Алексей Гуськов: Блокадный город, в котором звучит музыка, не сдаётся

Сериал «Седьмая симфония» на канале «Россия» вызвал большой интерес аудитории. В основе фильма – история героической премьеры шедевра Дмитрия Шостаковича в блокадном Ленинграде. Главную роль дирижёра Карла Элиасберга исполнил Алексей Гуськов. «Собеседник» поговорил с актером о том, как сегодня снимать историческое кино.

Сбросил к съёмкам 14 кг

– Алексей Геннадьевич, вы автор идеи и продюсер «Седьмой симфонии». Сталкивались ли вы с мнением, что сериал о классической музыке будет неинтересен зрителю?

– От момента возникновения идеи до премьеры проходит много времени. За это время вы можете услышать огромное число абсолютно разных мнений, просто полярных. И если под их влиянием вы дадите волю сомнениям, перестанете верить в свою идею, у вас ничего не получится. Потому что вы будете метаться от одного к другому, в конце концов потеряете веру в себя и забудете то, о чем вы собирались сказать изначально. Я часто цитирую Георгия Товстоногова: «Настоящего режиссера характеризует злая воля и завиральные идеи». Так вот, какими бы завиральными ваши идеи ни казались окружающим, в них надо верить самому. Иначе вы ничего не сделаете.

Кроме того, мы не снимали сериал о классической музыке, мы снимали его о людях, которые упорно шли к своей цели через огромное количество препятствий. Тема преодоления всегда интересна. Я часто говорю, что симфонический оркестр – это модель мира. Каждый из нас рождается со своим звуком и голосом. Каждый человек – это отдельный музыкальный инструмент: кто-то – барабан, кто-то – виолончель, кто-то – скрипка. Не слыша друг друга, мы можем создать невероятный хаос отдельных звуков. Но когда мы объединяемся, слышим друг друга, идём к одной цели, то тогда возникает музыка, нечто совершенное. Музыка и любой симфонический оркестр существуют вне национальности и вне языка, музыка обращается непосредственно к душе человека, к его чувствам, минуя слова.

– Вы уже не в первый раз исполняете роль дирижёра оркестра в кино. В 2009 году вышла драма «Концерт» режиссера Раду Михайляну. Расскажите, как вы готовились к роли маэстро в «Седьмой симфонии»?

– Понятно, что мне больше лет, я совсем не выгляжу, как настоящий Элиасберг, у меня другие родители. Я старался добиться максимальной убедительности, сбросил к съемкам 14 кг, прочёл и просмотрел все, что можно было найти об этом человеке. Безусловно, я пытался в поведении и особенно в манере дирижирования имитировать какие-то жесты Элиасберга. Но дело ведь не в этом. Нам важно было создать характер. Чтобы зритель в него поверил, сопереживал персонажам и понимал, что ими движет. И мне кажется, что на эмоциональном уровне у нас получилось. Если кто-то захочет узнать, как выглядел настоящий Карл Элиасберг, он всегда найдет фотографии, посмотрит запись его репетиции.

– В последние годы много копий было сломано вокруг того, имеет ли право художественный фильм на вольную интерпретацию исторических событий...

– Вольное обращение с историческими фактами должно быть оправдано художественным замыслом. Именно поэтому фильм и называется художественным. Документальная достоверность, безусловно, важна, но ещё важнее эмоциональная правда. Только в этом случае мы сможем достучаться до зрителя.

Сейчас любому автору, создавшему кино на документальном материале, прилетают обвинения в искажении действительности. Но послушайте, до выхода сериала о существовании дирижёра Карла Элиасберга знали единицы. Когда же фильм прошёл, миллионы зрителей открыли для себя это имя, все начали гуглить, спорить между собой, обмениваться фактами и обсуждать. А значит, мы достигли своей цели – вернуть имена музыкантам, исполнившим 9 августа 1942 года Симфонию №7 Шостаковича.

Музыка – праздное занятие, когда страна воюет?

– В сериале «Седьмая симфония» меня поразила духовная эволюция персонажа Алексея Кравченко. Что меняет старшего лейтенанта НКВД Анатолия Серёгина? Как палач учится сочувствию?

– Вы знаете, слово «палач» меня смущает. Мы все время судим героев, смотря на них из нашего времени. А они жили абсолютно в другом контексте. Историю нельзя анализировать с позиции сегодняшней конъюнктуры. Неужели кто-то может поверить в то, что в то время и в тех военных условиях человек по имени Карл Элиасберг, полуеврей, полунемец, мог самостоятельно ездить по военным частям и собирать оркестр? Вы сами в это верите? Один, без помощи?

