Дмитрий Дибров: Наше поколение можно считать вычеркнутым

В свой новый дом на Рублево-Успенском шоссе Дмитрий Дибров переехал около года назад и теперь живет там вместе с молодой женой Полиной и сыном Александром двух лет постоянно, выбираясь в Москву лишь в случаях крайней необходимости, например на съемки. Так что, согласившись – по настроению – на встречу, он назначил ее у себя за городом.

Дом Дмитрий Дибров назвал именем жены – Villa Paulina, оборудовал его по последнему слову техники и моды. Впрочем, и техника, и мода имеют обыкновение устаревать, однако Дмитрию с Полиной (вместе – он подчеркивает это особо) удалось подобрать такую обстановку, что все будет актуальным еще весьма долго. И эта барная стойка африканского дерева. И ванная комната, напоминающая каюту яхты, полная окон и света, – с полом, будто сделанным из янтаря. И люстра-качели на все 3 этажа (от «Ипе Кавалли», поясняет хозяин; дети визжат от восторга, когда катаются). И рояль, мимо которого не пройдешь. Не потому, что места в доме мало – очень уж примечателен.

Ненавидел фортепиано. Сейчас придется полюбить

– «Механическое пианино»?

– Это уникальная штука. Вообще-то концертный рояль. От «Ямахи». Ясно, что на Рублевке принято ставить «Ямахи» – маленькие такие корытца, желательно под цвет мебели. Они все делаются в Индонезии. Вещь, конечно, хорошая, но звука нет. А это настоящая концертная балда, к которой я попросил приделать машинерию. Теперь, когда приходит мастер игры, как мой ближайший друг Юрий Александрович Розум, народный артист России, так я могу нажать кнопку – и рояль запишет. Но не звук, а движения мастера. Может показаться смешным, но музыка – это как, с какой силой и в какое время нажать клавишу.

– Играете? Себя записываете?

– Боже упаси. Но я вижу, с каким рвением мой сын прибегает сюда каждое утро – это его любимая игрушка. И бьет эти клавиши. Думаю: ага, мне надо подготовиться… Я четыре класса музыкальной школы по фортепиано закончил – ненавидел это дело. Сейчас придется полюбить.

– По тому, как вы на него смотрите, как о нем говорите, я догадываюсь: Александр – первый ребенок, про которого вы по-настоящему понимаете, как он растет, и для которого вы по-настоящему папа.

– Ну, я видел, как росли два других моих ребенка. Но сам-то я был еще дурачок. В педагогическом смысле. И занимался не детьми, а телевидением. Сутками сидел в «Останкино». Не у любовницы – в «Останкино». Это сегодня у меня ноутбук на столе, который умеет больше, чем тогда 13 этажей «Останкино», а прежде нельзя было уехать «поработать дома». Сейчас у меня все, кажется, в балансе. Я надеюсь.

Никогда никого ни с кем не сравнивайте!

– Вам знакомо чувство зависти, Дмитрий?

– Нет.

– Я просто подумал, что если бы вам знакомо было это чувство, то вы, конечно, могли позавидовать самому себе.

– А, хорошая идея! Но нет. Это как раз важная составляющая моей натуры. Вот, кстати: недавно мы с Полиной были в Японии. По приглашению МИД этой страны, поэтому видели многое из того, что туристы никогда не увидят. В частности, были у дзенского священника в храме близ Йокогамы, где он служит, где у него в подвале оборудована совершеннейшая графическая дизайнерская лаборатория. Он, кстати, известный на всю Японию мастер садов. Он их построил уже 70. При этом надо понимать, что один сад требует от трех до десяти лет работы. Но это совсем отдельная история… Так вот, он мне сказал: отучитесь сравнивать, Дибров-сан, пожалуйста, никого не сравнивайте ни с кем. Ни себя, ни кого-либо, ни по деньгам, ни по успеху, ни по удаче, никогда никого никак – у каждого свой путь.

– Что практически невозможно.

