Памятники всем. Как на "Аллее правителей" к Грозному прибавили Сталина

На открытии памятников советским лидерам на «Аллее правителей» побывал корреспондент Sobesednik.ru.

Во дворе здания в Петроверигском переулке Москвы тесновато. Два десятка журналистов, дюжина курсанток и курсантов лет тринадцати и тридцать два правителя России ждали появления нескольких чиновников и депутатов — без них ничего не начинается. Какие-то мужчины поправляют металлическую табличку, на которую указывает палец памятника Ивану Грозному. В «материковой» России Грозному не очень рады, а тут, в резервации, ему вольготно: Грозных во дворе музея военной формы Российского военно-исторического общества (РВИО) сразу два.

— А детям, детям пока что делать? — спрашивает кто-то из сопровождающих курсантов.

— Пускай пока стату́ю посмотрят. — отвечает кто-то из организаторов.

И дети, до того стоявшие в две шеренги у входа во дворик, разбредаются по «Аллее правителей» — смотреть стату́и. Девочки-кадеты в черной форме с белыми бантиками ищут все того же Грозного, но найти его среди тридцати трех правителей нелегко. Наконец им это удаётся, и они, довольные, фотографируются с насаженным на постамент бюстом царя и хихикают.

Представительница РВИО раздаёт бумажки с пресс-релизом, озаглавленным «Справка»:

— По заявленным гостям — Мединский, Церетели, Жириновский, — как будто рекламирует какой-то диковинный товар она. — Что важно: говорим, что Аллея основана Военно-историческим обществом. Этот сквер тоже новый, его раньше в Москве не было.

Во двор вплывает Зураб Церетели — он все эти скульптуры создал. Его сразу же окружают журналисты:

— Вот вы когда работали над этими бюстами, какой ваш был самый любимый, какой показался вам самым интересным из всех персонажей? — вкрадчиво спрашивает один.

Церетели любовно разводит руками, словно пытаясь обнять каждого из тридцати трех правителей:

— Все! Надо мозги художника изучить. Это когда создаёшь, если ты кого-то не уважаешь, не ценишь — ради бога, это не имеет значения. Ты образ создаёшь, творчество создаёшь, внутреннее состояние передаешь.

— А кто из правителей вам больше всего симпатичен? — не унимался журналист.

— Я не мог. Я кого обожаю, люблю и живу — его нету [на аллее]. И нельзя пока делать.

Спросили Церетели и о допустимости возведения памятников палачам:

— Вы откуда это слово придумали? Я был маленький, когда они руководили, играл хорошо и в футбол. Любил мяч. Никто не мешал. Я не политик. И поэтому занимаюсь искусством. И поэтому люди, которые занимались политикой, они очень рано ушли. Я вот верующий человек — и Бог свое делает для России. Я занимаюсь искусством. Вот природа красивая, солнце... Надо на красивое глазами смотреть, на внутреннее состояние человека.

Не ограничившись глядением, на последних словах Церетели потрогал за запястье стоявшую рядом молодую журналистку: «Вот посмотри, какая красотуля».

Воспользовавшись паузой, к Церетели (у которого под пальто оказалась укрыта звезда Героя социалистического труда) в очередной раз подобрался старик с орденами и медалями, в очередной раз отдал честь и пожал руку. 

На вопросе про Сталина стали возмущаться люди из окружения Церетели:

— Что вы лезете, он художник!

— Многие осуждают, да не все!

— Человек произведения искусства создаёт, а не политические.

Церетели тем временем признавался, что не знает, какое горе причинил в том числе грузинам Сталин:

— Не знаю, у меня дедушку тоже расстреляли, но не знаю, был дедушка прав или неправ. Вы такие вопросы задаёте... Поменяйте походку и полюбите землю российскую и человека. Я создал российскую историю!

Заиграл оркестр, и под величественно-балалаечную музыку появился Жириновский. Отпуская шутки про деньги, которые дали Церетели, и про бюст Жириновскому Жириновский продвигался от правителя к правителю и вдруг сказал, что ставить памятники надо всем:

— Пусть «Нуриев» идет, пусть памятники стоят, пусть Серебренников идет в театр и спектакли делает. Должна быть свобода слова.

Церетели и Жириновский пофотографировались на фоне курсанток и приступили ко второму официальному открытию Аллеи. В первый раз, весной, открывали ту ее часть, которая посвящена правителям досоветского периода.

Выступил заместитель Мединского Александр Журавский: он рассказал об историчности момента и непрерывности российской истории. Выступил Зураб Церетели: сказал, что бюста Ельцину нет, потому что «Борису Николаевичу пока рано, он живёт еще». Но обещал-таки ко дню рождения Ельцина, в феврале, установить.

Выступил Станислав Говорухин: сказал, что неправильно говорить «открыть» памятник, правильно говорить “установить” памятник.

Владимир Жириновский порадовался, что в России (не то что в Украине или Америке) всем ставят памятники. Выступила и депутат Госдумы Елена Драпеко — как представитель «Справедливой России»: она заявила, что руководство партии представлено на открытии «не первым лицом, но самым симпатичным» — и ей бурно зааплодировали.

— Каждый из правителей должен помнить, когда он правит, что он окажется на этом столбе — и будет ли это столб позора или славы, зависит от правителя, — продолжила она.

Вскоре началась экскурсия по аллее от научного директора РВИО Михаила Мягкова.

— Я хотел бы, чтобы вы помогли мне провести эту экскурсию, поскольку вы все прекрасно знаете нашу отечественную экскурсию. Мне даже несколько неловко, — засмущался Мягков.

В этот момент у бюста Сталину появилась девушка с плакатом. На плакате была цитата Гумилева, и едва прорывавшимся сквозь треск фотовспышек голосом девушка попыталась рассказать, кто она такая и почему протестует — но ее прервал охранник РВИО. Охранник вырвал плакат, смял его и молча ушел. Но девушка не расстраивалась, потому что рядом находился Дмитрий Цорионов (Энтео), который подал девушке еще один плакат — на этот раз с цитатой из Анны Ахматовой и портретом поэтессы. Рядом вновь возник охранник и вырвал плакат; так повторялось три раза.

Мягков, казалось, нисколько не смущался протестующей девушки и продолжал свою экскурсию, а девушка нисколько не тяготилась присутствием Мягкова и продолжала стоять — правда, переместившись от Сталина к Ленину. Всем было все равно. Видимо, и впрямь: раз памятники (и память) — то всем.