Старшие братья. Дмитрий Быков об Аркадии и Борисе Стругацких

За последние 20 лет прогнозы Стругацких сбывались многократно, опасения их подтверждались, предложенные ими выходы обсуждались, а цитировался чаще них, кажется, только Шварц с «Драконом». Пришло время обозначить их эстетические и мировоззренческие приоритеты.

Ответ на главный вопрос: почему именно Стругацкие чаще других оказываются правы – дает Дмитрий Быков.

Мысль разгонялась до сверхчеловеческих скоростей

В Киеве – одном из немногих мест на свете, где возможны еще дискуссии о русской литературе – ко мне подошли после лекции два читателя: один лет двадцати, другой лет пятидесяти.

– У вас очень часто упоминаются Стругацкие, – сказал молодой, – и можно подумать, что они главные русские мыслители двадцатого века...

– Не только русские, – сказал старший, – не только мыслители и не только двадцатого.

С этой точкой зрения я солидарен не только поколенчески.

Аркадий и Борис Стругацкие – самые главные сегодня русские писатели, потому что во время совместной работы их мысль разгонялась до сверхчеловеческих скоростей, им удалось – как бывает при движении на очень больших скоростях – увидеть будущее советского проекта, историю которого они в метафорической форме писали, и очертить круг проблем, с которыми нам придется сталкиваться сегодня. Трифонов, Аксенов, Искандер – их ровесники и друзья – по праву называются сегодня великими, и весьма возможно, что в глазах современников они скорей превосходили Стругацких (хотя отлично знали им цену).

Просто так уж сложилось в России, что фантастика тут проходила по жанру легкой, развлекательной литературы – и потому в ней удавалось сказать больше, и цензура не так ее давила. Потом, правда, опомнилась и вытеснила Стругацких из «Невы» и «Юности» в журналы типа «Байкал» и «Знание – сила». А в мире-то сразу поняли, с литературой какого класса имеют дело: среди современников Стругацкие были самыми переводимыми, издавались в Штатах и Японии.

Не любите Стругацких? Вы просто не читали их книги

Богатая и бурная жизнь Аркадия (1925–1991) и Бориса (1933–2012) Стругацких освещена подробно и многообразно. Так что биографии АБС мы тут подробно не касаемся: напомним, что Аркадий и Борис Стругацкие – сыновья политработника, комиссара, впоследствии искусствоведа Натана Стругацкого и учительницы Александры Литвинчевой.

Стругацкие были страстными читателями фантастики и быстро поняли, что могут писать лучше большинства современников. Сначала они – на пари с женами – сочинили «Страну багровых туч», имевшую огромный успех. Путь ее к читателю оказался негладок: вещь, задуманная в 1951 году Аркадием, на две трети написанная им и законченная Борисом, была дописана в 1957 году. Но издана Детгизом только два года спустя, когда уже были опубликованы повесть Стругацких «Извне» и несколько рассказов.

После этой первой книги, которую сами Стругацкие впоследствии оценивали сдержанно и даже неприязненно, называя «беспомощной и нелюбимой», они выработали собственную систему работы – писали, как Ильф и Петров, преимущественно вместе, то есть обсуждали идеи во время рабочих встреч, делали домашние заготовки, а писать старались в домах творчества, в основном в Комарово. Аркадий Натанович на встрече с читателями (он приезжал в составе авторов «Невы» в апреле 1986 года, и я на этой встрече был) на вопрос об оптимальной технологии совместной работы ответил, что за рабочий стол надо определенно садиться вместе.

Хороша или плоха была эта первая вещь – она обозначила главную особенность Стругацких: умение писать увлекательно – так, чтобы читательский глаз «прилипал к строке». Моя собственная любовь к ним началась с «Попытки к бегству» (1962), прочитанной в восьмилетнем возрасте: я впервые тогда столкнулся с текстом, который физически невозможно отложить в сторону – вот как я начал читать его в шесть вечера, так и не отрывался до полуночи, дочитывал с фонариком под одеялом. Вне зависимости от своего наивного утопизма первая вещь Стругацких навербовала им десятки подростков-сторонников, которые с тех пор ждали каждого их текста, подсели на них навеки; это удивительный их дар – сразу вербовать читателя в свои ряды, так что стараешься немедленно найти все остальное, что они написали, и проходишь их огромный путь вместе с ними.

