Валерий Тодоровский: Нарыв в России больше не осознается как нарыв!

Валерий Тодоровский с 1991 года (с «Любви») казался мне самым талантливым режиссером своего поколения – и, может быть, не только в России. И за двадцать два года, прошедшие с тех пор, я этого мнения не изменил.

Тодоровский снял довольно много – «Страна глухих», «Тиски», «Стиляги», «Мой сводный брат Франкенштейн», «Любовник» – и спродюсировал еще больше. Только что он закончил 12-серийную сагу «Оттепель» – трагикомедию о советской богеме начала шестидесятых. В прошлом году ему исполнилось 50. Несмотря на все эти достижения, мне по-прежнему кажется, что его главная картина впереди.

Человек боится реальности

– У тебя нет ощущения, что сегодня в России нельзя снять фильм про жизнь? Нормальное реалистическое кино вроде «Странной женщины», где ты в 15 лет дебютировал?

– Неплохой был фильм, я там играл сына главной героини. Говнючка такого.

– Но сейчас ты не снимешь социальное кино.

– Запроса нет. Реалистическое кино, может быть, вообще закончилось – или по крайней мере ушло в подполье? Я не исключаю, что оно оттуда вылезет, снова станет мейнстримом, но пока его место на фестивалях или в Интернете. В кинотеатр ради него никто не пойдет. И скажу тебе честно: смотреть фестивальное кино стало тяжелой работой. Я недавно просмотрел три арт­хаусных фильма подряд, якобы про жизнь, и как раз жить-то мне и расхотелось.
 

– Ну, «Любовь» Ханеке ты наверняка посмотрел. Хотя бы для сравнения с собственной «Любовью».

– Посмотрел. Мощно. Это тоже, конечно, не для всех, но Ханеке снимает фестивальное кино по крайней мере со страстью. С диким желанием просто ткнуть зрителя носом – вот, это будет с тобой, будет старость, будет болезнь, смотри, не говори, что тебя не предупреждали! Страсть спасает.

– Ты не думал снять «Любовь-2» лет через 30, когда герои тоже будут стариками?

– А что, идея. Женя Миронов активно снимается, Наташа Петрова снимает – она режиссер теперь… Но вот будет ли тогда такое кино?

Я понимаю это беспокойство – слом действительно произошел громадный, он еще не осознан. Сегодняшний зритель – не только в России – ничего про себя понимать не хочет. Он панически боится вторжения реальности даже в собственную жизнь, не то что в кино. Жизнь ведь еще не реальность. Жизнь – это быт, повседневность, рутина. А реальность – это когда в нее вторглась история, большое событие, любовь, в конце концов... И человек заслоняется от этого двумя руками! Если же ему еще и в кино начнут рассказывать про его проблемы – он побежит оттуда стремглав, что мы и наблюдаем.

Кино ушло в жанр, в сказку. Очень возможно, что есть два мира – в России их разделение особенно заметно: страна, которая за окном, и страна, которая в Интернете. Та, что в Интернете, – готова думать и смотреть серьезное, но согласись, что интернет-просмотр – другой жанр. Это не то кино, которое становится праздником, на которое ты идешь с девушкой и/или пивом.

Вскрывать нарыв – то еще удовольствие

– Подожди, но ведь «Астенический синдром» Муратовой, скажем, – хоть он и тычет человеку в лицо эту самую гнусную реальность, – вызывал облегчение, даже хохот. Было ощущение вскрытого нарыва.

– Но, во-первых, вскрывать нарыв – ничего особенно приятного, что для врача, что для пациента. А во-вторых, сегодня феноменальная эпоха: нарыв не осознается как нарыв! Человек считает себя нормальным, зачем ему скальпель? Кино перестало быть зеркалом реальности и стало ее творцом, окончательно эту черту провел «Аватар», собравший в России сто миллионов долларов. Никто вообще не верил, что в России можно делать такие сборы! Кстати, в какой-то момент самым своим важным фильмом я считал именно «Сводного брата Франкенштейна». Мне казалось, я говорю там зрителю о самых важных вещах. И это был мой самый ощутимый провал в прокате – фильм шел три дня, практически не собирая залов. И прокатчики не удивлялись, их скорее удивляло, что я ждал чего-то другого.

