Диссидентка «Боярыня Морозова»

Все, кто был в Третьяковской галерее, конечно, видели легендарное полотно Василия Ивановича Сурикова, героиней которого стала Феодосия Прокопьевна Морозова, женщина яркая и яростная. Ее судьба связана с историей церковного раскола, а это самая трагическая страница XVII века России.  

На картине Сурикова изображен момент (происходило это в ноябре 1671 года), когда Феодосию Морозову, верховную дворцовую боярыню, представительницу одного из шестнадцати высших аристократических семейств Московского государства и непримиримую противницу церковной реформы Патриарха Никона, везут на старых розвальнях в Чудов монастырь. Для допросов. 

Сани с боярыней «раскалывают» толпу на сторонников и противников церковной реформы. Центр картины – лицо Морозовой, ее исступленный, бешеный взгляд и правая рука, поднятая в двуперстном знамении. Она закована в кандалы, но держит два перста в знак того, что не смирится и троеперстие, введенное Никоном, никогда не примет. Справа от саней, в сопровождении стрельца, идет ее сестра Евдокия Урусова, молодая женщина в красной шубе, с молитвенно сложенными руками. 

А как на самом деле?

В действительности всё было не так, а гораздо хуже. И Василий Суриков, родившийся, выросший и выучившийся в Сибири, где было много старообрядцев, почитавших Феодосию Морозову святой, это знал. Перед началом работы Суриков изучил исторические источники, но он художник и сознательно исказил некоторые факты, для того чтобы ярче передать страсти, бушевавшие в этой истории. 

Прежде всего, боярыня никак не могла поднять руку в двуперстном знамении. Этого не было. Боярыню Морозову и ее сестру Евдокию Прокопьевну Урусову, обеих, действительно везли на худых санях через Москву, но обе они были в кандалах. Они обе сидели на каменных колодках, к которым были прикованы и их руки, так что свою приверженность вере и бесстрашие продемонстрировать не могли. 

Инакомыслящая боярыня

Феодосия Прокопьевна Соковнина принадлежала к очень древнему, богатому и знатному роду, ее отец – близкий родственник царицы Марии Милославской. В 17 лет девица Соковнина вышла замуж за Глеба Ивановича Морозова, приближенного царя Алексея Михайловича. Морозов к тому же был дядькой (наставником) царевича и вообще родственником Романовых, и таким образом Феодосия Прокопьевна оказалась в элитном кругу близ царя Алексея Михайловича. Она была невероятно богатая женщина, ей прислуживали сотни людей, выезжала в необыкновенно красивых, богато отделанных каретах, и она была ближайшей подругой царицы Марии Милославской. 

Когда началась церковная реформа, Феодосия Морозова нововведений Никона не приняла и очень бурно им сопротивлялась. К этому времени и к своим 30 годам она уже была вдовой, усмиряла плоть власяницей, раздавала деньги и давала кров толпе нищих старообрядцев. Мятежный протопоп Аввакум ценил такую «ресурсную» союзницу и управлялся с ней разными психологическими рычагами: то ругал за то, что недостаточно, мол, смиряет плоть, то льстил: «Персты твои тонкостны и действенны, а взоры молниеносны, и бросаешься ты на них (на сторонников Никона) аки лев на лисиц». 

Власть довольно долго не знала, что с этими бунтарями поделать. Они не устраивали заговоров, не собирались свергнуть государя, не совершали преступлений. Они были просто инакомыслящими. А царь Алексей Михайлович Тишайший был не Сталин и пытать-казнить диссидентов ему было не с руки. Кроме того, боярыню Морозову защищала царица Мария Милославская, заступаясь за нее перед царем. 

Сегодня нам, быть может, непонятны бешеные страсти вокруг церковной реформы. Ведь в общем-то изменения, которые вносил Никон, касались обрядов и были формальны. Биться там было не за что. Какая, господи прости, разница, сколькими пальцами креститься и в какую сторону водить крестный ход? Но Патриарх Никон был человеком очень авторитарным и нетерпимым, он ругался, позволял себе драться, он никому ничего не объяснял, а только приказывал. Так что Никон сильно оттолкнул русских людей не сутью нововведений, а твердолобой манерой их насаждения. Никон настолько буйно и скандально себя вел, что в 1666 году был низложен и стал простым монахом, а на его пост заступил Патриарх Питирим. Он был гораздо спокойнее и снисходительно относился к диссидентству боярыни Морозовой. Даже писал царю: «Что уж ты, батюшка, принимаешь так близко к сердцу их дела женские, прости их, верни им свое благоволение». Но было поздно, царское терпение кончилось, и еще дело осложнилось тем, что в 1669 году царица Мария Милославская умерла и за Феодосию Морозову некому стало заступаться. А сама строптивая боярыня неспособна была притормозить. В 1671 году царь женился на Наталье Кирилловне Нарышкиной (она стала матерью Петра Великого), но Морозова даже не пришла на свадьбу, чем царь был страшно оскорблен. Это и стало началом ее конца. 

