Павел Астахов: Разреши детей шлепать - будут убивать

Мы договорились встретиться с Павлом Астаховым на Старой площади в его рабочем кабинете уполномоченного при президенте РФ по правам ребенка. Специфика заметна уже в приемной: не кабинет чиновника, а выставка детского творчества. Ну, коли так, то и мы начнем с творчества.

Акунин – мой учитель

– Павел Алексеевич, в прокат вышел фильм «Рейдер», снятый по вашему роману. Зачем серьезному юристу еще и кино понадобилось?

 – Начнем с того, что каждый автор мечтает об экранизации своего произведения.

– А книжки вам зачем?

– Это форма самовыражения, а для меня еще и отдых, которого я сейчас практически лишен. С момента публикации первого «Рейдера» прошло пять лет. С огромным трудом нашел время на «Рейдера-2».

– В первом романе стоит пометка «В благодарность Борису Акунину». За что вы благодарите его? За правки?

– Не за правки, а за консультации. Прочитав рукопись, мэтр посмотрел на меня и сказал: «Плохо у тебя получается». Ситуация была зеркальна той, как если бы Акунин, получив юридическое образование, помышлял сразу замахнуться на лавры известного адвоката. Ему показалось, что я замахнулся на великих прозаиков и пытаюсь конкурировать с мэтрами. Но дальше он добавил: «Однако тут есть над чем работать. Ты должен сделать то, то и то».

– Что «то, то и то»?

– Три совета, которые я не хотел бы озвучивать. Это секреты мастера. Они настолько потаенные, что такие вещи говорят только адвокату и врачу. Вы же не мой адвокат и не мой врач.

– Какой щедрый человек Акунин!

– А талантливый человек всегда щедрый, ему не жалко. Мне тоже не жалко. Вот пришел бы сейчас режиссер и сказал: «Давай я поставлю и остальные твои книги». – «Да пожалуйста!» (Смеется.)

– Вам было важно, кто сыграет главного героя в «Рейдере»?

– Да, я принципиально хотел участвовать в подборе актеров. Продюсер Игорь Толстунов дал мне список кандидатов на роль Павлова: Хабенский, Жигунов, Певцов, Марьянов, Безруков. Жигунов мог бы сыграть, но довлеет шлейф прошлых ролей. Я попросил посмотреть Егора Бероева. Когда-то он был одним из первых, кто прочел мой роман, и тогда же взял с меня обещание, что, если когда-нибудь его экранизируют, главного героя сыграет он. Я сдержал обещание.

– Кстати, Бероев играл Фандорина в экранизации романа вашего «учителя» Акунина.

– Кстати, да. Это действительно забавное совпадение. Егор ведь играл в «Турецком гамбите».

– Бероев – востребованный артист. Он легко согласился на условия продюсеров?

– Егор – человек, знающий себе цену, уважающий свой труд. Поэтому я его прекрасно понимаю. Я, когда работал адвокатом, тоже не бежал по первому зову какого-нибудь клиента. Хотя есть такие ситуации, когда надо бежать и спасать. И все равно я уважаю свою профессию, уважаю себя. Есть определенный порядок, надо обсудить детали…

– Обсудить гонорар.

– В том числе, потому что бесплатно никто не работает, бесплатный труд запрещен.

В какой-то степени нам повезло – два года назад, когда мы начали снимать, случился кризис. И мы снимали всё в два-три раза дешевле. Гонорары упали, все тут же стали соглашаться.

КГБ мне мешал

– Работа адвоката сродни актерской. Актерам интересней играть отрицательных персонажей, а адвокатам – защищать преступников.

– Очень часто адвокатов за это подвергают критике. А кто сказал, что этот человек преступник? Во-первых, право на защиту имеют все. Во-вторых, адвокат специально и существует для защиты. Законом обусловлено его существование именно для того, чтобы защищать всех, вне зависимости от того, что сотворил человек.

Давайте уберем адвоката. Маньяков и серийных убийц не защищать! Возможно такое? Нет. Потому что не будет системы правосудия, она просто развалится. Не случайно адвокатов сравнивают с хирургами. Врач должен оказывать помощь всем. Он не может сказать: «Это бандит, не буду я его лечить. Пусть сдохнет!» Он давал клятву и должен помогать всем. Я встречал людей, которые сами себя оговаривали, порой умышленно. Кто-то брал вину на себя за деньги, кто-то брал вину за несовершенное преступление, дабы скрыть другое, кто-то просто от отчаяния оговаривал себя, кто-то под давлением следствия. У нас, когда я начинал работать, пытки, извините, были обычным явлением.

– А сейчас их разве нет?

– Наверное, есть, только в несколько ином состоянии. В начале девяностых били не стесняясь. У меня был приятель, которого милиционеры подвешивали на дыбе и били по почкам дубинками. Выбивали показания… Ну, сейчас-то не бьют так, не подвешивают.

– Не уверена.

– Возможно, где-то и есть, скорее всего как исключение, как ЧП. Сейчас по-другому действуют.

– Бьют так, что синяков не остается?

– Скорее применяют психическое или психологическое давление, которое, по сути, тоже является пыткой.

 – У вас очень правильное образование – Высшая школа КГБ. В нашей политической ситуации – это бонус.

– А еще я закончил Школу права Питсбургского университета. Так в чем бонус-то?

– Наши руководители тоже относятся к этому ведомству.

– Уточняю: один из руководителей. И что?

– Вам не кажется, что упоминание КГБ в своем резюме в данной ситуации и есть бонус?

– Образование – всегда плюс для карьеры. Хорошее образование – еще больший плюс. Закончив Высшую школу КГБ, я ушел на вольные хлеба работать юристом, ни дня не отработав в органах. После двух лет работы «в поле» стал адвокатом. Да, пожалуй, я был исключением. Меня не хотели принимать в Московскую городскую коллегию адвокатов с таким «бонусом».

– Почему?

– Потому что.

– Говорят, бывших разведчиков не бывает…

– Может быть. Я не знаю, чего они боялись – меня, образования или еще чего. Девять месяцев я собирал и подавал документы, потом еще экзамены держал. У меня характеристики требовали с третьего курса, с пятого. Чтобы посмотреть, как учился, чем занимался. Было собеседование сложное. 15 человек в комиссии, каждый задает свой вопрос. Думайте что хотите, но факт медицинский – я был первым выпускником вот такого заведения, принятым в коллегию адвокатов в 1993 году.

– А когда я трудоустраивалась в адвокатуру, меня спрашивали одно – кто я по национальности. По их понятию, русская в этот коллектив не вписывалась.

– У меня тоже есть товарищ, который меня все спрашивал: «Павел Алексеевич, ну признайся, ты же еврей?» «Что, адвокат не может быть русским?» – «Не может». У меня есть книжка, написанная в 1999 году, «Левосудие для всех». В ней есть глава «Самая адвокатская национальность». Я хотел отразить то, что спросили вас и меня. Написал так, чтобы никого не обидеть. Для начала взял эпиграфом стихи Игоря Губермана: «Еврей не худшее созданье меж божьих творческих работ. Он и загадка мирозданья, и миф его, и анекдот». А на самом деле это книга анекдотов про адвокатов.

– Получается, есть некий национальный флёр у вашей профессии.

– Не знаю, наверно, так сложилось исторически. Но я на себе этого никогда не чувствовал.

«Сиротпром»

– Сейчас начинают говорить, что опека – это ювенальная технология.

– Это заблуждение и чушь. Тогда и школу можно назвать ювенальной технологией. Опека должна помогать ребенку реализовывать свои права, но в том случае, если они нарушаются. Всё. Не более того. Она не должна выходить за рамки своих полномочий и заниматься отбором детей без решения суда. Тем более выполнять план по «сиротпрому». Уполномоченные по правам ребенка и я, в частности, боремся против этого. Фактически мы созданы для того, чтобы контролировать опеку. Ведь сколько таких случаев, когда опека приходит и забирает детей из семьи.

– А когда опека не замечает, что творится у нее под носом?

– Или так. У нас ведь из крайности в крайность: забирают ребенка за то, что ремонта нет в квартире, или за то, что гулять его не отпустили и конфет не дали. А на очевидные проблемы реально неблагополучных семей закрывают глаза.

– Как вы думаете, ребенку лучше с родителями-алкоголиками или в детдоме?