– Конечно, нет. Но мы следим за напряжённым противостоянием двух героев – интеллигента Элиасберга и его антагониста Серёгина. По сути, они отображают две разные позиции. Энкавэдэшник считает, что музыка – это пустое, праздное занятие, когда страна воюет.

– В фильме мы рассказываем о двух очень разных людях. Один предан музыке всей своей душой, Дон Кихот от музыки, как его позже называл композитор Евгений Светланов. И второй – сотрудник НКВД, не имевший с музыкой ничего общего, неспособный её слышать и понимать. Соприкоснувшись с другим миром, с другим кругом людей, Серёгин вдруг начинает к этой музыке прислушиваться. Но тем не менее больше всего хочет поскорее выполнить задание и уйти на фронт, отомстить немцам за свою погибшую семью.

– Почему музыка в блокадную зиму имела значение даже для умирающих от голода? Искусство ведь не предмет первой необходимости, духовный хлеб не спасёт от голода...

– Исполнение Седьмой симфонии было важным прежде всего для жителей блокадного Ленинграда. Город, в котором звучит музыка, не сдался. Это был важный символический акт. Я читал, что люди, пришедшие на концерт, нарядились в самую праздничную одежду, которая у них была. Война выигрывается не только боевой техникой, но ещё и боевым духом и желанием победить. Любовь и искусство сильнее смерти.

– Кстати, по этой теме наткнулась на высказывание американского музыкального критика о Симфонии №7: «Какой дьявол может победить народ, способный создавать музыку, подобную этой!» А чем являлась работа в оркестре для вашего героя – побегом от ужасной действительности или, быть может, поиском ответа на вечные вопросы?

– Во-первых, эта работа спасала. Не только духовно, но и реально, физически, ведь музыканты получали паек, который спасал их от голода. В этом смысле очень символична сцена, когда Элиасберг не берет в оркестр пожилого, ослабленного музыканта. Потому что он не имеет права отдать паек ему, зная, что этот человек физически не сможет исполнять Шостаковича.

Во-вторых, я не думаю, что там было время для философствований. Была задача исполнить сложнейшее произведение. При отсутствии достаточного числа музыкантов, инструментов и в условиях постоянных бомбёжек и голода. Вы знаете, что трое музыкантов умерли во время репетиций? А другие экономили последние силы, чтобы играть. Исполнение Шостаковича требует сил.

– Творческих людей часто мучают рефлексии по поводу бессмысленности их деятельности на фоне трагических событий, которые не в их власти. Ваш герой идет в военкомат, хочет отправиться на передовую, в гущу боевых действий. Вам знакомы подобные переживания – что вы делаете недостаточно, что искусства недостаточно?

– Мы рассказываем об этом. О том, что люди стояли перед выбором – останутся они в оркестре или пойдут на фронт. И они этот выбор делали, каждый решал по-своему. Что же касается меня лично, я стараюсь на своём месте хорошо выполнять свою работу. И жить в соответствии с теми моральными принципами, которые, на мой взгляд, могут помочь сделать этот мир лучше.

«Бетховен не виноват, что нас бомбили»

– Давайте спрошу вас чуть шире: влияет ли искусство на события в мире? С одной стороны, есть мнение, что тотальное увлечение музыкой Beatles, в частности выход «Белого альбома», и философия хиппи «Любовь, а не война» – все это внесло свою лепту в прекращение Вьетнамской войны, в 1989-м рок разрушил Берлинскую стену. А с другой стороны, мы никогда не знаем, как «наше слово отзовётся» – Гитлер любил великого Вагнера и великого Ницше...

– Художественные произведения, а чаще их авторы, сами художники могут невольно стать орудием пропаганды, могут быть куплены или просто использованы. Это было всегда. Я думаю, что искусство должно «проговаривать время». Это не говорит о том, что искусство должно стать конъюнктурным, работать на сиюминутность. Я помню Ростроповича, игравшего у павшей Берлинской стены под дождём. Это стало символом для всего мира, картинка до сих пор у меня перед глазами. Помните ли вы, что он играл? Он исполнял Баха. Предполагал ли Бах, что это произойдёт? Не думаю. В первой серии Элиасберг говорит: «Бетховен не виноват, что нас сегодня бомбили». На самом деле музыка Бетховена давно не имеет национальности. Ее можно играть, использовать в каких-то своих целях, но ещё раз: Бетховен не виноват.