– Почему? Возможно. Более того, когда дзенский священник два месяца тому назад говорил мне это в подвале своего храма близ Йокогамы, я все это уже знал в Ростове-на-Дону 40 лет назад.

–?!

– В любой книге, говорит Будда, увидишь только то, к чему уже готов на практике.

– Поэтому вы и услышали. Не сравнивать?.. Нет, не могу себе представить.

– Тут еще надо сказать, что много тысяч раз я обнаруживал вот что: когда обстоятельства жизни вовсе не соответствуют тому, что ты о себе думаешь, не волнуйся – ничего страшного не происходит, прежде всего сохраняй работоспособность. Человеку может казаться, что вот он сидит в своей маленькой двушке в Саратове и никаких событий в жизни нет. А я скажу, что если при этом он постоянно анализирует, думает, творит (все равно что, хоть фигурки из дерева, хоть книги, которые, кроме его сына, больше никто не прочтет) – то что-то делается. Обязательно будут какие-нибудь плоды в виде событий. Ну, жизнь – это земледелие. Урожай приходит осенью, а главная работа делается в июне, когда совершенно никаких еще результатов не видно. Вот если ты засеваешь ежеминутно ниву, не волнуйся – события обязательно будут.

– Это так. Но возвращаясь на земную почву… К вашему большому красивому дому, который надо содержать. К няне, домработнице, дворнику, которым надо платить. К уверенности в завтрашнем дне. Скажем, у вас был «О, счастливчик!» на НТВ, потом кто-то перекупил права, программа убыла на другой канал, и – ау, Дибров! – мы увидели уже нового ведущего.

– И что? Я вам расскажу другой случай из моей жизни. Я первые семь лет на телевидении провел за режиссерским пультом. Считал это счастливейшим уделом. Да и до сих пор так считаю. Потом сел эфир вести… Вынужден был. Я же на самом деле никакой не ведущий. Я «тюкаю». У нас на Дону все в момент восторга «тюкают». Только они, конечно, не сидят в телевизоре, а я вот, дурак, сел. Потом, я горблюсь – у меня библиотечный сколиоз. Ну какой из меня ведущий? Ведущий – Володя Молчанов. Он сын композитора, он высокий, красивый, он в Голландии жил. Телеведущий – Познер. Который, кстати, был литсекретарем у Маршака. А его дядя, между прочим, – членом «серапионовых братьев». Вот это телеведущий. Андроников. А мне-то куда? Но чтобы не забрали студию, я придумал прямой эфир и стал его вести. И зритель как-то пробрался сквозь то, что ему мешало, к тому, что по-настоящему ценным оказалось.

В казино пошел работать как раз от хорошей жизни

– Мы об «Антропологии» говорим?

– Не-е-ет. Это был 93-й год. Это еще «Воскресенье с Дибровым». Позже мы с Лисовским создали телекомпанию «Свежий ветер». И тогда же мне – уже как режиссеру – предложили делать в субботу – воскресенье «утро» на ОРТ, явно авангардного свойства. И мы с Эрнстом стали его делать.

Теперь представьте. 1994 год. Ночь. «Останкино». Открывается дверь. Заходит человек с пакетом британского образца – сразу видно, горчичный такой: «Это вам!» В чем дело? Открывается пакет, а там – целая кассета с «Монти Пайтон» (комик-группа из Великобритании, одни из самых влиятельных комиков всех времен. – «Википедия».) Нам продали лицензию! Немедленно беру микрофон и до утра с листа перевожу. И вот после такой ночи, счастливейший, полагавший, что нахожусь на стремнине развития моего цеха, моего призвания, моей жизни в телевидении, захожу в подъезд. Время что-то около 6 утра. И уборщица-татарка, чуть посторонившись со своими тряпками, говорит: «Это вы вели «Воскресенье»?» – «Я». – «А куда вы делись с телевидения?» Как куда я делся? Я же только что же на самом-самом, на ОРТ!.. Я же только что с самого что ни на есть фронта войны за новое телевидение! Оказывается, для нее я «делся»… Так и вы. Когда Максим сел вместо меня на «Первом канале» вести «Кто хочет стать миллионером?», никуда я не делся. По уши, всецело ушел в «Ночную смену». Мы с Эрнстом это яйцо высиживали полгода. Мы вырабатывали с ним новый жанр ночного вещания. «Ночную смену» все уже забыли? В этом, может быть, и трагизм нашей профессии. Но я-то никуда не делся! Следом была «Апология», затем я делал проект «ПроСВЕТ» с Гребенщиковым на «России». Все это время каждую секунду я был на телевидении.