– Хорошо детям с родителями. Только таких родителей обязательно надо лечить, приводить в чувство. И заниматься этим должно не государство в лице федеральных органов, а муниципалитеты и общественность. Я же не просто так говорю. Побывав в 64 регионах за полтора года, сам лично ножками прошел 805 детдомов и других учреждений. Есть регионы, такие как Курск, где при главе муниципалитета есть некий общественный совет, в который входят журналист, директор школы, участковый милиционер, врач-нарколог, бизнесмен. Их объединили для оказания помощи неблагополучным семьям.

А еще в 2003 году в Тюмени Сергей Собянин создал систему, когда каждая из таких семей состояла на учете в муниципалитете. Я видел результаты его работы. Выездная бригада в Тюмени поехала к пьющей семье. Нарколог предлагает пьянице лечиться. Если он пролечится добровольно, ему дадут две коровы, десять гусей. Чтобы было чем на хлеб себе и детям заработать. Эффективность очень большая... От губернатора зависит всё. Так что решать вопросы детства под силу регионам, а не Кремлю.

– Собянин – образец для подражания?

– А почему нет? Некоторые начинают говорить: «Ой, что вы там рассказываете о нефтедобывающем регионе! Они богатые». Да при чем тут это! А вы сидите на дотациях и получаете их быстрее и больше. У нас нет нищих регионов. Те, кто не добывает – получают из бюджета. У нас есть нищие духом руководители!

Золотой середины не бывает

– Вы сейчас едете в Норвегию на конференцию «Дети и насилие». В Норвегии детей-то нельзя бить.

– Их и у нас бить нельзя.

– Некоторые считают, что ремень – самая действенная мера воспитания.

– Секундочку! В каком законе написано, что можно бить детей? Есть страны, где можно. Например, в Британии долгое время был закон о шлепках. Там прописывалось, где, как, с какой силой можно «воспитывать» детей. Но он уже отменен.

Вопрос в другом: как разграничить – шлепнул ты ребенка или ударил? Очень просто. На это отвечает Уголовный кодекс, который гласит, что есть преступление, а что нет. Легкие телесные повреждения, истязания, побои, менее тяжкие, тяжкие. У нас не бывает золотой середины. У нас всегда крайности. Нам только разреши, так тут же – хрясь его табуреткой по голове. А в другой раз ребенка мамаша 11 раз ножом ударила. «Не ест, сука, понимаешь?» – говорит мне пьяница-мать в Москве. А девочке 10 месяцев!

– В таких ситуациях жалеешь, что у нас отменили смертную казнь.

– Как вы заговорили! А вам рассказать, как у нас детей в окно выбрасывают или в кроватках забивают насмерть? Можно бить детей? Вот об этом надо рассказывать и показывать, а не рассуждать про шлепки. В Челябинске пришел отчим с работы и забил насмерть четырехлетнего ребенка, потому что тот не спал. А отчиму самому всего 28 лет.

Еще один громкий случай – Никита Чемезов из Иркутской области. Родная мать два года смотрела, как сожитель истязал ребенка. Сначала тушил об ребенка сигареты. Тот привык. Начал его бить, проломил голову. Я был у Никиты. Через две недели он умер. Не понимаю, как это возможно. Двухлетний малыш. У меня у самого двухлетний сын. И вот я прихожу к этой матери, допустившей, чтоб мразь убила ее ребенка, спрашиваю: «Как ты допустила?!» Отвечает: «Боялась, что он от меня уйдет»…

– А случаи, когда у русских матерей отбирают детей в Финляндии, во Франции?

– Ой, как страшно в Финляндии отбирают детей! Ой, во Франции разлучают! Да что вы слушаете! Дыма без огня не бывает. Был я в Финляндии и видел разные материалы на эту тему. Ребенок пришел в садик, а у него на лице синяк размером с ладонь. Что бы вы сделали на месте воспитательницы?

– Позвонила в полицию.

– И они сделали то же самое. А когда на детской спине отпечаталась пряжка от ремня? Это что, не доказательства рукоприкладства? В деле Инги Ранталы тоже много чего. Мне стоило многих трудов убедить финские власти отдать матери ребенка, чисто по-человечески уговаривал. Зато в Финляндии организовали ведомство, занимающееся делами детей. Не хотите, чтобы у вас отбирали детей? Живите по закону, по совести – и все у вас будет хорошо.