Данила Козловский: Я давно уже питерский житель

Уехал в кадетский корпус в десять лет

– Данила, ты москвич, переехавший в Питер. Давно это случилось?
– Уже больше половины жизни прошло здесь. Я уехал в кадетский корпус, когда мне было десять лет. Или около того: я с шестого класса учился в Кронштадте.

– Ты же не один из семьи туда поступил? Твой брат тоже там учился…
– Даже два брата. Мы трое были совсем не молодцы. Безобразничали много. На семейном совете мама и отчим решили, что нам надо активно прививать дисциплину. А у моего отчима отец был генералом. Он сказал, что в Кронштадте открылся кадетский корпус. Меня как самого послушного собирались оставить в Москве, но я взбунтовался. В Москве без братьев – это не жизнь! Мама уговаривала остаться, но потом отпустила. Братьев моих в итоге отчислили. Они делали все, чтобы это произошло. Особенно старший.

– У вас какая разница в возрасте?
– Два года. Родители потом отдали его в суворовское училище, откуда он тоже вылетел. А я – закончил. Не знаю, почему. Дурак был. Ведь как у нас сейчас принято? Если ты что-то хорошо делаешь – тебя дураком считают. Если ты учишься – ты ботаник. Если ведешь себя прилично – ты жополиз. Я спрашивал начальство в корпусе: «Нужно что-то сделать?» Меня уже поганой метлой гнали на футбольное поле: «Иди поиграй». Классе в восьмом у меня пропало желание без конца что-то делать. Хватит, думаю, пионерства. Пора заняться собой…

– А почему в театральный институт пошел?
– Я с детства подпевал и пританцовывал. В кадетском корпусе пытался КВН устраивать. Мы дали одно представление, где критиковали начальство, после чего нас прикрыли. Интуитивно я тяготел к актерской профессии и не удивился, когда мама сказала мне, что надо идти к Додину…

– Не было желания вернуться в Москву? Тем более если с театром решил связаться...
– Нет, не было. Хотя на самом деле я очень люблю Москву. Первые годы жизни в Кронштадте из меня страшно лез комплекс «своего места».

– Это что значит?
– Ну, это когда ты по-детски сравниваешь место, в котором ты привык жить, с местом, куда тебя забросили обстоятельства, и начинаешь искусственно находить в нем какие-то минусы. Это самозащита. Легко, когда есть нечто, на что ты можешь переключить свой гнев, свое недовольство, чтобы психологически разрядиться…

– А сейчас тебе комфортно в Питере?
– Мне везде не очень комфортно. Потому что я увлекаюсь теми местами, в которых бываю. Петербург вдохновляет меня и очень ограничивает. Мне помогает ощущение того, что это место на краю, что можно сесть в машину и быстро уехать в Европу. Распорядок обычно не позволяет, но ощущение есть.

Артист должен уметь все

– Ты не думал, что Петербург – это вечно второй город? И в театральном смысле тоже?
– Если честно, я по театрам очень мало ходил, когда учился. Не было свободного времени. Мы четыре с половиной года работали с «Жизнью и судьбой» Гроссмана, на последнем курсе ездили в Освенцим и Норильск, на места немецких и советских лагерей. Со стороны это может показаться сумасшествием, но так уж Лев Абрамович работает. Я чувствую родство с Малым драматическим. Я знаю, что это значительное явление. Слава Богу, не я это сказал и не я это подтверждал, но это так и есть. О каком делении на первых и вторых тут можно говорить?

– Когда ты, юноша с военной выправкой, пришел в академию после кадетского корпуса, тебя не использовали в характерных ролях – офицеры там всякие, красавцы в форме?
– Нет, что ты. Дисциплина, которую мне дал корпус, в академии пригодилась. Все прочее пришлось оставить в прошлой жизни. Выправка – дело десятое. Нас учили, что артист должен уметь делать все: бегать, прыгать, жонглировать, танцевать, кататься на одном колесе и ходить по воздуху. А о том, что есть герои и есть характеры, никто даже не вспоминал. Если спектакли МДТ увидишь, все станет ясно. У нас такого деления нет…

– Я видел «Короля Лира», где ты занят. У тебя нет ощущения, что спектакль плохо приняли, ханжески отнеслись к сценам, где мужчины обнажаются на сцене?
– Даже если ругают, значит, уже как-то приняли. За границей реакция более уважительная. Мы играли «Короля Лира» в Англии, а это сам понимаешь... Зал встретил нас таким доверием и вниманием! А здесь люди часто приходят в театр, уже поставив перед собой барьер. Ты упоминаешь сцену бури, где Лир кричит всем: «Разоблачайтесь!» На одном из представлений какая-то женщина крикнула из зала: «Мужики, наденьте штаны!» В зале поднялся ропот – в ответ на крик, а не потому, что мы все еще без штанов. Хамство все-таки далеко не всех устраивает. Помню, в Лондоне на спектакль пришла арабская семья, и была женщина в чадре. И когда я начал раздеваться, превращаться в животное, в Бедного Тома, она вскрикнула и тут же запнулась. Даже если голый мужчина – это удар для нее, она сумела себя преодолеть…

Это мерзкое слово «кастинг»

– У тебя первая роль в кино была в «Гарпастуме» у Германа-младшего. Как ты попал туда?
– К нам на курс приходила ассистентка Германа и фотографировала. Потом кого-то, меня в том числе, отобрали на пробы. Сейчас это называется мерзким словом «кастинг». Алексей Алексеевич Герман посмотрел фотки и мою, говорят, просто отбросил. А когда пробы увидел, то позвал. Я был с курсом в Милане, это была первая зарубежная поездка. Я вернулся и сразу побежал на студию. Были очередные пробы, какие-то чудовищные и устрашающие. А потом недели три ходил на «Ленфильм», как на работу, и ни о чем не думал. И вдруг меня как-то догоняет ассистентка и говорит: «Даня, Алексей Алексеевич забыл сказать, что вы утверждены!» Я шел по проспекту, в ушах у меня был плейер, я пел и танцевал. Потом Герман узнал, что я просил Льва Абрамовича меня отпустить, а сценарий не показал. «Ну, ты что?» – говорит. И поехал сам. Вообще, легенда о том, что Додин не отпускает, несправедлива. Когда я показывал ему сценарий «Мишени» – это первый фильм Зельдовича после «Москвы», тоже сделанный с Сорокиным, – то услышал в ответ: «Это литература. Надо сниматься».

– А патриотический боевик «Мы из будущего» – это тоже литература?
– Слушай, давай отделять мух от котлет. Это даже не сценарий. Была идея, которая меня увлекла, и я согласился. Все, что осталось в фильме – это на 90% переделки. А за свою работу я отвечаю. «Гарпастум» и «Мишень» – это фильмы с подходом, «Мы из будущего» – просто развлечение.

– Скоро выйдет фильм «Весельчаки», где ты снялся. Это картина о трансвеститах, так ведь?
– Это фильм о людях. Фильмов о таких людях у нас еще не было. Мы ведь пока не готовы разбираться, кто они, как живут. Мы сразу говорим, что это, дескать, фу. Или что нам плевать. А на самом деле мы просто видим другое и боимся. Вот с этим страхом фильм и пытается бороться…