– Между тем в Сети это самая скачиваемая твоя картина.

– Я же говорю: Сеть – другой мир.

– Ну хорошо: в жанровом или сказочном кино Россия сможет догнать остальных?

– Прежде всего: что значит – догнать мир? Мир давно лег под Голливуд, не конкурирует с ним. Европа уж точно. Исключение – Франция. Мы по крайней мере бросаем вызов: давайте попробуем делать свое. За последние два-три года процент хороших фильмов вырос в разы. Их было бы еще больше, если бы не потерянное поколение, которое не сумело получить базовые навыки в девяностые. Здесь – провал. Но уже сегодня Россия делает вполне качественные блокбастеры. «Шпион», скажем.

– Согласен.

– Только что вышло «Метро» – я не успел посмотреть, но люди, которым я доверяю, говорят: вполне голливудского уровня блокбастер с хорошо прописанными характерами. Я, кстати, думаю, что это и будет наше ноу-хау – характеры, психологизм, мы это унаследовали от советской школы. Но чтобы снимать такое кино, нужны в принципе два условия: профессионалы и деньги. Профессионалы появились. Деньги в стране есть. А это не последний вопрос: съемка все-таки остается дорогим удовольствием. По крайней мере пока.

– Пока – в том смысле, что скоро кино можно будет рисовать на компьютере?

– Когда-нибудь, в обозримом будущем – да, процесс может за этот счет удешевиться. Но пока технологии требуют денег и нескольких месяцев работы огромной команды. Взорвать самолет в компьютере пока ненамного дешевле, чем сделать это в реале. Развиваются эти технологии стремительно, но не дешевеют отнюдь.

Советский Союз – искусственная страна

– Тебе не кажется, что СССР у нас все-таки еще впереди?

– В каком смысле?

– В том, что мы откатились назад. И если хотим идти вперед, нам придется его миновать снова.

– В профессиональном отношении мы откатились безусловно, но в остальном... Ты же сам понимаешь: это была искусственная, изолированная страна. В ней люди действительно могли пять часов стоять на морозе в очереди за книжкой или менять на эту книжку с трудом собранные двадцать кило макулатуры. А будь это открытая страна, куда свободно попадал бы тот же Голливуд с большими рекламными бюджетами, – сильно сомневаюсь, что «Странная женщина» выдержала бы тут конкуренцию с жанровым кино. Правда, и само это жанровое кино было бы другое – но сомневаюсь, что СССР с упоением смотрел бы серьезные американские картины. Максимальные сборы тут делали «Есения» и «Большие гонки».

– Ну, изоляционизм вернуть никогда не поздно...

– Железный занавес – вряд ли. Даже у гораздо меньших стран получается с трудом.
 

– А ты посмотрел «Операцию «Арго», которая с таким шумом награждается в Штатах?

– Посмотрел.

– Тебе не кажется, что это хороший советский патриотический фильм, с местными примочками и приемами семидесятых?

– Э, нет, телега впереди лошади. Это хорошее советское кино было голливудским по корням и приемам.

– Да ладно.

– Да серьезно! Сталин этим очень вдумчиво занимался. Эйзенштейн, Александров, Ильф и Петров – все ездили учиться в Штаты, а сколько оттуда приехало техники? Все чертежи кранов, осветительные приборы – всё заимствовалось, Голливуд ни из чего не делал военной тайны. Тот же Райзман – абсолютно американский режиссер! Да что Райзман – «Операция «С Новым годом» Германа по классически голливудскому сценарию Володарского, это что такое? Типичная голливудская схема военного триллера, противостояние двух сильных героев в экстремальной обстановке, только снято в манере советского авторского кино. Вся советская кинодраматургия – Габрилович, Володарский, Дунский и Фрид, которые вообще считали американское кино своей главной школой...

