Антон Адасинский ушел из МХАТа после спектакля с Бузовой о Сталине

Сразу после премьеры во МХАТе имени Горького спектакля про Сталина с участием Ольги Бузовой режиссер (театр DEREVO) и актер (Мефистофель в «Фаусте» Сокурова) Антон Адасинский заявил о том, что не будет больше сотрудничать с этим театром. 

Зона сплетен и хайпов

 – Антон, одни говорят, что ваш уход – это правильно, потому что МХАТ имени Горького теперь – это «деградация, девальвация и профанация». Другим жаль – и так, мол, смотреть нечего, а теперь и чудесный спектакль «Золото» там не покажут. Уйти – это было эмоциональной реакцией?

– Нет, почему же, это реакция совершенно профессиональная. Если я декларирую определенные ценности на сцене, то придерживаюсь их и в жизни. В любом культурном поле, конечно, есть разные мелкие грязюки, есть места почище и есть грязнее, но в любом случае на компромисс приходится идти везде, где бы я ни работал. Это нормально, но до какого-то предела доходишь и понимаешь, что дальше как бы уже нельзя.

Я работал во МХАТе, потому что, во-первых, Минкульт дал нам деньги на «Золото». И просили мы эти деньги через моих знакомых во МХАТе, а это очень хорошие люди. И я был очень рад тому, что сделал спектакль. У меня было много разговоров с людьми типа: «Антон, куда ты идешь там странные люди, странная атмосфера», на что я отвечал так: «Если у меня есть возможность сделать там спектакль, я его буду делать». И все было хорошо, но началась опять эксгумация общеизвестного товарища, а потом еще добавились эти персонажи, которые претендуют быть актерами. В общем, я не хотел, чтобы мальчишки и девчонки 9-13 лет, с которыми я работаю в «Золоте», попали в эту зону сплетен и хайпов. Для них это будет нехорошим жизненным опытом. Поэтому лучше мы постараемся деликатно, как люди культурные, все-таки закончить наш контракт с МХАТом.

Всем — трезвых мозгов

 – А ваш спектакль по контракту может переехать на другую площадку?

– Это сложный момент, потому что контракт сложный: это моя пьеса, мое либретто, моя музыка, моя режиссура и я там еще играю главную роль. Тут нужно все деликатно решать с Эдуардом (Бояковым), он же понимает, что дети растут, и даже год задержки означает новый кастинг и так далее. Если они хотят, чтобы спектакль продолжал жить, будет правильным решением оставить нас в покое и отпустить с миром. Ну мы это будем решать, когда ситуация успокоится. Я думаю, что Эдуард, как художник и как человек, должен понимать, что жизнь спектакля – это главное. И важно, чтобы как можно меньше грязи коснулось этих молодых ребят. Если бы я работал со взрослой компанией, может, так бы и работал. Но я работаю с детьми, и не хотелось бы, чтобы они сейчас там выступали, потому что сейчас театр находится под обстрелом – в какой-то степени заслуженным. Это запредельная, конечно, история. Я пока не могу найти оправдание странному поступку с приглашением этой дамы, не помню ее имени...

– Бузовой Ольги.

– А то, что они эту тему раскопали – вот это, конечно, для меня было очень неприятной историей. Так что пожелаем всем трезвых мозгов.

Далеко не глупый человек

 – Возможно, вся эта история связана с метаморфозами Эдуарда Боякова? Не знаю дружите ли вы с ним сейчас?

– У нас с ним всегда были нормальные отношения. Можно быть в разных мировоззренческих лагерях – и совершенно спокойно с общаться, нам это не мешает, просто мы не обсуждаем какие-то темы. У него свое огромное поле деятельности – Пасхальный фестиваль, «Золотая маска», «Политеатр», он много чего сделал. И я очень жалею, что легла под сукно замечательная история, в которой мы очень сильно зажглись вместе с ним: были планы сделать спектакль с «Хорошо темперированным клавиром» Баха в исполнении Гленна Гульда. У нас уже пошли идеи и были декорации, и потом опять куда-то это все исчезло. Может быть, изменилась репертуарная политика. В общем, жалко. Но мы с ним по-прежнему будем нормально общаться, просто еще меньше будем касаться этих общих тем, видоизменений, отношения к христианству, к индийской культуре, к русской культуре и культуре советской власти, если можно так ее назвать.

Мы все меняемся, но могу вас заверить, что Эдуард далеко, далеко, далеко не глупый человек и все делает с каким-то прицелом, который я могу для себя объяснить. Но в этот раз я вижу поступок, который не был нужен. И спектакль этот не был нужен в ситуации, когда это имя вызывает у всех бессмысленное возбуждение в разных полярностях. Очень многие судьбы были поневоле связаны с этим диктатором, и можно встретить живых людей – как меня или кого-то еще – таких миллионы, кто имеет совершенно конкретное мнение по этой теме, и нужно быть готовым к тому, что это мнение прозвучит. И оно прозвучало.

Люди не хотят напрягаться

 – Мы внутри России привыкли считать, что у нас лучший театр, лучший балет, а как это видится снаружи?

