Игорь Верник рассказал, как наказывал себя улыбкой
Кто такой Игорь Верник? Вы наверняка скажете: человек-праздник, любимец женщин, обладатель фирменной, голливудской улыбки. Игорь и правда сначала улыбнулся – когда проверил удостоверение, точно ли я из «Собеседника». Хотя мало ли к нему, свободному и знаменитому, липнет собеседниц...
Кто такой Игорь Верник? Вы наверняка скажете: человек-праздник, любимец женщин, обладатель фирменной, голливудской улыбки. Игорь и правда сначала улыбнулся – когда проверил удостоверение, точно ли я из «Собеседника». Хотя мало ли к нему, свободному и знаменитому, липнет собеседниц...
То, что Верник нарасхват, и так понятно: театр, кино, сериалы, мероприятия, куда зовут ведущим. Сначала он назначил встречу в одном месте, потом – в другом, а появился вообще с третьей стороны. Выглядел заморенным. «Вел бои на автовыживание, – объяснил он. И попросил: – Дайте три минуты, я приду в себя. Вот увидите». И актер... заснул!
Прошло три, четыре, пять минут. Я ждала. Не будить же звезду! На шестой в кафе упала вилка, Игорь очнулся. И был свеж, как заказанный им в салате огурец.
Хотел бы расчетвериться
– Сегодня суббота. У всех нормальных людей выходной. А вы что?
– А я уже много лет не помню, как календарь делится на выходные, рабочие, праздничные дни. Если вы меня спросите, какое сегодня число, смогу ответить не сразу.
Но последний год все-таки стал, подобно барону Мюнхгаузену, за волосы тащить себя из этого водоворота в другую жизнь, где нет работы, бега, бесконечной необходимости принимать решения, огромного количества людей, где есть возможность сесть, посмотреть по сторонам и никуда не спешить. И думать лишь о том, как прекрасно ни о чем не думать. И выключив звук на телефоне, положить его экраном вниз, чтобы не иметь соблазна увидеть, кто звонит...
– Усталость дает знать?
– Усталость даже не физическая, а моральная. Но это не столько усталость... Вот вы мне дали сейчас сколько минут? Пять? Десять? И я могу говорить, полон сил, прекрасно себя чувствую. а еще недавно у меня не было для этого внутренней энергии. Я научился быстро восстанавливаться. Могу прийти куда-то и быть в таком состоянии, когда не понимаешь не то что, как общаться с людьми, а кто ты. Тогда я запираюсь, прошу ко мне не входить, и через 15 минут жизнь возвращается в каждую клеточку организма.
Для мужчины, для человека большое счастье – заниматься любимым делом. Но в этом и гигантское коварство. Потому что, стремясь получить от работы максимум удовольствия, ты пропускаешь что-то другое. А туда, может быть, тоже стоит ходить, стоит узнавать, этим тоже стоит заниматься... Короче, если вернуться к сказкам, то, помню, какому-то герою (по-моему, Аладдину) говорили: «Давай уже иди на все четыре стороны». И он шел, расчетверялся из одной точки... В моих стихах про Париж есть такие строчки:
Просыпаюсь и спросонья
Слышу, как скребется мышь.
Я раздвоен, я растроен.
Как же так? А где Париж?
Тут игра слов: я и расстроен, и растроен. Тем не менее расчетвериться, черт возьми, не удается! Нельзя одновременно оказаться в четырех местах. А хотелось бы!
Не нужно всем нравиться
– Я вам еще вот в чем сочувствую. Ведь в каждом интервью спрашивают про улыбку. Вы всю жизнь вынуждены доказывать, что в ней не весь Верник, что есть и другой...
– Вы знаете, когда впервые о моей улыбке заговорили как о чем-то выдающемся, я был очень удивлен. Я же с ней родился, я же с ней жил. Она была частью меня – и все. Но в какой-то момент люди вокруг стали акцентировать на ней внимание. Однажды специально подошел к зеркалу и улыбнулся. Попытался понять, но не понял, что в ней такого уж особенного... Потом я несколько раз сам себя этой улыбкой наказывал.
– Как это?
– Дело было на Одесской киностудии, где я проходил фотопробы к одному фильму. «Вот у вас такая улыбка, – сказали мне. – Сделайте ее, пожалуйста!» Я механически открыл рот, обнажил зубы, но глаза мои при этом были до такой степени чужими тому, что должно было являть собой улыбку, что выражение лица приобрело жуткий оскал. Никакие пробы я, разумеется, не прошел.
Тот случай навсегда стал уроком. Я понял, что дело не в физиологическом строении моей верхней или нижней челюсти. Улыбка заключается в том свете, который (извините, что я это сам про себя говорю) идет из глаз, изнутри меня.
– Представляю, как вас достали намеки на эту тему.
– Сначала я просто пытался объяснить, что улыбка как улыбка, досталась мне от родителей. Со временем бесконечные разговоры об улыбке как главной составляющей моего успеха (типа пришел, улыбнулся – и все о´кей!) стали ужасно заводить. Ёкарный бабай, что значит «улыбнулся»?! Чтобы вы получили то, что получили, мне нужно прежде всего мозгами очень серьезно поработать! И в кино меня тогда часто приглашали на роли людей поверхностных, легко считываемых. Это тоже меня раздражало. Я пытался донести до журналистов, режиссеров, продюсеров, что хочу играть другие роли, что у меня есть душа, которая болит, что мне знакомо одиночество, что я знаю, что такое страдать. Даже настаивал: «Не улыбнусь в этой роли ни разу». Но потом понял, что это неправильно, не надо ломать стереотип. Все равно не смогу всем понравиться. Да это и не нужно.