– После войны случился колоссальный расцвет культуры. В кино пришли шестидесятники – Тарковский, Шукшин. Даже Дмитрий Шостакович начинал работать над «Симфонией №7» в конце 1930-х и первоначально задумывал её как вариацию пассакальи – это была лёгкая, непринуждённая музыкальная композиция, которая заканчивалась на мажорный лад. Но финальная версия у него получилась именно в дни блокады. Значит ли это, что для великого искусства нужно страдание?

– Ну, искусство всегда «проговаривает» время, отражает его. Шестидесятники отражали своё время. Шостакович написал финальную версию Седьмой симфонии в период блокады, внеся в неё тему нашествия. Рождается ли искусство в страдании? Я думаю, прежде всего оно рождается в работе, сублимация тут ни при чем.

– Вы, наверное, слышали, как в одной телевикторине несколько лет назад подростки ответили, что холокост – это клей для обоев. Как молодому поколению рассказывать истории о войне? Нужно ли искать актуальные форматы, современный язык?

– Любое кино надо снимать в актуальном формате и современным языком. И, обращаясь к молодёжи, использовать новые форматы, социальные сети, тик-ток, что хотите. Молодому поколению нужно рассказывать не только о войне, люди вообще должны знать и учить историю своей страны, в которой было много славных моментов. Надо рассказывать об Александре Невском, Петре Первом, Суворове, Кутузове и так далее. Приучать гордиться своей страной.

Театр – вариант дома, но беспокойный и шумный

– Буквально на днях Театр имени Вахтангова отметил столетний юбилей. Что этот театр значит для вас?

– Я играю в Театре Вахтангова с 2010 года, а с 2013 года вошёл в состав труппы. Театр, в отличие от съёмочной площадки, это то место, куда ты приходишь регулярно, где у тебя есть свои вещи, своя гримёрная, свои ритуалы перед выходом на сцену. Это вариант дома, хотя он, конечно, гораздо более беспокойный, людный и шумный. Перед спектаклем я часто прихожу заранее, даже если нет репетиций, разговариваю с коллегами, пью кофе и постепенно вхожу в состояние, когда из головы стирается, забывается все, что происходит вне театра. В этот момент для меня нет никакой другой жизни, кроме того, что сейчас произойдёт на сцене. Театр Вахтангова даёт мне возможность полностью отключиться, даёт мне свободу. Здесь самое современное оборудование сцены, отлаженная машинерия, отличный звук, свет, прекрасный профессиональный коллектив. Худрук Римас Туминас на каком-то двадцатом интуитивном уровне всегда находит слова, которые мне надо услышать, чтобы настроиться и начать работать. Поверьте, это очень важно.

– Вы играете в спектакле «Фальшивая нота» с Геннадием Хазановым – и снова вам досталась роль музыканта. Каких ещё музыкантов вы хотели бы сыграть?

– Я не ищу конкретные роли, я – артист темы. Поэтому специально ролей музыкантов не ищу. Понимаете, я не рассматриваю роли как творческий вызов, у меня нет спортивного интереса, смогу я что-то или нет. Все спектакли и все роли, которые я играл, требовали работы. По-другому просто не бывает.

– Кто ваш любимый дирижёр?

– Сложно сказать. Я часто слушаю симфоническую музыку. Особенно в процессе работы над ролью. У каждого дирижёра свой почерк, своё видение произведения. Я думаю, что ближе всех для меня великий японский дирижёр Сэйдзи Одзава, работавший в ведущих оркестрах по всему миру. Я люблю и его исполнение Бетховена, и его исполнение современной музыки. Однажды я даже столкнулся с ним в Париже на входе в отель. Но не подошёл к нему, постеснялся.

– По вашим ощущениям, академическая музыка в нашей стране по-прежнему востребована?

– Конечно, востребована. У нас есть высочайшего уровня дирижёрская школа, исполнители и оркестры. Кроме того, новые формы исполнения классических произведений привлекают ещё более широкую аудиторию. Оркестры приглашают чтецов, актёров. В последние годы я несколько раз работал с Большим симфоническим оркестром под управлением Владимира Федосеева, читал письма Бетховена, Чайковского, а в сентябре стал одним из чтецов музыкально-драматического спектакля «Ч+Ч» (Чехов+Чайковский) вместе с камерным ансамблем «Солисты Москвы» под управлением Юрия Башмета. Это был огромный новый опыт для меня, и могу сказать, что публика принимала нас очень хорошо.