Изобретательность, умение выдумывать таинственное и страшное, энергичный стиль,обаятельные диалоги, исключительное чувство ритма – все это в русской литературе встречается крайне редко. Стругацкие уже в первых повестях и рассказах вышли на главные свои проблемы, и когда в 1964 году появилась повесть «Трудно быть богом», репутация их в качестве ведущих мастеров жанра была уже прочна. Так что, если читатель заявляет вам, что не любит Стругацких, он их скорее всего просто не открывал.

А дальше началась головокружительная эволюция – с каждым новым текстом они вырастали на две головы... что в их случае и естественно.

Эпоха доброты

Первый цикл повестей (или романов, как все чаще называют их теперь) – так называемый «Мир Полудня», получивший свое название по повести «Полдень, XXII век». В сущности, это не повесть, а цикл рассказов, и преобладающее настроение их – радость, азарт открытия, гордость за родчеловеческий. К циклу «Полудня» примыкают «Стажеры», «Далекая Радуга» (вероятно, моя любимая вещь Стругацких), «Путь на Амальтею», «Хищные вещи века». Можно сказать, что и центральное произведение Стругацких – трилогия о Каммерере – связано с «Миром Полудня» общими героями и проблемами.

Стругацкие не скрывали, что сочинили мир, в котором хотелось бы жить им самим: мир, в котором работать интересней, чем жить. Оба они признавались, что исходили именно из того, что человек живет, чтобы работать, а не работает, чтобы жить, но Борис Натанович иронически замечал, что допускает и обратное. В самом деле, утопия Стругацких рассчитана на людей, у которых есть интерес к непознанному, жажда знаний (и славы), цель в жизни, грубо говоря. Их героями стали амбициозные физики и лирики начала шестидесятых, Стругацкие верили, что это поколение сумеет вытащить страну из вечного хождения по кругу, и герои их ранней прозы – Быков, Жилин, Горбовский – в самом деле необычайно обаятельны.

Именно о Горбовском поздние, зрелые Стругацкие сказали едва ли не самые искренние свои слова: «Он был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав. Такая была его эпоха, что доброта всегда побеждала. «Из всех возможных решений выбирай самоедоброе». Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и уж конечно не самое эффективное – самое доброе! Он никогда не произносил этих слов, и он очень ехидно прохаживался насчет тех своих биографов, которые приписывали ему эти слова, и он наверняка никогда не думал этими словами, однако вся суть его жизни – именно в этих словах. И конечно же слова эти – не рецепт, не каждому дано быть добрым, это такой же талант, как музыкальный слух или ясновидение, только еще более редкий». Эпоха добрых решений довольно быстро закончилась – «Мир Полудня» вступил в серьезный кризис. Догадывались о его неизбежности не только Стругацкие: Алексей Герман в экранизации «Трудно быть богом» допустил, что Румате просто некуда будет возвращаться из Арканара – на Земле появились свои проблемы.

Искупительная жертва

«Трудно быть богом» и «Попытка к бегству» – два самых пессимистичных произведения цикла, в которых добрые и жизнерадостные герои Стругацких, жители мира, где словно царит вечный Полдень, побеждены болезни, неравенство, война, сталкиваются с историей как она есть.

В «Трудно быть богом» впервые прозвучала мысль, которую все чаще повторяют сегодня: «После серых приходят черные». Мир, в котором торжествуют посредственности, скатывается к фашизму, и это один из фундаментальных законов истории. У Руматы, которого на самом деле зовут Антон и который послан в Арканар в качестве прогрессора с Земли (прогрессорами называют историков, пытающихся ускорить ход вещей на отсталых планетах), есть лишь два способа изменить участь арканарцев. Во-первых, он может спасти немногих, опередивших свое время: ученых, книжников, поэтов. Во-вторых – на этом варианте в своей экранизации сосредоточился Герман, – он может погибнуть на глазах у местного населения и стать основателем учения вроде христианства: без искупительной жертвы ничего не получится. Только свободное, жертвенное, ироническое и милосердное учение вроде христианского способно запустить механизмы истории – экономическая логика тут бессильна.

К идее прогресса и прогрессорства сами Стругацкие со временем охладели. В одном из немногих сохранившихся телеинтервью Аркадий Стругацкий, выступая перед ученой аудиторией, говорит: «Ситуация контакта землян с высокоразвитым инопланетным разумом привела бы не только к религиозному помешательству, но к взрыву колоссальной безответственности – детей перед родителями, старших перед младшими и так далее». В переходной и как бы бродящей повести «Малыш», которую авторы недолюбливали и которая между тем оказалась прорывной, в печальной повести «Парень из преисподней» Стругацкие констатировали принципиальную невоспитуемость человека, невозможность контакта между двумя людьми двух эпох (это не говоря уж о неантропных формах бытия). Гаг, образцовый солдат, попавший в коммунистическое завтра, делает все возможное, чтобы вернуться в свой ужасный мир, потому что в нем он дома.

Этот убогий триумф ощущают сегодня все российские Гаги, вернувшиеся в родную несвободу: им не хочется, чтобы их кто-то воспитывал, за уши тащил к свету. Они тут на месте – среди сломанных костылей, телег, вечного дождя и мокрого железа. И ничего другого им не надо.

Теория воспитания

Одно из главных достижений Стругацких и едва ли не самый спорный пункт их философии – так называемая теория воспитания, которая стала на Земле грядущих веков одной из главных дисциплин. Стругацкие исходили из того, что, во-первых, всеобщая грамотность потребовалась от людей лишь после промышленной революции XVII века. Homo sapiens – лишь промежуточная ступень эволюции, должен появиться Человек воспитанный, у которого есть не только базовые знания, но и некие поведенческие навыки, мораль на уровне инстинкта, отсутствие потребности в самоутверждении, трансформация агрессии – в экспансию, жажды лидерства и доминирования – в жажду познания и освоения нетронутых территорий. Стругацкие резонно предполагали, что для формирования Человека воспитанного потребуютсянепредставимые катаклизмы и перевороты такого же масштаба, как Вторая мировая война: без этого человек не сможет задуматься о том, что творит.

Во-вторых, по мысли Стругацких, воспитание ребенка не может быть делом непрофессионалов. Они полагали – и тоже вполне резонно, – что нельзя доверять здоровье знахарю, а родители по отношению к ребенку являются такими же знахарями. Воспитание детей, полагали Стругацкие, должно стать всемирной задачей, решать которую будут в интернатах лицейского типа. Прототипом такого интерната представлялся им Колмогоровский лицей в Москве, ФМШ в Новосибирске, а отчасти и пушкинский лицей, воспитавший лучших представителей российского общества в первой половине XIX века. Эта часть наследия Стругацких до сих пор вызывает самые жестокие споры, но они были убеждены, что с 5 до 15 лет как минимум школьник должен воспитываться вне дома – с правом немедленно покинуть лицей в случае сильной тоски по дому или несовместимости с ровесниками. Стругацкие со времен «Далекой Радуги» решительно осуждали родительский эгоизм, не дающий матерям расстаться со своими чадами: человеку нужна не только родительская любовь, но и самостоятельность. Наилучший пример своей педагогической утопии Стругацкие предложили в рассказе «Злоумышленники», восходящем отчасти к циклу Киплинга «Сталки и компания». Совсем молодым переводчиком Аркадий Стругацкий работал над переводом этой книги, тогда же он придумал термин «сталкер» – от английского stalk (красться, выслеживать).

Главной задачей педагогики Стругацкие считали выявление изначальных, природных склонностей детей и развитие их способностей. Именно таинственным даром – сразу видеть главную способность ребенка – наделен один из самых задушевных и отталкивающих персонажей Бориса Стругацкого, главный герой его последнегоромана «Бессильные мира сего» Стэн Агре, называемый также сэнсеем. Это трезвый, почти брезгливый автопортрет самого Бориса Стругацкого в окружении участников его семинара фантастики – блестящих писателей, из которых, однако, выросло совсем не то, что он растил, потому что на пути всех наших начинаний лежит «проклятая свинья жизни». Впрочем, может быть, именно эта проклятая и благословенная свинья спасает от осуществления не только наши утопии, но и антиутопии.

