Дмитрий Быков: Душевная подлость и конец героя нашего безвременья
Появись сегодня поэт, типологически сходный с Лермонтовым – как Гумилев в начале века, достаточно сравнить «Мика» и «Мцыри», да и биографии во многом рифмуются, – он и кончил бы, как Гумилев
Лермонтова, конечно, почтили по случаю двухсотлетия, но сдержанно: слишком много фактов, не вписывающихся в современный канон.
Профессиональные патриоты, дошедшие за последний год до градуса подлинного безумия, традиционно постановили, что стихов «Прощай, немытая Россия» Лермонтов не писал, потому что писать не мог. Некоторых обстоятельств его биографии никак не сотрешь: сам признавался, что «ни слава, купленная кровью, ни полный гордого доверия покой, ни темной старины заветные преданья» к его патриотизму не имели отношения, а любил он, к примеру, «дрожащие огни печальных деревень» (есть ли во всей русской поэзии более музыкальная строчка и кто не повторял ее, стоя у окна поезда?).
Николай I – царь-рыцарь, как его нынче называют, и общеизвестный кумир нынешнего правителя – проводил поэта словами «собаке собачья смерть», что не понравилось даже его дочери, великой княгине Марье Николаевне. Известно его письмо жене, в котором он ругает «Героя нашего времени»: он-то думал, что автор исправляется и что героем нашего времени будет Максим Максимыч, ан вот как все обернулось.
Не станем говорить о причинах последней роковой ссылки, из которой сам Лермонтов не чаял вернуться, о спасительной отставке, которой он просил и не получил, о финальных строчках стихотворения «Смерть поэта», содержащих в себе вневременной портрет практически любой российской власти.
Появись сегодня поэт, типологически сходный с Лермонтовым – как Гумилев в начале века, достаточно сравнить «Мика» и «Мцыри», да и биографии во многом рифмуются, – он и кончил бы, как Гумилев: поэт этого типа готов жертвовать собою ради Отечества, а не ради превосходительства.
[:image:]
Безвременье не благоприятствует литературе, потому что требует душевной подлости, а с подлостью в душе много ли напишешь? Вот и приходится ехать либо на Кавказ, либо в Африку; важно, что Лермонтов, в отличие от своего дальнего родственника по шотландской линии, великого колонизатора Киплинга, ехал к угрюмым племенам не учить, а учиться, ислам ему был ближе христианства, в чем он сам признавался; это тоже мешает сегодня лермонтовской канонизации.
Спорить о том, какова была бы дальнейшая судьба Лермонтова, не случись дуэли с надутым дураком Мартыновым (надутые дураки, как показывает практика, бывают опасней злобных интриганов), – занятие бессмысленное.
Не исключено, что он подался бы сегодня в Новороссию – подальше от безвременья, в надежде хоть на какое-то реальное дело, да и «дикая сотня», командование которой он принял от Дорохова, была по составу и духу близка к добровольцам ДНР. Но проявляемые им чудеса храбрости диктовались все тем же вечным желанием – чтобы скорей убили; и трудно сомневаться, что он не добился бы этого и в наше время. Герой безвременья кончает жизнь только так.