Сегодня я не хочу никому ничего доказывать. Близкие знают, какой я. Я про себя тоже все знаю.
Меня считают зажравшимся
– Вы много снимаетесь. А можете назвать роль, которую считаете своей визитной карточкой?
– У меня есть несколько ролей, которые я люблю. Например, майор Анохин в картине «Время жестоких». Но сказать, что есть роль, которой я бы хотел подвести итог, не могу.
Олег Табаков, Александр Калягин к моему возрасту сыграли такие роли, что можно было бы уже больше ничего не играть. Не сравниваю себя с большими актерами, но вот что еще хочу сказать. Они жили в то счастливое время, когда кино и спектакли значили больше, чем просто кино и спектакли. Вы понимаете, что это за картина – «Неоконченная пьеса для механического пианино»? Фильм, с которым можно было жить. Сегодня сериал не успеет закончиться, как уже рекламируется следующий. Когда зрителю погрузиться, отжить, посмаковать, подумать? Точно так же некогда и производителям. Я не оправдываюсь и не жалуюсь. Это реальная ситуация, и она не только моя, но и всех актеров.
– Может быть, в том, что вас не снимают так, как вы этого хотите, есть и ваша вина? Хорошо пахнете, одеты с иголочки, веселый. А люди благополучия не прощают.
– Мне очень нравится, как вы ставите этот вопрос. У нас любят страдальцев, юродивых, обделенных. А к тем, кто излучает успех, уверенность, относятся с недоверием. Мол, что-то с ним не так, раз он такой довольный.
Понимаете, мне особо никто ничего не дарил. Да, папа – известный режиссер. И он, как любой отец, мечтал, чтобы я и брат состоялись. Дал нам что мог: образование, первый толчок в жизни. Но дальше нам всего пришлось добиваться самим... Я иногда думаю: «Я же хороший парень. Люблю людей, не могу пройти мимо несправедливости, меня трогает чужая болезнь». Так почему же некоторые удивляются: «А мы не думали, что вы такой! Мы думали, вы совсем другой».
– Зажравшийся?
– Вот откуда это ощущение?
– Вы так выглядите – чересчур независимым.
– В моей независимости нет презрительного отношения к людям, а есть сознание собственного достоинства.
– Ну я и говорю.
– Понимаете, я считаю, что нет ничего невозможного. Меня никто этому не учил, это знание на каком-то генном уровне. Я не понимал, как можно думать, что я не смогу это сделать, как можно в сослагательном наклонении рассуждать, стоит что-то попробовать или нет... Я видел цель, шел и делал.
Возможно, это и отпугивает от меня режиссеров. Мы на съемочной площадке поделены на режиссера, актера, осветителя, администратора. Но все они все равно мужчины. А мужское начало нельзя подмять под определение профессии. И надо быть очень сильным, чтобы иметь рядом с собой сильного человека. Надо быть независимым, чтобы иметь рядом независимого человека. Надо быть самоироничным, чтобы иметь рядом самоироничного человека. Только тогда ты не будешь комплексовать на фоне актерского успеха, а будешь, наоборот, радоваться, смаковать его.
– Таких людей мало?
– Очень немного.
Телевидение и другие соблазны
– Зная, как вы крутитесь, удивляюсь, что почти 30 лет остаетесь в одном театре. Как хватило терпения дождаться главных ролей?
– Я в МХТ имени Чехова не 30, а 27 лет. Но это тоже серьезно. И у меня действительно не всегда были хорошие времена.
Сначала играл в массовке, потом эпизоды – это было вообще счастье. Затем меня ввели в спектакли с Вертинской, Калягиным. Я не думал, в отличие от нынешней молодежи, что нужно получить все и сразу. Помню, как пришел в гости к своим друзьям. Они купили трехкомнатную кооперативную квартиру за 3 тысячи долларов. Я смотрел на нее, как на окно в другой мир, и говорил себе: «У тебя, Игорь, никогда в жизни этого не будет». И эта мысль не доставляла мне ни секунды переживаний. Так устроена жизнь: родители моих приятелей были мидовские. Я знал, что пока буду жить, как и раньше, с папой и мамой. И только потом, через много-много лет, смог прийти куда-то, на что-то претендовать.
У меня были, конечно, соблазны. Очень зазывало телевидение, но я не хотел и не мог уйти из театра, во многом благодаря папе и маме, которые удерживали меня от этого шага.
– Так забавно видеть артистов (даже звезд), которые с замиранием сердца подходят к репертуарной доске театра, где написано, кого на какие спектакли вызывают. Впечатление, что здесь и сейчас решается вся их судьба.
– У моего сына висит на стене расписание его уроков, занятий после уроков, какие-то мои пометки типа «Не забудь про зарядку» и пр. Это свод правил его жизни. У меня есть иллюзия, что Гриша подходит к этой доске и ею руководствуется. Она, правда, вся окружена магнитами, которые мы привозим из разных стран, где бываем. Но так даже веселей.
Так вот расписание репетиций и спектаклей на репертуарной доске – это в каком-то смысле свод правил уже моей жизни. Вокруг него появляются, как магниты, те занятия, которые я успеваю делать параллельно или в свободное время. Магниты цветные, манкие, разные, а расписание на доске – черно-белое. Но есть совершенная магия в этом черно-белом расписании, и я не променяю его ни на что другое.
Читайте также:
