможно, брошу

– О вашей работоспособности, ходят легенды. Даже на это интервью к нам вы пришли со съёмок фильма… Но всё-таки – поднять два театра и без того нелегко. Мне кажется, что это вообще должно быть одно детище, вытягивая которое, отдаёшь все силы… Это не так?

– Для меня два театра – как один большой проект. Оказалось, что нет разницы в том, сколько объектов под твоим началом – один, два или даже три. Главное – выстроить чёткий график. А какому театру я уделяю больше времени – зависит от задач. Например, был выпуск «Балайкина», и я пропадал в Прогресс Сцене с утра до ночи. Затем, я больше находился в Театре Сатиры, смотрел репертуар, встречался с артистами, постановщиками. Но сейчас в Прогрессе репетируем «30-го мая», и каждый день первую половину дня я там, все встречи в Сатире планирую на вечер.

– А кино как вписывается в этот распорядок дня?

– Я снимаюсь у режиссёра Глеба Орлова (в своё время он снял фильм «Поддубный»). Это очень интересный и талантливый человек. Снимаем фантастическую историю - про сокровища Ивана Грозного. У меня роль основного зла (смеётся). Мне нравится этот проект – много компьютерной графики, вот на днях меня практически по-голливудски «убили» каким-то мощным забором... Думаю, следующей осенью фильм выйдет на экраны.

– Есть какие-то дальнейшие планы по съёмкам в кино?

– Кино сегодня отходит даже не на второй, а на третий план. Если предложат что-то суперинтересное, то сделаю исключение.

Но честно, сейчас все мои мысли и внимание занимают театры. Я хорошо осознаю степень ответственности, объём и масштаб задач, которые стоят передо мной. Вся моя жизнь сегодня заточена на них. Я понимаю, куда хочу двигаться и уже вижу результаты.