Никита Ефремов: "Ах ты сволочь" в мой адрес звучит постоянно
Sobesednik.ru поговорил с Никитой Ефремовым о его отце и деде, политическом искусстве в России и «Герое нашего времени».
Sobesednik.ru поговорил с Никитой Ефремовым о его отце и деде, политическом искусстве в России и «Герое нашего времени».
Никита Ефремов – сын Михаила и внук Олега – стал, пожалуй, актером года: обаятельней его персонажа в «Лондонграде» ни в театре, ни в кино не было. Ефремов производит впечатление глубоко здорового человека, а это сегодня на вес золота. И со своей театральной славой (он востребованный актер «Современника»), и с узнаваемостью, и с потоком предложений он управляется легко и естественно, не обольщаясь на свой счет и при этом зная себе цену. Очень хочется его подковырнуть, но он обычно успевает первым.
«Как он умирает за рулем!»
– Вот мы сидим в том самом «Современнике», на котором висит портрет твоего деда в твоем примерно возрасте. В чем фокус, почему его так все любили?
– При деде можно было расслабиться: он был абсолютный мужчина, вождь, умел брать на себя ответственность и знал, чего хочет. Потому и тянулись. И женщины, и в особенности мужчины, которым в его присутствии не обязательно было пыжиться. Очень надежный человек и играл таких же.
– Папа твой считает его лучшей работой роль в фильме «Мама вышла замуж». А ты?
– А я – «Три тополя». И еще мало кому памятный фильм, где у них потрясающий дуэт с Ией Саввиной – «Продлись, продлись, очарованье...» 1984 года. Как он там умирает за рулем!
– Чем ты объясняешь превращение Лондона во вторую российскую столицу?
– Там центр мира, вот и всё. Там очень интересно. Там происходит все главное. И он ближе, чем Америка. Что касается притягательности его для актеров (там несколько моих друзей и однокурсников) – там сильные актерские профсоюзы, поэтому артистам хорошо платят.
– «Лондонград» правдив хоть в какой-то степени?
– В нем много абсолютно реальных историй, и снималось все в стопроцентно настоящей обстановке. И даже в кадре есть люди, с которыми все это было.
– Почему российское кино в ж...?
– Воруют. Кино – это ведь тоже бизнес, как и везде. Я думаю, если бы кинобизнес освободили от налогов, это бы помогло. Просто у нас так все устроено, что никакой бизнес нельзя вести кристально честно, иначе просто можно и не начинать.
[:image:]
– Но не только же в деньгах дело...
– Не хватает где-то профессионализма, где-то вкуса... Но в первую очередь – какой-то продуманности, что ли. Как говорил Рене Клер: «Фильм готов, осталось его снять». Часто получается, что все делается на коленке буквально: взяли сценарий, быстро прочитали, быстро начали снимать – а, как пойдет, так и пойдет. И это заметно.
«Я понимаю, почему везде приглашают»
– Русский театр, в отличие от кино, в мире хорошо принимается.
– Ну да. Мы же все любим пострадать.
– Пострадать?
– Я имею в виду, что русский театр – он очень эмоциональный. В жизни страдать никто не хочет, а в театре – обязательно.
– Семейственность в театре помогает или вредит?
– Помогает скорее. Хотя я могу говорить только за себя. У меня свой опыт, у кого-то другой. Я прекрасно понимаю, например, почему меня приглашают везде, почему меня снимают. У меня нет особых иллюзий. И я понимаю, что, например, если я захочу сделать что-то свое, мне помогут. Хотя я не могу сказать, что я как-то этим пользуюсь или даже злоупотребляю.
[:image:]
– А не было мыслей взять псевдоним, например? Чтобы не было никаких «а, он сын Ефремова»?
– Нет. Зачем? Вот это было бы как раз кокетство.
– У тебя самого не бывает страха, скажем так, не оправдать фамилию?
– А я уже не оправдал (смеется). Ну что я – не гений же какой-то, ничего выдающегося не сделал, как некоторые уже в двенадцать лет (имеется в виду роль Михаила Ефремова в фильме «Когда я стану великаном». – Ред.).
– А ты сниматься начал...
– Лет в шестнадцать, кажется. Но это все было – так... Хотя если подумать, то что это значит? Константина Хабенского до тридцати пяти лет никто не знал.
– Если твой гипотетический сын захочет стать актером...