– Это слишком глобальный вопрос, я могу говорить конкретно о physical theatre и о том, например, что маленьким театрам, маленьким компаниям очень нелегко живется.

Государство не помогает молодым ребятам, начинающим сейчас новую волну танцевального театра, и им будет очень трудно выживать. Тем более что на такие сложные вещи ходит мало людей. Людям сейчас нужно либо то, где просто красиво, дорого и позитивно, либо то, что понятно. То есть на драму, где есть, конкретный месседж, где не нужно сильно напрягаться. Люди сегодня не хотят очень сильно думать об абстрактных вещах.  

У Серебренникова отличная компания

 – Вы делали в Гоголь-центре спектакль «Век волкодав» о Мандельштаме и были хореографом в постановке Серебренникова «Кому на Руси жить хорошо». Будете ли вы продолжать работать с Серебренниковым?

– Я буду рад поработать с Кириллом опять, потому что прежде всего у него отличная компания. И Авдеев, и Кукушкин, и Тройник, и остальные – это актеры высшего класса, работать с ними – одно удовольствие. И из-за их энергетики замечательной, из-за творчества и их огня. В Гоголь-центре всегда очень много людей. Это важный момент.

Второе. Эти ребята настолько хотят развиваться, что отдача у них гениальная. Это крепкая компания, я желаю им здоровья и успехов во всех их начинаниях. С этой компанией все в порядке. Она правильная по размеру, правильная по балансу между техниками, актерами и постановщиками. Она очень правильная по месту. А вот огромные структуры, подобные Большому театру или МХАТу, где в штате 300 актеров и 50 техников, вызывают, конечно, вопросы. Потому что добиться от такой машины стилистики, артельного мышления, своего конкретного театрального языка, – на это требуется уровень мастера Анатолия Васильева. Но увы, туда приходит разные режиссеры, разные постановщики, разные хореографы. Им там приходится утром делать одно, вечером другое – поэтому своей стилистики там не будет.  

Станиславский устарел

 – А как живет ваш собственный театр? Или, скорее, ваш театральный мир?

– Я всегда относился к театру скорее как к акции. Мы – я и мои ребята 8-9 человек – всегда выходили что-то создавать, какие-то другие миры, куда мы хотели погрузить людей, поэтому мы это называли акцией, событием. Оно всегда было ежедневным, никогда не повторялось. Потом мы уже сделали спектакль, с которым мы смогли и захотели ездить. И наш автобус с прицепом это как раз такой вирус культуры: мы перемещаемся по Европе, миру, мы смешиваем субкультуры. Вот такие мобильные компании я считаю будущим театра. Прежде всего не сидеть в одних и тех же стенах. Постоянно менять воздух, менять людей, менять глаза публики, менять энергетику. Ты написал книжку, книжка разлетается на разных языках по всему миру. Сделал музыку, она разлетится по всему миру. А множество театров сидит на одной точке. И делают одно и то же для одних и тех же. Это мертвая ситуация.

– И, судя по всему она долго еще будет мертвой, потому что усидчивый российский репертуарный театр не уступит ни пяди.

– У них есть аргумент, что они как бы сохраняют некие традиции. А традициям этим не так много лет, если считать от Станиславского. А если считать от скоморошества и языческих праздников, то это же совсем другая история театра. Поэтому «сохраняем традиции Станиславского» – это очень локальная, местечковая история. Ну что же, пусть они сохраняют эти традиции – до тех пор, пока люди не перестанут ходить на эти бесконечные «Три сестры». Это все уже очень сильно вчерашняя история. Чтобы эту инерционную машину постараться закрыть и раздать те огромные деньги, которые уходят на эти театры молодым ребятам, на это требуется довольно смелое решение сверху. Но никто из тех руководителей, которые держат эти театры, просто так не сдастся, конечно. И им с этой кормушки уходить опасно – если их театры закрыть, они сами никому не будут нужны. И эти актеры будут никому не нужны, потому что у них локальная школа – они не изучают, не занимаются техниками ни Мейерхольда, ни Крэга, ни Гротовского, ни Штайна, ни Брука. Знают, конечно, читали, но работают почти всегда в одной технике.

Вернуть поколение в театр

 – Вы как-то сказали, что вам стало скучно заниматься взрослым театром. Почему?

– Потому что люди взрослые уже устоялись, изменить их жизнь даже самыми гениальными крутыми работами в принципе невозможно. Они получат свою дозу удовольствия, но они останутся теми, кто они есть. А мой задачей с самого начала было не только подарить какие-то счастливые моменты людям, но еще и изменить их жизненный путь. И это случалось. Я знаю людей, которые из-за «Дерева» меняли города, страны, меняли профессии. Но это были молодые люди. Поэтому сейчас я возвращаюсь к тому, с чего начинал – я буду работать для молодых людей, для тинейджеров, для детей. Для тех, кто способен круто поменяться после спектакля, а не просто похлопать, взять автограф и пойти пить дальше свое пиво или колу. Я хочу, чтобы поколение, которое от театра отвернулось, вернулось. Это моя надежда на то, что эти молодые люди получившие вирус от моих работ, потом будут делать и еще более сильные вещи и пойдут еще дальше.