– Фрид говорил, что это кино на него повлияло больше, чем лагерный опыт.

– Конечно! И во многом они выдержали этот опыт, потому что их идеалом был американский герой-индивидуалист.

Мода шестидесятых – уводить беременных

– Ты много продюсировал в последнее время – больше, чем снимал. Продюсерство – это шаг вперед по сравнению с режиссурой или…

– Шаг в сторону. У меня своя теория на этот счет. У ребенка есть папа и мама – сценарист и режиссер, и есть няня, которая ему иногда даже ближе родителей. Продюсер – няня. У продюсерства свои плюсы – есть кино, которое я бы хотел сделать, но не смогу. Экшен типа «Охоты на пиранью». Я хочу, чтобы это было, хочу быть к этому причастен, но снять не возьмусь – снял в результате руками Андрея Кавуна, и все получилось, по-моему. Вообще от чужого лица говорить проще. Но я на «Оттепели» понял, что при всей нервозности режиссерской профессии она нравится мне больше. Это веселей, я буду сейчас больше снимать.

– Вот ты снял «Оттепель»...

– Это был ад. 12 серий за 4 месяца можно снять, только полностью отключив сознание.

– Но про тебя же писали: «Тодоровский снимет гениальное кино, когда отключит мозг».

– Нет, до конца отключить не удалось. Что получилось – посмотрим скорее всего осенью. Я сейчас доделываю шумы, дописывается музыка, в сентябре перевяжу ленточкой и положу на стол Константину Эрнсту. А что он будет делать – пока не знаю.

– Как, по-твоему, киномир сильно изменился с тех пор?

– Несильно. Он вообще не меняется. Я вскоре после «Любви» попал в Штаты, был там на многих голливудских площадках и смотрел, как работают люди. Никакой пресловутой разницы между их техничностью и нашим якобы раздолбайством не увидел. Типажи ровно те же. Киношник – не призвание, не образ жизни, это национальность, особое племя. Я там по лицу мог определить, кто отвечает за кастинг, а кто, допустим, звукооператор: он громко смеется, носит кепку козырьком назад, особым образом курит... Иное дело, что среда начала 60-х была, конечно, романтичней. Я эти шестидесятнические прелести застал в детском, самом впечатлительном возрасте – тогда после съемочного дня могли всю ночь стихи читать и в конце этого чтения увести жену приятеля. Была даже такая странная мода – обязательно уводить беременную жену друга.

– В литературе, как ни странно, это тоже было.

– Была целая серия знаменитых браков, когда беременная красавица уходила к другу мужа, и он воспитывал этого ребенка, а еще чаще бывало, что она потом возвращалась – иногда опять беременная. И все продолжали дружить, вместе работать… В общем, это романтическое было время. Сейчас любви не меньше, но меньше ночного трепа. Пьянство, кажется, на прежнем уровне. Но жизнь в экспедиции мало переменилась – когда ты вывозишь куда-то сорок человек, что им еще делать, как не крутить любовь или пить?

– Ты любишь экспедицию? Потому что Токарева, скажем, как-то призналась, что терпеть этого не может: существовать в гостинице без быта, кругом истерики режиссера или любовные драмы...

– Экспедиция – о! Про это можно долго... Она имеет сильные стороны, как всё на свете: тебя не отвлекает быт, ты уехал от всего, порвал временно все связи, есть ты и работа, и привет. Естественно, все образуют гигантскую семью, небесконфликтную и крепкую. Другой мир. Что-то придумывается на ходу, времени нет, беспрерывные хитрости и поиски решений, и это очень славное состояние. Оно выматывает. Когда я снимал «Стиляг» и четыре месяца не вылезал из Минска – просто не был в Москве вообще, – я затосковал и по городу, и по семье очень серьезно.

– Кстати, о «Стилягах». У тебя нет ощущения, что там мог быть гораздо более мощный финал?

– Какой, интересно?

– Ну, Мэлса все покинули, а он играет один на пустой сцене. Или еще что-нибудь в этом духе: вот комсомолец, активист – пришел к стилягам, таким классово чуждым, и оказался среди них самым настоящим. Все предали молодость, а он, упертый, остался.

– Ну, у меня была придумана концовка помощнее. Фред – уже немолодой, в костюме – идет по Нью-Йорку и видит Мэлса, действительно играющего на саксофоне. Перед ним шляпа стоит, туда мелочь кидают. Сбылась мечта: играет на саксе в Нью-Йорке. В подземном переходе.

– Насколько лучше было бы!

– Ни в коем случае. Там же и так всё есть. Помнишь, Фред ему говорит: в Америке нет стиляг! Помнишь, Полли его пилит: пора взяться за ум! А он не желает, он и так остался один. Но в мюзикле должна быть массовая финальная сцена. Закон жанра. Если ты делаешь героический экшен – нельзя, чтобы победили плохие, а хорошие плакали. Зритель идет испытывать конкретные чувства. По закону мюзикла в финале – хит. Даже в такой драме, как «Кабаре», – все равно Миннелли в финале поет лучшую свою песню на своей любимой сцене. «Стиляги» сделаны по всем законам. И самый большой их успех – то, что ведутся переговоры о постановке их на Бродвее.

– Кто там оценит превращения советских хитов?!

– Понятия не имею. Мне важно, что там заинтересовались.

Пир во время холеры

– Что ты сейчас собираешься делать?

– Идей много, одну могу рассказать. Я со времен ВГИКа мечтал сделать две картины: про стиляг и про холеру в Одессе. Про стиляг сделал. Про холеру – я же отлично помню семидесятый год. То есть помню странной памятью – смутно, но ярко. Это был такой гротеск: город абсолютно закрыли. Ни въехать, ни выехать. Масса разлученных семей, оборванных связей. Трагифарс, пир по время чумы: город почувствовал себя отрезанным и зажил бурно, даже хулигански. Вот про такую Одессу я хочу снять, но это очень трудно.

– А не хочешь ли ты снять триллер? Ты все-таки родился во время «Психо»…

– Да, мама очень хотела его посмотреть и пошла на студию, где его для узкого круга показывали. И как раз в середине начались схватки. Но триллер – это очень трудно. Это нужен идеальный сценарий, и вообще: это единственный жанр, который может быть либо прекрасным, либо никаким. Пугать надо достоверно. Я бы лучше снял малобюджетную социальную драму, попробовав уловить ту самую реальность, которую, по твоим словам, никто не ловит.

– Тебе исполнилось 50…

– Я тихо отметил.

– Почему? Сделал бы ретроспективу…

– Я это ненавижу! Когда на сцене Дома кино сидит юбиляр, а к микрофону выходят люди его хвалить… Нет, мы тихо напились в ресторане в узком кругу.

– Сильно меняется жизнь после 50?

– Ты уже боишься?

– Мне через пять лет, если доживу.

– Бойся, бойся. Правильно. Хотя пять лет – это еще очень долго. А разница вот в чем. До пятидесяти я теоретически знал, что время идет. А сейчас я слышу, как оно тикает.

Справка

1962 – родился в Одессе в семье мэтра кинорежиссуры Петра Тодоровского
1984 – окончил сценарно-киноведческий факультет ВГИКа
1997 – снял картину «Страна глухих», получившую широкую известность
2009 – получил «Нику» за лучший игровой фильм («Стиляги»)
2012 – был доверенным лицом кандидата в президенты Михаила Прохорова

Читайте также

Татьяна Друбич: Я поняла, что Россия мертва

Олег Меньшиков: Женился, чтобы было перед кем быть свиньей

и другие публикации Дмитрия Быкова