Дмитрий Быков: Казаки России - ряженые русские ковбои
Нельзя отнять у людей право поиграть в ролевую игру, если она помогает им смириться с годами унижения и с фактическим истреблением их предков. Но и принимать эту ролевую игру всерьез нельзя тем более: сегодняшнее казачество – всего лишь участники постсоветского карнавала.
«Здесь кубанцы, здесь у них свои законы, здесь они достаточно жесткие ребята, есть полиция работающая, есть казачество» – эти слова губернатора Ткачева широко обсуждаются в России и за границей: неужели у нас действительно завелась территория, на которой действуют не общероссийские, а специальные локальные законы?
Русские ковбои
Мало было Чечни. Между тем понимание Кубани и Дона как территории с особым статусом – далеко не новость: одно время казачество добивалось даже права писать в паспортах национальность «казак». Все читавшие «Тихий Дон» помнят, что русских здесь называли мужиками и не слишком жаловали.
Вопреки этим идеям, казачество – не отдельный этнос, а квинтэссенция, экстракт русских; иное дело, что у элиты с массой традиционно сложные отношения. Не знаю, в какой степени сегодняшнее казачество вправе называться элитой, но когда-то так оно и было. Заметим лишь, что в казачестве – до сих пор претендующем на то, чтобы стать политической силой – сконцентрированы и доведены до абсурда и лучшие, и худшие черты родного народа: картинка та же, только цвета контрастней.
Казачество – не этнос, а сословие, относительно происхождения которого существуют десятки версий: в массе своей это наиболее сильные, самостоятельные и вольнолюбивые жители России, бежавшие от крепостной зависимости. Бежали они, как правило, на рубежи, на неосвоенные земли – туда, где не достанут; в общем, это такие русские ковбои. Не зря ковбойские сапоги – остроносые, чтоб удобней вставлять ногу в стремя – во всем мире называются также «казаки», и именно в них танцуется прославленный казачок.
Почему русская центральная власть терпела эти военизированные поселения, состоявшие в основном из беглецов? Потому что у нее хватало ума понимать: для освоения новых земель и охраны рубежей нужны пассионарии. Это вообще загадка – как в условиях российского социума, всегда более или менее тоталитарного, трудоустроить тех, кто в рабскую пирамиду не встраивается. Нужны ведь и такие люди!
По версии историка Сергея Соловьева, казак – нечто вроде русского самурая: «Между этими людьми находилось много и таких, которые не хотели жить на чужих землях, в зависимости от чужих людей и предпочитали вести воинственную, опасную, но более привольную, разгульную жизнь в степи, на границах и далее». Лев Гумилев полагал, что казаки – остатки Хазарского каганата, смешавшиеся с коренным населением; вероятно, идеологам современного казачества, нередко зараженным самым пещерным антисемитизмом, трудно будет смириться с этой теорией: хазары-то были иудеями!
Казак Ермак Тимофеевич присоединил к России Сибирское ханство – с благословения Ивана Грозного, отлично знавшего, что войско Ермака состоит в значительной степени из беглых преступников.
До конца XVIII века самодержавие терпело даже существование Запорожской Сечи – лишь в 1775 году Екатерина расформировала Запорожское войско из опасений, что туда перекинется пугачевская смута (Пугачев был из яицких казаков, и его восстание было ответом на отъем нескольких коренных привилегий). Часть запорожцев были переселены на Кубань – откуда и возникло кубанское казачество, из которого местное начальство предполагает теперь формировать полицию для разборок с кавказцами.
Донское войско было до конца XVII века независимо и рассматривалось как самостоятельное государство – лишь в 1675 году казаки присягнули Алексею Михайловичу, а с 1721-го стали числиться частью русской армии. Но идея самостоятельности, отделения, независимого Донского правительства владела казачеством с Гражданской войны: Россия пусть разбирается, а мы сами по себе. Гитлер, пообещав казакам независимость, добился перехода на свою сторону более 20.000 казаков и распорядился сформировать из них 1-ю казачью дивизию; он считал казачество потомками готов, а следовательно, ариями.
