Роковая любовница Марины Цветаевой
Талантливая русская поэтесса Марина Цветаева написала немало стихов, вошедших в золотой фонд русской любовной лирики. Чувственная, тонкая, светлая поэзия. Кто же вдохновлял поэтессу на столь высокое творчество? Имя ее музы – София. Она была ее самой сильной любовью.
Талантливая русская поэтесса Марина Цветаева написала немало стихов, вошедших в золотой фонд русской любовной лирики. Чувственная, тонкая, светлая поэзия. Кто же вдохновлял поэтессу на столь высокое творчество? Имя ее музы – София. Она была ее самой сильной любовью.
И все-таки – что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
Кто не помнит слова этого замечательного романса на стихи Марины Цветаевой. Но мало кто знает, что посвящены они не любимому мужчине, а любимой женщине Софии Парнок.
У этой пары была сводница – Аделаида Герцык, писательница начала прошлого века, так и не снискавшая известности. В ее доме собиралась богема. Почти 40-летняя Аделаида хоть и числилась замужем, но ни от кого не скрывала слабости к хорошеньким девушкам. Среди тех, к кому она испытывала особую страсть, была молодая поэтесса София Парнок. А 23-летняя Марина Цветаева пока ходила лишь в приближенных обожательницах. Они неминуемо должны были встретиться. И это случилось.
За каминной решеткой потрескивал огонь, в воздухе пахло чаем и духами. Всё располагало к неге и страсти. Парнок вошла в гостиную в вязаной черной куртке с крылатым воротником, остановилась, чуть наклоня голову и игриво покусывая пальчик. Она устремила взор на молоденькую женщину с короткими вьющимися светлыми волосами. Эти призывные взгляды не остались незамеченными. Кто-то шутливо сказал: «Знакомьтесь же, господа!» Парнок, пристально глядя в глаза Марине, вложила в ее руку свою. Позже Цветаева тщательно подыскивала слова, чтобы описать поэтическим словом знакомство – «движеньем длинным» и «нежно» в ладони «помедлил осколок льда». Парнок вынула изо рта дымящуюся сигарету и, словно рыцарь, поднесла ей спичку. После выпитой рюмки вина они уже не скрывали своих намерений. «О, будьте моим Орестом!» – молча взывала Марина, ища отклика на лице избранницы. И как она описала сей момент в стихах, выхватила цветок и отдала его Софии. Она растворялась в прищуре ее глубоких глаз и хрипловатом смехе. Дома Марину Цветаеву ждала двухлетняя дочка Ариадна, рожденная от мужа Сергея Эфрона. Впрочем, ждала – это сказано мягко. Мать привязывала малышку к ножке кровати. Боясь темноты, та забивалась подальше – в угол. Тут же шныряли крысы. И это была не просто жестокость. Так Цветаева закаляла характер ребенка, взращивала в дочке «победу путем отказа», любимый ее жизненный принцип. Повзрослев немного, Ариадна писала в дневнике, который ее заставляла вести Цветаева: «Моя мать очень странная. Моя мать совсем не похожа на мать. Матери всегда любуются на своего ребенка и вообще на детей, а Марина маленьких детей не любит…»
Нежные чувства мама Ариадны испытывала к Софии, которую она называла «не женщина и не мальчик». Впрочем, Цветаева сама путалась, как себя идентифицировать в этой связи. Порой в своих стихах она воспринимала именно себя олицетворением активного, мужского начала в отношениях с Парнок и изображала себя пажом, обходительным и льстивым возлюбленным могущественного создания. Несмотря на то, что Цветаева была не очень искушенной в сексуальных утехах, ей удалось отбить Софию у Герцык. Вскоре они вместе уехали подальше от глаз в неизвестном направлении на несколько дней. Близкие сходили с ума, пока парочка наслаждалась обществом друг друга. Вот что писала близкая знакомая Цветаевой Елена Волошина, мать поэта Волошина, подруге: «Вот относительно Марины страшновато: там дело пошло совсем всерьез. Она куда-то с Соней уезжала на несколько дней, держала это в большом секрете… Это всё меня очень смущает и тревожит, но мы не в силах разрушить эти чары».
Цветаева называла Парнок своей музой. И действительно, стихи, что прежде не писались, теперь лились как из рога изобилия. Цветаеву очень бодрила и вдохновляла новизна ощущений. Правда, она не совсем понимала, можно ли называть эти ощущения любовью. Но еще больше захватывало дух, что теперь все «дьявольски наоборот». Их связь уже ни для кого не была секретом. Один из современников поэтессы вспоминал: «Два раза я был приглашен к Римским-Корсаковым на такие очень странные сеансы. Марина Цветаева тогда считалась лесбиянкой, и там, на этих сеансах, я два раза ее видел. Она приходила с поэтом Софией Парнок. Обе сидели в обнимку и вдвоем, по очереди курили одну папиросу». Иногда на свидания с любимой Цветаева брала с собой дочь. Вот что вспоминала Ариадна: «У мамы есть знакомая, Соня Парнок, она тоже пишет стихи, и мы с мамой иногда ходим к ней в гости. Мама читает стихи Соне, Соня читает стихи маме, а я сижу на стуле и жду, когда мне покажут обезьянку. Потому что у Сони есть настоящая живая обезьянка, которая сидит в другой комнате на цепочке». Не дочь, а именно Парнок вдруг пробудила в Цветаевой материнский инстинкт. Она признавалась, что, понимая всю нелепость желания, мечтала иметь от Парнок… ребенка. Увы, но ветреная Софи отнюдь не хранила верность поэтессе. Через год после начала их отношений между ними пробежала тень измены. Их страсть утихла. Некоторые исследователи жизни и творчества Цветаевой уверяют, что Парнок была лишь первой ее женщиной. Имена последующих не растиражированы. Потом Цветаева вновь возвращалась к естественным проявлениям чувств. И к более позднему ребенку – сыну относилась совершенно иначе, чем к дочери. Мура она холила и лелеяла. Он был необычайно умен, образован. В год гибели матери ему исполнилось шестнадцать. В мечтах она видела, что живет с ним на острове, чтобы никто не смог бы встать между ними. Сын и вырос в мире, полностью неприспособленном к окружающей действительности. В последние годы их семья жила в жуткой атмосфере. Сергей Эфрон и сестра Ариадна томились в застенках Лубянки, а матери отказывали даже в работе посудомойкой в столовой Литфонда. Как-то сын крикнул ей в сердцах: «Ну, кого-нибудь из нас вынесут отсюда вперед ногами!» Она только произнесла: «Так что же, по-твоему, мне ничего другого не остается, кроме самоубийства?» Он ответил: «Да, по-моему, ничего другого вам не остается!» К 48 годам она превратилась в измученную старую женщину, которая уже давно не писала стихов. Она все чаще примеряла к себе смерть. Когда ее нашли в петле, сын сказал: «Марина Ивановна правильно все сделала». Мур погиб в 19 лет на фронте в одном из первых же боев.
Наталья Петрова.