«Жестокость – это всегда жестокость»

Примерно с 1966 года Стругацкие описывают в основном эволюцию советского проекта – великой умозрительной утопии, превратившейся в свою противоположность. Это и естественно: тем, кто претендует на создание прекрасных новых миров, надо досконально знать, чем однажды уже закончилось строительство прекрасного нового мира.

Гомерически смешная повесть «Понедельник начинается в субботу» рассказывает о том – не только о том, конечно, но и об этом в частности, – как советская бюрократия задушила шестидесятническую утопию. Как молодые герои тогдашних фильмов и книг «Иду на грозу» и «Девять дней одного года» вынуждены идти либо в конформисты, либо в диссиденты. НИИЧАВО – Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства – стал прототипом Института в «Улитке на склоне» и прообразом бесчисленных советских НИИ, где изучали вот именно ниичаво, полное и беспросветное. Атмосфера в этих НИИ была иногда живая и творческая, но чаще гнилостная, и верх в таком НИИ с высокой долей вероятности брал карьерист от науки, демагог и дурак Амвросий Амбруазович Выбегалло. Имя этого персонажа весьма наглядно демонстрирует эволюцию советского проекта от идеалов французского просвещения к вульгарному почвенничеству.

СССР и был таким Амвросием Амбруазовичем, трудившимся над искусственным выведением кадавра с мгновенно удовлетворяемыми потребностями. Фраза «Кадавр жрал» немедленно ушла в народ и оптимально характеризовала последние, маразматические годы советской власти. Продолжение «Понедельника» – мрачную «Сказку о тройке» – удалось напечатать лишь в журнале «Ангара», главред которого Юрий Самсонов был уволен.

«Гадкие лебеди» стали первой книгой Стругацких, опубликовать которую в СССР не удалось вообще – ни в книге, ни в журнале, ни полностью, ни частично. В чем тут было дело – сказать трудно, вещь-то почти не крамольная, просто во многих отношениях чужая. Современный (капиталистический, конечно) город, в котором существует таинственный лепрозорий – там содержатся больные неконтагиозной генетической болезнью вроде проказы. Мокрецы, по мысли Стругацких, – гости из будущего, которые надеются изменить свое прошлое; в повести об этом ничего не сказано. Их еще называют «очкариками» из-за синих кругов под глазами, что заставляет некоторую часть читателей видеть в мокрецах интеллигенцию. Мокрецы имеют особое влияние на детей, которых учат странным, небывалым искусствам. Дождь фактически смывает городскую реальность, упраздняет ее со всеми ее ужасами, пьянством, воровством, коррупцией – и на глазах главного героя, писателя Виктора Банева, на очищенные улицы выходят те самые счастливые дети, у которых есть все – и удивительные таланты, и юмор, и взаимопонимание, нет только милосердия. И Банев, идя вместе с ними по улице, думает: все это хорошо, но не забыть бы мне вернуться. Вернуться, видимо, туда, куда в конце концов вернулся «парень из преисподней»: в родной ад. Потому что, как говорит он сам этим продвинутым детям во время встречи с ними в их столь же продвинутом лицее: «Вы, наверное, этого не замечаете, но вы жестоки. Вы жестоки из самых лучших побуждений, но жестокость – это всегда жестокость. И ничего она не может принести, кроме нового горя, новых слез и новых подлостей... Ворон ворону глаз не выклюет, жестокостью жестокость не уничтожить. Ирония и жалость, ребята! Ирония и жалость!»

Пикник на обочине СССР

Но самой известной книгой Стругацких – в том числе благодаря многочисленным переводам и экранизации под названием «Сталкер» – стал «Пикник на обочине». Сами авторы многократно рассказывали, что придумали историю, наблюдая именно остатки пикника на комаровской обочине и представив весь этот пластиковыймусор глазами муравья. Но тут есть известное лукавство – «Пикник» вырос из старого рассказа «Забытый эксперимент», где действие уже происходило в «зоне». А «зоной» этой, полной мутантов, было пространство забытого эксперимента над природой времени. Именно таким экспериментом был советский проект, и не увидеть этого в «зоне», описанной Стругацкими, довольно трудно.

