Михаил Задорнов: Я с утра надеваю улыбку, а они – «Армани»
Когда Михаил Николаевич появился на пороге ресторана, он тут же сообщил: «Я ненавижу давать интервью. Делаю исключение. А всё оттого, что надоело отвечать на одни и те же вопросы, типа – ваши планы на будущее»
Когда Михаил Николаевич появился на пороге ресторана, он тут же сообщил: «Я ненавижу давать интервью. Делаю исключение. А всё оттого, что надоело отвечать на одни и те же вопросы, типа – ваши планы на будущее».
В баню с чиновниками
– Ну что ж, Михаил Николаевич, ответьте про планы и начнем разговор на другие темы. Или у вас в принципе не может быть планов на будущее?
– У талантливых людей все происходит спонтанно. Это только у менеджеров есть планы на будущее. Ведь они думают, что то, что им спустили сверху, это и есть их планы. Но они ошибаются.
– А как вам ситуация в столице? Тут ведь тоже после отставки Лужкова, говорят, генеральные планы меняются.
– Да что вы? Ничего особенно не изменится! Все будет то же самое. На место предыдущих придут новые, пока и тех не снимут, а затем следующие.
– Новые – более борзые или более честные?
– Более честных не бывает. Только очень наивные люди верят в доброго дядю, который обязательно все сделает за них, а им работать не придется. Пенсии поднимет, цены снизит. Я уже вышел из этого состояния наивности. Да я в нем и не был. Ну, если только в младенчестве…
– Не обольщались?
– У меня были разумные родители. Они не давали мне заниматься глупостями. Я на выборы не хожу с 1989 года.
– Почему?
– Потому что есть русская народная мудрость: голосуй, не голосуй, все равно получишь… дальше каждый может продолжить эту фразу сам. Все равно получишь того, кого тебе дадут.
– К ситуации со снятием Лужкова и назначением нового мэра тоже относитесь философски?
– Ну конечно. Пускай решают, это их дела. Мне все равно. Я пенсионер. Имею право на троллейбусе ездить бесплатно. И низкий поклон Лужкову за это. Он был хорошим хозяйственником. Многое сделал в Москве очень здорово. Чиновники при нем совмещали глубокие интересы москвичей с еще более глубокими своими интересами. После того как я опубликовал эту фразу, они все перестали со мной разговаривать. До этого мы дружили и даже ходили вместе в баню. Хотя скорей не дружили, а… в романтическое время начала девяностых годов, когда мы еще не знали, что демократия и воровство – одно и то же, мы были в хороших отношениях. И даже Лужков приходил ко мне на концерты, дарил цветы. Порой меня поражала его эрудиция!
– Вы сказали, что ездили на троллейбусе. Давно ли?
– Когда два года назад я получил пенсионное удостоверение, несколько раз проехал на общественном транспорте. Хотелось почувствовать, что и у меня какая-то халява есть.
– Пару раз – и на этом пристрастие к халяве закончилось?
– Ну да. Пускай это будет моей мечтой. А еще я мечтаю увидеть, как наладятся отношения между Латвией и Россией. Они уже начали налаживаться – среди простых людей, но не чиновников. На это, думаю, уйдет лет 50. И я хочу это увидеть. А значит, надо заниматься своим здоровьем, чтобы мне времени хватило.
– Вы верите в то, что юмор продлевает жизнь?
– Конечно. 26 октября исполнилось семь лет, как не стало моего друга Леонида Филатова. Я думаю, что Лёня продержался дольше, чем могло бы быть, именно благодаря своему чувству юмора. Ведь он был очень серьезно болен. Когда мы с ним встречались, то всегда шутили, смеялись…
У нас был творческий вечер под названием «На троих». Три друга – Качан, Филатов, Задорнов читали свои произведения со сцены. Хотя, когда нам было лет по 20, мы на троих занимались совсем другим делом. А за кулисами мы вообще всерьез никогда не разговаривали. Благодаря чувству юмора Лёня только в конце жизни научился не принимать близко к сердцу то, что и не должен в здравом состоянии принимать человек – все рассуждения о политике, о вере в доброго дядю, которого выбрали, но он обманул. Лёня был выше всего этого. Под конец он не суетился мыслями и писал о вечном – о любви. Вы знаете, он чувствовал себя в духовном смысле очень неплохо. А физически – плохо. Но шутил всегда.
– Вы не задумывались, почему человеку достаются такие серьезные болезни?
– Неправильно живет, вот и достаются.
– В чем был не прав Леонид Алексеевич?