– Не знаю, может быть. Но не от хорошей же жизни вы стали вести «О, счастливчик!» в казино.

– Как раз от хорошей! Давайте честно скажем, что деньги – это очень важная штука. Денег должно быть много. Много – это сколько? Это когда довольно. А вот сколько тебе довольно – уже вопрос твоей внутренней работы. Но без денег нельзя. Я помню, что творилось, когда наш бог и царь Владимир Яковлевич Ворошилов в «Что? Где? Когда?» в конце 80-х перестал раздавать книжки в качестве приза, а стал раздавать деньги. Он говорил: послушайте, грядет новая эра, деньги начинают играть свойственную им во всем мире роль. Но я помню эти летучки в молодежной редакции – унизительная, садомазохистская процедура. Ворошилов просто перестал туда ходить, вместо него супруга Наташа Стеценко приходила и вяло отбивалась. Мы с Листьевым, с Любимовым пробовали защищать ее, начиная понимать тезис Ворошилова, что сегодня другой век, что можно заработать деньги умом. Не подличая и не жаря пирожки и продавая их на углу. И когда казино обратилось ко мне с предложением, я только то и делал, что пропагандировал ум.

К чести людей, которые посещали казино, они очень охотно у меня играли. Они приводили сыновей, дочерей и жён! Они приходили, садились играть и показывали: смотрите, папа дошел там до 100 тысяч рублей. До 200 тысяч. Папа не идиот, значит. Вот так-то, сынок! При этом меня не заставляли, например, раздеваться и танцевать у шеста. Либо, не дай бог, раздавать карты скучающим играющим. Ну и деньги, конечно, сумасшедшие. Если не сравнивать с Мишей Прохоровым. Но мне было довольно. И когда меня Эрнст в силу стечения обстоятельств пригласил обратно вести программу «Кто хочет стать миллионером?», я хотя бы не клянчил у него деньги.

– Неужели бесплатно работаете?

– Было бы странным, если бы человек, 30 лет отпахавший в «Останкино», в 52 года получал бы три рубля в месяц. Куда же он тогда дел эти 30 лет? Нет, я получаю основательную получку, но я ее не клянчил.

Путем глубокой внутренней эмиграции

– Как-то вы сказали, что, как анархист, вы уверены, что ни одно государство нигде еще не сделало ни одного человека счастливым. То есть, прихожу я к выводу, вам каким-то образом удалось добиться, что вы – отдельно, а то, что называется государством, – отдельно.

– Угу.

– Как же вам удалось «отделиться» от него?

– Путем служения. То, что сейчас со мной происходит, можно назвать глубокой внутренней эмиграцией. Считаю, что противостоять государству, если ты не самоубийца и если у тебя нет садомазохистского синдрома, бессмысленно – проиграешь. А нашему поколению так вообще следует считать себя вычеркнутым.

Мы закончили свой труд на этой земле. Мы перешли от большевизма к нормальному существованию. Всё. Мы – бульдозеры России, мы свою строительную задачу закончили. Что бы мы сейчас ни пытались сделать, как бы ни рыпались, мы уже неинтересны Истории России. Истории России интересны наши дети. Но чтобы наши дети выросли достойными своей роли в истории самой большой страны на свете, надо нам еще все-таки что-то сделать. А именно: нам нужно создать семью. Как? Конечно, путем глубокой внутренней эмиграции. Значит – сатьяграха. И чаркха. С санскрита «сатьяграха» можно перевести как «упорство в истине», «стремление к истине». Это Махатма Ганди.