Вот как характеризует ее сталкер Рэдрик Шухарт, он же Рыжий: «Всё правильно. Городишко наш дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас, говорю, это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что всё переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет всё, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звездам полетим, и куда хочешь доберемся. Вот такая у нас здесь дыра...»

Да, Советский Союз был дыра и даже зона. Но он был зоной посещения – его посетил Бог: так в России говорят о пожаре или эпидемии. Бог не заботится о комфорте принимающей стороны. Но он пришел сюда, и зоркие люди вроде Блока его тут увидели. Да, СССР был зоной, но в эту зону мы до сих пор таскаемся за хабаром. И мутанты вроде Стругацких могли появиться только в ней.

Они дали лучшее описание СССР, какое могла предложить литература, не только советская, а мировая; и советская цензура, почувствовав этот сквознячок, еще как-то пропустила журнальную публикацию повести в «Авроре», но книжную задержала на долгих 8 лет, и то после 200 поправок.

Волны гасят ветер

Центральным текстом Стругацких, который до сей поры порождает множество взаимоисключающих интерпретаций, стала трилогия – «Обитаемый остров» (1969), «Жук в муравейнике» (1979) и «Волны гасят ветер» (1984).

Тут тоже сошлись главные их темы – прогрессорство, воспитание, борьба с всесильным и непобедимым тираном, – и именно здесь впервые прозвучал их главный вывод, к которому сегодня мы подошли вплотную. Сформулирован он в «Меморандуме Бромберга» – вступительной части «Волн»:

«Первое: вступление человечества на путь эволюции второго порядка означает практически превращение хомо сапиенса в Странника.

Второе: скорее всего далеко не каждый хомо сапиенс пригоден для такого превращения.

Резюме:

– человечество будет разделено на две неравные части;

– человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру;

– человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, причем меньшая часть форсированно и навсегда обгонит большую;

– человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, меньшая часть его форсированно и навсегда обгонит большую, и свершится это волею и искусством сверхцивилизации, решительно человечеству чуждой».

Насчет сверхцивилизации, как любил говорить сам Борис Натанович, дело темное – неизвестно же, делом чьих рук были таинственные эмбрионы в «Жуке» (кто знает, тот знает, а кто не читал, тому не объяснишь).

Но несомненно, что сегодня мы действительно стали свидетелями и участниками разделения человечества на два биологических вида, и именно этим разделением, которое предсказал еще Уэллс в «Машине времени», объясняются все сегодняшние конфликты. И раскол Америки на трампистов и антитрампистов, и конфликт на востоке Украины – его следствия. Те, кого Стругацкие назвали люденами, то есть продуктами эволюции второго порядка, уже здесь.

Собственно, они здесь давно. Они появились в конце XIX века после бурного научного и культурного рывка. Их появление зафиксировал Ницше, обнаруживший у них признаки новой морали. Именно желанием бросить в топку этих людей, грозивших непоправимо и радикально изменить мир, была продиктована беспричинная вроде бы Первая мировая война. Первое поколение модерна она превратила в «потерянное». Но люди этого типа выросли снова – и понадобилась Вторая мировая война, чтобы затормозить прогресс еще основательнее. Тем не менее уцелевшие их представители успели создать термоядерное оружие, сделавшее новую мировую войну окончательно невозможной, – не зря академик Сахаров считал себя миротворцем. И новое поколение этих люденов уничтожить уже не удастся – они поднимаются по всему миру. Правда, как и предсказали Стругацкие, они существуют в немногочисленных ячейках – вроде описанного АБС «Института чудаков» под руководством Логовенко. Логовенко явно восходит к Божественному Логосу, но выживает только в логове.

Как стать люденом?