– Не мое дело судить, но мне кажется, что его втянули в недостойную творческого человека историю. Творческого человека втянуть легко, потому что он зажигается. Лёню зажгли на всякого рода политические разборки, на разборки с разделом труппы Театра на Таганке. Он очень переживал. От этого выпивал. Ну что греха таить, я тоже выпивал по молодости. Думаю, что Лёня, будучи зажигающимся, выжег себя не на творчество. А когда случилась беда с почками, он стал много писать и перестал заниматься всей той дрянью, которой должны заниматься люди неодаренные. Нельзя Евтушенко торговать нефтью, Филатову – помогать кому-то приобрести здание, Задорнову нельзя идти работать в Газпром.
Мне жаль олигархов
– Вас звали в Газпром?
– Меня звали не только туда, мне даже предлагали баллотироваться на пост президента.
– Шутки ради?
– На полном серьезе, из Вологды пришло предложение. И я им ответил: «Ребята, не лишайте меня возможности быть счастливым человеком». Я ведь жалею наше правительство.
– Почему? У них вроде все хорошо.
– Что значит «все хорошо»? Хорошо – это когда я могу посидеть на пеньке, посмотреть на пчелку и поговорить с муравьем.
– Да это клиника. Пора звонить в Кащенко.
– Да, но только я сплю спокойно, а они нет. Поэтому неизвестно, кому еще в клинику пора. Я с утра улыбку надеваю, а они – «Армани». Разница большая. Мне дешевле!
– Ну, на вас же сейчас «Армани»!
– Правда? Ну, эта майка попала под руку случайно! (Смеется.) Больше, чем политиков, мне жалко только олигархов. Говорят, у Абрамовича на яхте есть противоракетное оружие - это вам не шкаф купе на заказ.
– А вы не верите?
– Не в этом дело. Как я могу не жалеть его после этого? Он живет в таком страхе. Поговаривают, что установка собрана в Германии. Но на этом заводе давно уже работают казахские немцы. Так что полетит она точняк не туда.
– Вы так уверенно говорите о яхте Абрамовича, а сами-то ее видели?
– Этим летом он приезжал в Юрмалу. Полгорода вышло его встречать. Это потрясающе, как наши любят тех, кто их обокрал. Это фантастически рабское мышление толпы. Абрамович вообще стал главным событием на музыкальном фестивале. Собчак даже оговорилась со сцены, представляя Вешнякова: «А теперь – посол России в Латвии Александр Абрамович Вешняков». Тот смущенно ее поправил: «Вообще-то я Альбертович». Собчак решила выкрутиться, но лучше бы она этого не делала: «Ну, мы просто все ждем Абрамовича». А вы тут вроде как мимо проходили.
Абрамович приехал грустным. Все гадали: «Зачем приехал Абрамович?» Пошли слухи, что он хочет что-то купить в Латвии. Один остряк выдвинул предположение, что он хочет купить Латвию.
Минкульт жаднее Михалкова
– Вы открыли в Риге библиотеку имени вашего отца, писателя Николая Задорнова. Ходят слухи, знаменитости вас книгами снабдили.
– На создание библиотеки я потратил 250 тысяч евро, своих. Мебель, аренда дома, зарплаты, книги, ремонт и много еще чего. Сейчас библиотека насчитывает порядка 60 тысяч книг. Многие из них действительно подарены известными людьми. И вот что я заметил: бедный человек приносит свои любимые книги, а богатый – книжки после ремонта.
– Они выкидывают вам то, что им не нужно.
– Да, и при этом думают, что я им в ноги должен падать. Вот, например, один олигарх подарил «Справочник прачечных города Томска» за 1965 год. Ну как после такого подарка я могу к нему относиться? Но поблагодарил от души: «Спасибо, я как раз в Томск собираюсь на гастроли, хоть бельишко выстираю».
Не лучше на их фоне выглядит и Министерство культуры России. Оно подарило… три книжки! Я купил в магазине сантехники полку, которую над раковиной вешают, поставил на нее эти три книжки и надписал: «Дар Министерства культуры». Максим Галкин подарил 40 книг, Сергей Дроботенко – 20, Евгений Евтушенко – 50 книг, Никита Михалков – около полусотни, а Минкульт – 3.
– Это книги из их библиотеки?
– Я просил подарить книги, которые их сформировали. Любимые. Галкин на «Бентли» ездил по московским книжным, выбирал книги. Когда он их прислал в Ригу, мои помощники пришли в восхищение. А еще у нас есть зал гламурного чтива.
