Андрей Мерзликин: Нас всех всегда ждет что-то ужасное. В глобальном масштабе

Актер Андрей Мерзликин рассказал Sobesednik.ru о профессиях до актерства и объяснил, о чем на самом деле фильм «Бумер».

Мерзликин удивительным образом вносит в любое кино, в котором появляется, масштаб, трагедию, неуют – так что даже «Зеленую карету», надрывную мелодраму Олега Асадулина, я смотрел давеча в самолете с полным пониманием, где и как меня покупают, – а все-таки в слезах. Старею, видимо.

Начиная с первой большой роли – Димон в «Бумере», – Мерзликин играет надрыв, его герой взрывоопасен, неблагополучен, ужасная подлинность врывается в кадр вместе с ним. Даже в насквозь условном «Обитаемом острове» – где, по воспоминаниям Бондарчука, земной гвоздь не должен был попасть в объектив – вместе с его капралом Фанком в картине появлялись земные боль и зверство. Я даже боялся с ним разговаривать. Но в жизни ничего этого не видно – только гибкость, мгновенные переходы и очень серьезное отношение к сказанному. У него ни одного готового ответа.

[:image:]

Мерзликин признает, что у него есть амбиция быть не драматическим, а трагическим актером. При этом актера мало куда зовут сниматься в последний год – он объясняет это кризисной ситуацией в стране и не исключает, что «надоел» зрителям и режиссерам.

– Я читал, что вам поступать во ВГИК присоветовали бандиты. Как-то это слишком похоже на «Бумер», чтобы быть правдой.

– А никогда ведь не знаешь, почему что-нибудь делаешь. Историю с бандитами я рассказываю для журналистов, но это чистая правда, все так и было. Я сначала был электромонтер, причем по космической части – только получил это образование, как весь космос закончился, но я в принципе и сейчас в случае чего могу в электромонтеры... если совсем уж кризис... Потом был экономический институт, я его закончил чин чином и даже защитил диплом. Была ткацкая фабрика Сапожниковых, знаменитая, основатель ее Владимир Сапожников был двоюродным братом такого Алексеева, ныне более известного как Станиславский. Фабрика эта была в Любимовке, знаменитой усадьбе Станиславского, где как раз стоял этот знаменитый сарай, они там с Немировичем первые спектакли репетировали...

Ныне Любимовка известней всего как место фестиваля молодых драматургов, а у меня был проект возрождения этой самой ткацкой фабрики. Революционно-новаторским в этом дипломе было то, что в бюджет возрождения закладывались взятки. Это были, понимаете, девяностые, и тогда не считалось зазорным признавать вслух, что без этой расходной статьи никакое дело не пойдет. Посмеялись и дали мне диплом.

[:image:]

А тогда еще практиковалось на зимние каникулы отправлять студентов – бесплатно! – на базу отдыха, и мы отдыхали в Ивантеевке, а одно крыло этой базы принадлежало целиком местным ивантеевским бандитам, довольно знаменитой подмосковной группировке. И помню, какая-то странная была зима – ни одной девушки там не было буквально и из всех развлечений было только общение с бандитами, которые к нам благоволили, накрывали поляну... Бригадир их, как это называлось, был такой Курган. Я страшно его боялся и потому вел себя дерзостно. Его это ко мне расположило, выпивалось много спирта «Роял» – главного напитка в первой половине девяностых, – и он мне сказал: а не пойти ли тебе в самом деле в артисты? Есть Институт кинематографии. Я понятия не имел о нем, кстати. И потом уж наш ректор Лев Борисович Сульповар, большого обаяния человек, выходец с Арбата и друг Михаила Державина, – пользуясь случаем, передаю ему привет, – мне сказал: а что, попробуй. Будешь одновременно учиться здесь и там. И последних два экономических курса я так проучился.

– Но вы в экономике что-то сейчас понимаете?

[:rsame:]

– Экономика – это такая форма психологии, в этом смысле понимаю, наверное. Не на микроуровне, когда человек может вдруг сделать предприятие с нуля или бизнес основать, – этого я не умею и всегда с благоговением отношусь к людям, которые заняты реальным делом. Без меня все-таки можно обходиться, а без них – никак. Но на макроуровне я понимаю – или чувствую, – что ничего страшного. Шоком был кризис 1998 года, чуть полегче – 2008-го, а сейчас все уже понимают, что никто не поможет. И как-то без суеты выживают сами, и паники никакой.

– Не ждет нас в ближайшее время что-то ужасное?

– Ну, нас всех всегда ждет что-то ужасное, в глобальном масштабе. Человек так живет, ему это нужно зачем-то – всегда предчувствовать катаклизм, желательно поглобальней.

– «Какой не думал век, что он последний, а между тем они толклись в передней...»

– Ну да. Но в ближайшие пять и даже десять лет, по-моему, ничего глобального не произойдет. Ни у нас, ни в мире.

[:image:]

«Меня ненавидела вся страна»

– Когда вы делали «Бумер», кто-нибудь рассчитывал на такой успех?

– Откуда? Это была даже не дипломная, а курсовая работа Петра Буслова. И как бывает, знаете, когда у тебя пишется – или играется – первая вещь, был страшный напор, желание все высказать сразу, что знаешь и умеешь. Сценарий понравился Сельянову, но тот был занят балабановской «Войной» и мог запустить картину только к весне. А Буслову непременно нужна была осенняя натура, ноябрь, и Балабанов сказал: ладно, отдам Члиянцу. И Члиянц, прочитав, согласился. Картина в принципе недорогая, но для начала они нам дали такую сумму – еле-еле в обрез на средний метр... И уж только посмотрев материал, сказали: делайте полный. А ринулись мы тогда в это дело все четверо – Вдовиченков, Коновалов, Горобченко и я – без всяких гарантий, просто от дикого желания сделать такую картину. И мне потом так называемые серьезные люди – после просмотров – говорили: что ж ты так, парень, своих-то кинул, ведь из-за тебя же все вышло! (А вышло, если помните, действительно из-за меня, то есть Димона Ошпаренного.) Но потом, когда я им в глаза смотрел, я понял: они сами все так... в какой-то момент кинули своих. Потому что выжили. Те, кто тогда не соскочил – их убили просто.

[:rsame:]

– Это, знаете, Тадеуш Боровский писал про концлагеря: кто выжил – тот в чем-нибудь, да предал.

– Точно. Были три волны в русской истории последних ста лет, которые задели всех. Репрессии тридцатых, когда в каждой семье либо кто-то пострадал, либо кого-то вербовали; война, которая ни одну семью не обошла; и вот девяностые, когда либо тебя убили либо ограбили, либо ты ограбил либо предал. Эти события были по масштабу никак не меньше Гражданской войны. По количеству жертв уж точно. Да и по шоку.

– Но в Гражданскую так убивали друг друга от разочарования, от того, что не получилась утопия. А здесь?

– А здесь, я думаю, был шок свободы. Вдруг правила рухнули вообще все, стало все можно, из людей поперли самые первобытные инстинкты. И никто еще не понимал, что границы-то – вот они. Что всем прилетит обратка, отвертка.

[:image:]

– А по-моему, он снимал про то, что Россия всех съела – и этих съест. Помните там кадр, где этот бумер в пустом лесу мигает? Среди природы?

– Ну и про это тоже, но это ведь и есть месть. Потому что название «Бумер» – знаете, почему не «Бимер»? Потому что бу-ме-ранг! И когда стали снимать вторую часть... она уже, конечно, того успеха не имела, но я все равно ее люблю, как люблю все, что делает Буслов, и его самого... Мне очень было жаль, что чисто драматургически там моему персонажу уделено так мало места. Ведь это дико интересно – посмотреть, что стало с человеком, которого осуждала вся страна!

Продолжение интервью с Андреем Мерзликиным о новом гениальном поколении и рождении его четверого ребенка читайте в свежем номере газеты «Собеседник» и на сайте Sobesednik.ru в понедельник, 29 февраля.

[:wsame:]