Разделение человечества – без всякого инопланетного вмешательства, строго эволюционным путем – на две эволюционные ветки, по-видимому, входит в Божественный план, и взаимного истребления этих эволюционных веток не будет, поскольку, как и предсказали Стругацкие, людены научатся быть невидимыми для людей. Иначе они вызывали бы у них иррациональный ужас и бешеное раздражение, которое испытывают обитатели поселка Малая Пеша при виде непонятных существ, похожих на кули. Правда, кто-то запомнил этих существ пушистыми, добрыми и пахнущими земляникой. А кто-то – умоляющими о помощи. Примерно так воспринимают многие сегодняшних своих противников: то омерзительными, то прекрасными, то несчастными. И соединить это в рамках, так сказать, одной ценностной парадигмы уже невозможно.

Человечество разделилось, и, слава Богу, одна его часть научилась быть невидимой для другой – так что войны останутся локальными. Все устроилось наилучшим образом: какая-то часть – то есть людены – попадет в «солнечную комнату», в которой оказался в конце концов Тойво Глумов. Они научатся связываться с нами, но систематически с нами контактировать не будут. А остальные будут и дальше смотреть телевизор и жить в том мире, который для них контрастен. Просто у нас будет не один мир, а два: один будет быстро эволюционировать, а другой – медленно деградировать.

Жаль только, как и предсказали Стругацкие, что в мире люденов туговато будет с иронией и милосердием. Но что поделать – мир, условно говоря, Донбасса сделал все, чтобы в мире Киева относились к нему без иронии и милосердия (я только что вернулся с Украины и прибегаю к этой метафоре, но вы можете подобрать любую другую). Отсюда и беспрерывные споры о том, что делать с Донбассом: попытаться интегрировать или отгородиться стеной. Мир Донбасса не хочет, чтобы его интегрировали. Что будет делать Киев – пока непонятно. Может быть, получится так, что он просто исчезнет с радаров прежнего мира: ведь нынешняя Россия, прямо скажем, совершенно не видит Украину. Она видит на ее месте ужасный фантом, а реальная страна попросту не помещается, как сказали бы те же Стругацкие, в темпе ее восприятия.

Нам предложена самая интересная коллизия в истории человечества: разделение его на две части, неравные по количеству и возможностям. И очень хорошо, если это разделение, детально предсказанное Стругацкими, не затронет лично вашу семью. Но что, если ваши дети исчезнут из поля вашего зрения и в свою очередь не захотят видеть вас? И где критерий, по которому произойдет это разделение? Стругацкие выдумали зубец «Т» в ментаграмме, но что разделит нас сегодня? Уж явно не понятие о добре и зле.

Это разделение – главное событие и главная проблема ХХ века. Трудность в том, что второй планеты нет и сбежать некуда. Придется уживаться на этой, а вот какой ценой – об этом рассказывает фильм Константина Лопушанского «Гадкие лебеди», экранизация повести Стругацких с точностью до наоборот.

Не дай себя одурачить

Аркадий и Борис Стругацкие были гениальными писателями, которым – едва ли не единственным из всего ХХ века – удалось воспитать плеяду учеников.

Учениками Стругацких были не только все лучшие русские фантасты, но и миллионы преданных читателей, которых хоть и удалось частично оболванить во времена «русской весны» (они же в значительной степени ее и придумали), но не удалось одурачить навеки. Постепенно мозги у них становятся на место, и они понимают, что столкнулись лишь с еще одной попыткой Гомеостатического Мироздания («За миллиард лет до конца света») сохранить положение вещей как оно есть.

А не получится. Гомеостазис всегда проигрывает, потому что человек развивается – хоть и медленно, и непредсказуемо, и с неизбежными отступлениями лет на 20–30 после каждого рывка на 50–100.

В этом развитии братья Стругацкие – главные наши спутники, и это они не дадут нам сойти с ума от радости после нашей неизбежной победы. Есть Корнелий Яшмаа – и есть Гаг, и самое правильное – оставить Гага дома, не воспитывать Малыша, не ломать жизнь Абалкину. Прошлое и будущее беспощадны друг к другу. Жаль, что в настоящем они пересекаются. Хорошо бы их как-то развести.

Превратиться из тех, кто смотрит телевизор, в тех, кому он не нужен, очень трудно, почти невозможно. Для этого превращения нужно читать Стругацких. Лично я другого пути не знаю.

* * *

Материал вышел в издании «Собеседник+» №11-2019 под заголовком «Старшие братья».