– Помогу и поддержу. И если не захочет – тоже. Просто я рассматриваю это так: я должен быть плечом в первую очередь, а уж что он выберет – это его жизнь, его судьба. Моя задача – дать ему ощущение семьи, то, чего, например, у меня не было. А потом – отпустить. Я вообще считаю, что лет в восемнадцать ребенка надо уже отправлять в самостоятельную жизнь. А перед этим просто ему показать: вот, сынок, это – деньги, если у тебя их не будет, то тебе будет трудно жить, поэтому научись их зарабатывать.
– Что, без денег совсем жизни нет? Ты бы не смог?
– Вот так уехать в деревню, самому там все построить, посадить и этим питаться? Мечта, конечно, с одной стороны... А с другой – нет, я не готов. При том что я не слишком люблю вещи – я в общем человек довольно аскетичный. У меня даже айфона нет (показывает простенький кнопочный мобильник).
– А городская светская жизнь?
– А я за полгода ни на одной премьере не был, например. Хотя меня зовут постоянно – на какие-то показы, презентации, часы, телефоны, еще что-то...
– Как по-твоему, это вообще необходимо для карьеры – светиться где-то?
– Нет. Хочет человек – светится. Не хочет... У меня в инстаграме ни одной моей фотографии нет – но семьсот подписчиков. Я в принципе могу заморочиться и за полчаса сделать так, чтобы их было двадцать тысяч. Но зачем? Нет, понятно – когда реклама «Лондонграда» на всех автобусах...
[:image:]
– А есть соблазн связаться с кем-нибудь из бесконечно пристающих девушек?
– Нет. Я женат, во-первых, а во-вторых... Знаете поговорку: девушку из деревни можно вывезти, а вот деревню из девушки...
«У нас разные знаки зодиака»
– Как бы ты охарактеризовал трех Ефремовых – деда, отца и сына? Что есть общего, в чем отличия?
– Отличия... Во-первых, разные знаки зодиака.
– Ты в это веришь?
– Да, я считаю, что в этом довольно много смысла. Я занимался немного этой темой – не на поверхностном уровне, как гороскопы в журналах, а поглубже. Да что говорить, если даже женский цикл, простите, двадцать восемь дней – и лунный месяц ровно столько же. Или Солнце – происходит вспышка, магнитная буря, и все ходят никакущие. Поэтому, конечно, все связано. Так вот, если продолжать о Ефремовых. Во-вторых, само собой, воспитание разное, семья, эпоха, жизненный путь – это все внесло свои различия очень серьезные. И что в результате получается? Вот если представить такие качельки: с одной стороны – ангел, с другой – бес... Олег Николаевич спокойно сидит посередине и поглядывает то на одного, то на другого. Папа – он бегает по этим качелькам туда-сюда, то на одну сторону перевесит, то на другую. А я... Я пока пробую то посидеть, то побегать. Трудно сказать, что получается лучше.
[:image:]
– Ты же никогда не работал с отцом?
– Нет, пока не приходилось.
– А хотел бы?
– Да. Поскольку сам он мне не предложит, то я надеюсь его все-таки как-нибудь склонить.
– И что бы ты хотел с ним сыграть?
– Я бы стремился его убить.
– Именно как отца?
– Разумеется!
– «Царь Эдип»?
– Ну нет... Это в кино надо делать. Сюжетов может быть масса на эту тему.
[:image:]
– Бывает, что он тебя давит актерским авторитетом? В том смысле, что не так играешь...
– Я бы не назвал это давлением. Он, конечно, хочет помочь, направить. Имеет право. Ну, если он видит – да я и сам вижу, – что здесь могло бы быть лучше...
– Ты часто с ним соглашаешься?
– Скажем так, я прислушиваюсь. А соглашаюсь или нет – оставляю при себе.
«Я не намерен быть несчастным»
– Ты говорил, что выбирал между мехматом и актерским. Не жалеешь о выборе?
– Нет, ни разу не пожалел. Хотя некоторые мои одноклассники уже сейчас стали, например, профессорами зарубежных университетов. Для мехмата надо обладать определенным складом личности, надо беззаветно любить свое дело.
– И когда ты понял, что хочешь стать актером?
– Да тогда же, когда понял, что не хочу на мехмат. То есть лет в шестнадцать уже.
– А в детстве кем хотел быть? Ну, кроме космонавта.
– А я и не хотел быть космонавтом. Я хотел быть водителем троллейбуса. Хорошо же – сидишь себе, людям помогаешь. Или машинистом метро – вот такие штуки меня привлекали.
[:image:]
– А к филологии не тянуло?