– Дарья Донцова?
– Донцова – просто Достоевский по сравнению с тем, что в этом шкафу. «Граф-некрофил», «Нимфетка-незабудка», «Два оргазма за мешок картошки», «Порножадина», «Мертвая принцесса и импотент».
– Это названия порнофильмов?
– Нет, это литература, романы! Шкаф для них – розовый. Я его сам собрал – в гараже. Приделал стразы, бантики, каблуки, ну точь-в-точь почтовый ящик Зверева. Приходят в библиотеку мужики Умберто Эко взять – и попадают на этот шкаф конкретно. Про Эко забывают сразу...
– Какие качества заложил в вас отец?
– (Задумывается.) Отец не подчинялся тому взгляду, который ему навязывали сверху. У него всегда было свое мнение. Он не был партийным, никогда не выступал на съездах, даже когда его просили или кого-то защитить, или наехать на кого-нибудь. И никогда не участвовал в интригах. Когда в 1973 году мне предложили вступить в партию, потому что я в Московском авиационном институте руководил самодеятельностью, отец сказал: «Не вступай, не надо. Не будешь свободным человеком». Я не вступил. А потом на протяжении двух лет меня заставляли поставить «Малую землю» Брежнева. Но так как я был беспартийным, мог отказаться – и не поставил.
Во Владивостоке плевали мне в лицо
– Расскажите о том, как на вас подала в суд обиженная журналистка из Владивостока и как вы его выиграли. (Жительница города обиделась на реплику из монолога Задорнова, в котором он сравнил наряды владивостокских женщин с нарядами проституток, и попросила компенсировать страдания миллионом рублей. – Авт.)
– Я не выиграл. Она проиграла. Я вообще не занимался этим судом. Думаю, подавая на меня в суд, журналистка хотела отпиарить себя на всю страну. Она в свое время задиралась к Путину. Думала, что это сделает ей имя. И это ей удалось, ее запомнили. Но я ее не видел и не помню даже ее фамилию. Кажется, Людмила ее зовут.
– Мария Соловьенко.
– Честно говоря, я горд тем, что смог всколыхнуть целый город Владивосток. Еще Салтыков-Щедрин писал, что чем короче юбки у женщин, тем провинциальней город. Я бы добавил сегодня: чем короче с утра юбки у женщин. Потому что вечером носить мини нормально. Но когда с утра девушка на работу едет в стразах – она едет работать самкой. В этом отношении я приветствую американцев. Там в таком виде ее бы выгнали с работы и не разрешили даже кофе поднести.
Владивосток – мой любимый город. В нем я провел самые замечательные недели и месяцы своей юности. И мне было больно видеть, каким он стал. Из города морской романтики и боевой славы он превратился в город торгашеского креатива.
– Вы же не думаете, что 90 процентов девушек Владивостока проститутки?
– А я и не говорю, что они проститутки. Я сказал, одеваются, как проститутки. Это ж разница! Как один мне написал: это не у нас девушки одеваются, как проститутки, это у вас в Москве проститутки одеваются, как наши девушки. Унизил, и неизвестно кого.
– Правда, что Евтушенко и Арбатова написали вам письма поддержки?
– Маша Арбатова написала не мне, а в какую-то газету.
– Как вы ощущали себя, когда весь город ополчился против вас?
– Вы помните, как когда-то делали с Солженицыным? Выдергивали фразу из контекста, и весь СССР клеймил его позором. Жители Владивостока три месяца писали мне оскорбления. Более 50 тысяч писем пришло! Ну, хорошо, значит, все-таки увидели себя со стороны, значит, я попал в точку! А зато едет сейчас такая с утра гламурница в маршрутке, а ей шипят: «По Задорнову оделась?» При этом во Владивостоке очень много образованных, культурных людей. И нельзя сказать, что город против меня поднялся. Интеллигентные люди пытались что-то сказать, но их так начали гнобить там, что голоса их потонули в общем оре. А в одном из институтов студентам-журналистам дали задание написать гадость про Задорнова, иначе курсовую не засчитают.
– На полном серьезе?
– Да. Что тут говорить, если они туалетную бумагу с моим изображением выпустили! Делали стенды с моим фото и плевали в них. И кому после этого легко жить? Мне, а не им.
– Почему?
– Если люди находятся в ненависти к кому-то, то им тяжело живется. Слово «ненавидеть» означает «не видеть». И когда они меня ненавидят, они не видят жизни вокруг.
– Вы простили журналистку?
– Мне нечего прощать, я не обижался.