Большевистское расказачивание
24 января 1919 года – черный день в истории казачества: тогда Совнарком принял декрет «О расказачивании», особенно горячо поддержанный Троцким (он считал казачество наиболее опасной частью контрреволюционного сопротивления: «Казаки – единственная часть русского народа, способная к самоорганизации»). Выселены были целые станицы.
Расказачивание обернулось физическим уничтожением тысяч семей и разорением бесчисленных хозяйств – но уже в 1925 году казачество терской станицы Горячеводская приняло Сталина в почетные казаки и вручило ему соответствующую грамоту, за которую он поблагодарил письмом.
Казалось бы, терское казачество больше всего пострадало именно от Сталина, лично контролировавшего передачу казачьих земель чеченцам, – но казачество быстро поняло, на чьей стороне следует быть, чтобы выжить. Сталина неоднократно потом принимали в почетные казаки – скажем, в 1936 году он был избран почетным казаком-колхозником Северо-Донского округа Азово-Черноморского края.
Тихие доны
«Тихий Дон», казалось, не мог быть разрешен советской властью ни при каких обстоятельствах – но Сталин знал, что делает: книга Шолохова не воспевала казачество, но показывала его глубочайший кризис. Никто толком ни во что не верит, традиции попраны, осталась оболочка – а инстинкт самоистребления, ввергший Россию в Гражданскую войну, оказался у казаков еще острей. Зверство, дикость, накопившаяся ненависть, недоверие к новому, сознание бессмысленности старого – все это в «Тихом Доне» наглядно и точно, и никакой патриархальной идиллии нету даже на первых страницах романа, а уж дальше, когда казачество с равным недоверием и ненавистью встречает красных и белых, надежды не остается вообще.
Казаки были лучшей частью русского этноса – но и самой кичливой, самодовольной, озлобленной его частью; советское же казачество было чистым пропагандистским штампом, ибо в новой структуре социума самостоятельным и вольным людям места не было. Возродить после СССР можно было что угодно – но не казачество: этот институт оказался истреблен. Тем картонней выглядело возрождавшееся с 1990 года донское и кубанское казачество с самошивными мундирами и самодельными орденами.
Нельзя отнять у людей право поиграть в ролевую игру, если она помогает им смириться с годами унижения и с фактическим истреблением их предков. Но и принимать эту ролевую игру всерьез нельзя тем более: сегодняшнее казачество – не прежние вольные стрелки, не жители фронтиров, не опора гвардии, не образцовые хозяева и наилучшие в империи землепашцы, а всего лишь участники постсоветского карнавала.
Казачество любит наиболее отвратительные свои черты – нетерпимость, самовлюбленность, уверенность в собственной особости; звероватость, дикость, презрение к городской культуре – всего этого полно в казачьих изданиях и на казачьих сборищах, но признать эти войска сколько-нибудь серьезной силой не сможет и самый горячий патриот.
Пелевин не раз писал о том, что в советской России кое-что русское уцелело, но в постсоветской – выродилось окончательно: можно поверить при желании в мифологическое изобилие «Кубанских казаков» (и сегодня есть дураки, которые верят), но поверить в постсоветское возрождение ряженого казачества невозможно в принципе. Вот почему это казачество бессильно против криминала (свидетельство тому – Кущёвская), да и против кавказцев, с которыми оно способно лишь заедаться по мелочам. Инородцев надо не «выдавливать», как призывает Ткачев, – их надо либо абсорбировать, либо уж так хозяйничать на своей земле, чтобы не нуждаться в чужой рабочей силе.
Казаки были верными, но независимыми и гордыми слугами престола – в отсутствие престола говорить о казачестве немыслимо. Если же пытаться эксплуатировать худшие стороны современной российской власти, то есть нетерпимость и бескультурье – этого отнюдь не достаточно, чтобы считаться наследниками Тихого Дона, потомками Мелехова.
Казачество нужно стране, когда она развивается: воюет, осваивает новые земли, хозяйствует. Тем, кто больше всего озабочен поддержанием общероссийского болота как оптимального состояния общества, тем, кому рабство важней любой пассионарности, казаки не нужны. Им нужны ряженые. Этих ряженых наше время поставляет в изобилии.
Вот только способны ли они на что-нибудь, кроме как по всякому поводу кричать «Любо!» да угрожать журналистам нагайками?