– Нет. Мне кажется, это несчастные люди в этой стране. А я не хочу быть несчастным. Я хочу быть таким вечным праздным гулякой.
– Как ты относишься к политическому театру?
– Я вообще считаю, что политики давно нет. Есть экономика. Все завязано на бабле.
– Ну а в борьбе с искусством какая экономика? В запрете спектаклей, фильмов?
– А это уже другое. Это репрессии... Сейчас сформулирую. Это страх, с одной стороны... Ну вот ты едешь с большой скоростью на машине, и тебе страшно. Но ты почему-то начинаешь смеяться. Такая реакция организма на адреналин. Вот и тут адреналин. Ах ты та-а-а-ак! А у меня зато!.. А я тебя сейчас закрою! Чистый адреналин, они это любят.
– Искусство действительно может быть опасным для власти?
– Да конечно же нет.
– Ну, скажем, театр 60–70-х сильно влиял на умы...
– Ну и что от этого изменилось?
– По-моему, многое. Не только из-за театра, но в том числе.
– Да нет... Люди приходят в театр, чтобы получить радость. Или горе. Или еще что-то. Какие-то эмоции, которых не хватает. Искусство само по себе вещь бессмысленная. Это только для души.
– Не для ума?
– А что такое вообще ум? Разве он увеличивается от количества прочитанных книг, например?
[:image:]
– Когда как, конечно, но скорее да. Как мышцы от тренировок.
– От книг – может быть, а от театра точно нет. В театре ум не главное.
– Тебе сталкиваться с цензурой не приходилось?
– Нет, никогда. Я не говорю о том, что запрещено законом – материться, курить в кадре и на сцене. В СССР была настоящая цензура, а все-таки гениальные фильмы и спектакли создавались.
– Отчасти и из-за того, что надо было все время что-то изобретать, обходить. Но я все чаще слышу, что сейчас время прямого высказывания. Не то чтобы народ поглупел, просто отвык.
– А вот эти люди, которые так говорят – они что, исследования проводили? Или они ездили по стране тогда и сейчас и могут сравнивать? Да не поглупел народ. Просто интернет дал каждому слово. И мы это услышали и за голову схватились: ах, что стало с народом! Да ничего с ним не стало – какой был, такой и есть. Не плохой и не хороший, а со своими заботами, проблемами и заблуждениями.
«Мартышки смотрят на мартышек»
– Как ты относишься к стёбу на сцене?
– Очень положительно. Он необходим даже. Иначе что – одни мартышки пришли смотреть, как другие мартышки изображают третьих мартышек с их какими-то делами и драмами, и верят в то, что это всё на самом деле? Ну бред же (смеется).
– А к розыгрышам?
– Тоже. Но меня расколоть на смех практически невозможно. Один раз было – не на спектакле, а на репетиции «Декамерона»: мы делали сцену с Мадонной, и вдруг один актер берет ребенка и со всей дури швыряет его об пол. Ну, не ребенка, в смысле, а бутафорского, конечно. И в этот момент мы просто все разом не выдержали – потому что это было ни с того ни с сего, полный абсурд такой внезапный.
– А ты сам можешь расколоть партнера?
– Запросто. Я это постоянно делаю. Вставляю какое-нибудь словечко и смотрю, как он давится смехом. «Ах ты сволочь» в мой адрес звучит постоянно (смеется).
[:image:]
– А «Декамерон» – что за спектакль?
– Это такая попытка поиска новой искренности, что ли. На самом деле пока о нем трудно говорить, пока еще не до конца внятно все в нем устоялось. Где-то полгода пройдет – и уже тогда все встанет на места.
– Секса в нем много?
– Да почти нет.
– Я знаю, что ты учился играть на скрипке. Почему бросил?
– Я думаю, что если бы в моей музыкальной школе преподаватели действовали больше через игру, чем через муштру, я бы, может, и не бросил занятия. Просто всегда в обучении должен быть элемент игры, тогда будут и интерес, и среда. Наверное, поэтому актерская среда так легко образуется – потому что здесь всё игра.
– Ничего себе. Нормальное это занятие для мужчины?
– Я еще не сформировался все-таки как мужчина. Мне до этого далеко.
– Есть роли, которые ты хочешь сыграть? Гамлета?
– Нет, Гамлета не хочу. Слишком он... безвольный. Вот «Герой нашего времени»...
– А кстати, банальный вопрос: кто он?
– Я когда-то говорил, что бабло... Но если серьезно, то я считаю, что это те люди, которые занимаются помощью – детям, животным... Вот они.
[:wsame:][:wsame:]