Жуткая смерть 

Феодосию и ее сестру Евдокию арестовали и допрашивали. При этом женщины, чтобы показать свое пренебрежение допрашивающим, отвечали на вопросы лежа в постели – мол, мы вас вообще за людей не держим. В конце концов их обеих заковали в кандалы и отправили в Чудов монастырь, потом в Псково-Печерский монастырь. Но и оттуда опальная Феодосия Морозова, принявшая постриг, продолжала всячески протестовать. Ей передавали вещи, еду, ее вообще как-то поддерживали, в народе к ней было большое сочувствие, ей даже детей приносили на благословение. Кончилось это все ужасно. 

Вскоре после ареста боярыни скончался ее сын, двое ее братьев были сосланы, а огромное имущество конфисковано в казну. Царь все-таки сильно осерчал и уже не мог ее простить. Саму Морозову вместе с сестрой отправили в город Боровск, там их пытками заставляли отказаться от старообрядчества, ничего не добились и бросили в яму умирать. Просто уморили голодом. Обеим было лет по сорок, и поэтому они в этой яме промучились еще довольно долго. Легенда гласит, что перед смертью Феодосия Морозова молила стражника, дать ей «хоть калачик, хоть огурчик, хоть яблочко», а он отвечал: «Не могу, матушка, боюся». Евдокия Урусова умерла первой, и ее тело так и оставили в яме. Целый месяц еще живая боярыня Морозова лежала рядом с мертвой сестрой. Накануне смерти стражник сжалился и «постирал ей рубашечку в речке», так что боярыня уходила в чистом. Зато 14 ее слуг были сожжены заживо. Потом сожгли и Аввакума.

На месте, где окончила свои дни боярыня Морозова, построили часовню – но только в начале XXI века.

«Сидит ворона черным пятном на снегу»

Картина, а она весьма внушительных размеров – примерно 3х6 метров – куплена для Третьяковки в 1887 году за 25 тысяч рублей и является одним из ее основных экспонатов.

Впервые историю о боярыне Морозовой Василий Суриков услышал в юности от своей крестной Ольги Матвеевны Дурандиной и был крайне впечатлен. Но идея картины оформилась лет через десять. «...Раз ворону на снегу увидал. Сидит ворона на снегу и крыло одно отставила. Черным пятном на снегу сидит. Так вот этого пятна я много лет забыть не мог. Потом «Боярыню Морозову» написал», – вспоминал Суриков.

У Сурикова никогда не было своей мастерской. Он писал где придется. Для работы над «Боярыней Морозовой» он выбрал Мытищи, где по Ярославскому тракту в Троице-Сергиеву лавру вереницами шли богомольцы. Всех, кто из странников казался художнику интересным, он торопливо набрасывал на бумагу. Этюдов к картине он сделал более сотни. На работу ушло три года. Одержимый идеей художник забраковал два холста с набросками. И только третий стал основой будущего шедевра. Морозова изображена чуть ли не старухой, хотя ей не было и сорока. Суриков очень долго искал натурщицу с фанатичным лицом. Уже была написана почти вся картина, когда к старообрядцам с Урала приехала некая Анастасия Михайловна, она и стала моделью для художника: «И как вставил ее в картину – она всех победила». Чтобы передать игру света, художник ставил натурщиков на снег, наблюдая, как холодный воздух меняет цвет кожи. Например, юродивый в лохмотьях писался с человека, сидящего практически голышом на морозе. Этого натурщика Суриков нашел на базаре, где мужичок торговал огурцами. Бедняк согласился позировать, и Суриков растирал его замерзшие ноги водкой. «Я ему три рубля дал, – вспоминал художник. – Это для него большие деньги были. А он первым долгом лихача за рубль семьдесят пять копеек нанял».