Истина! Вот что победит в результате. Для этой цели не следует практиковать какие-либо формы вооруженных или невооруженных протестов, столкновений. Это бессмысленно, это самоубийство и, главное, ни к чему не ведет. А «чаркха» – это «прялка». Конечно, это связано с тогдашним моментом. Не покупать английский текстиль, а прясть самим свой, индийский, призывал Ганди. Но смысл и шире. Где твоя прялка? Что твоя прялка? Без чаркхи ведь ничего не получится. Тебе лучше на трех вокзалах, где твои друзья-алкаши сидят? Там твоя прялка? Но если ты хочешь действительно быть дельным человеком новой России, ты должен знать, к чему твое ремесло. Хороший сапожник нужен и красным, и белым. Хорошие музыканты играют на свадьбах и у тех, и у других. И на похоронах.

«Закрыть свой дом и не найти ключа»

– Непростой путь.

– Внутренняя эмиграция – это очень непростое дело. Оно требует прежде всего высшей формы работоспособности. Как ни парадоксально звучит, но торчать в офисе под строгим неусыпным оком начальства куда как менее жестокая форма дисциплины, чем когда ты предоставлен самому себе. Тут можно распуститься. Можно ничего не делать. Можно, не ощущая ответственности, жить-поживать и добра наживать. Но это не внутренняя эмиграция, а черт знает что. Это разгильдяйство.

Надо сказать, что, конечно, внутренняя эмиграция не была бы возможной без любви. Если бы не было Полины, мне бы это и в голову не пришло. Я бы до сих пор бегал по ба-ба-а-а-рам. И там вот моя прялка была бы. Пока вконец не скочевряжился бы от безделья и пустоты.

Когда Полина появилась в жизни у меня, мне захотелось закрыть свой дом и не найти ключа, как Макаревич рекомендовал много лет назад. И отсюда мы идем уже к следующему основополагающему моменту подобной жизненной позиции – к детям. Надеюсь, это не последний наш с Полиной поступок в этом смысле. После чего строительство крепости заканчивается. Мой любимый поэт Саша Черный выразил это так: «Жить на вершине голой, писать простые сонеты и брать у людей из дола хлеб, вино и котлеты». Для этого государство вполне подходит.

Я сейчас веду самую популярную в субботу вечером программу, при этом она не связана ни с прыжками в дерьмо, ни с отвратительными повизгиваниями на сцене. Она связана только с умом. А по ночам в воскресенье я делаю программу для интеллектуалов, для очень небольшой части народонаселения, но мне эта часть гораздо важнее, чем все остальные. Рекламодателям – нет, а мне – да. При этом мы и здесь ухитряемся не говорить о политике, не шарить по простыням наших героев. Но тоже как-то держим самый высокий рейтинг в воскресенье на том канале. Чего еще нужно?

Когда Эрнст в седьмой раз принимал меня на работу, он сказал: «Ну что, Димыч… (он меня Димыч называет, я его – Эрнст). Ну что, Димыч, мы с тобой здорово послужили нашему богу прежде… Кажется, у нас есть возможность хорошо ему послужить и следующий раз». Бог Эрнста – телевидение. Я согласился. Это – моя прялка.

P.S. Наверное, только самый наивный читатель полагает, что беседа, которую он читает в газете, так и текла. Бывает, конечно. Но редко. А уж тем более беседа с Дмитрием Александровичем Дибровым, у которого слово цепляется за слово неразрывно. Даже если между началом и концом одной истории вмещаются еще две-три, то контекстно и концептуально они столь переплетены, что перебить вопросом никак не представляется возможным. Пришлось резать по живому. Надеюсь, без потерь для смыслов. Смысла слов.